Лотти кивнула:
– Очень логично. И как твое рациональное начало думает решать эту проблему?
– На стороне ФБР сила, они могут предпринять то, чего не могу позволить себе я. Единственное, что я могу выяснить, – кто подделал акции. Пусть Дерек сконцентрируется на том, кто был их владелец и кто из экс-доминиканцев купается сейчас в роскоши. Я не знаю ни одного фальшивомонетчика. Но мне пришла в голову мысль, что фальшивомонетчик – это прежде всего гравер. И я подумала о твоем дяде Стефане.
Какое-то время Лотти разглядывала меня с выражением непритворного удивления. Потом выражение ее лица резко изменилось. Она поджала губы и сузила темные глаза.
– Это что, экспромт? Или ты шпионила за мной в свободное время? – Я смущенно посмотрела на нее. – Тебя не удивляет, что ты никогда не встречалась с дядей Стефаном, хотя он мой единственный родственник в Чикаго?
– Нисколько не удивляет. Я и думать об этом не думала, – парировала я. – Ты ведь ни разу не видела тетю Розу. Даже не будь она такой мегерой, ты, вероятно, все равно никогда бы с ней не встретилась – друзья редко имеют много общего с родственниками друг друга.
Она продолжала пытливо меня разглядывать. Я чувствовала себя очень обиженной, но мне не приходило на ум ничего, что могло бы разрушить стену молчания. Последний раз я чувствовала себя так в цочь, когда поняла, что мужчина, за которого я вышла замуж, думая, что люблю его, был чужд мне не менее, чем Ясер Арафат. Неужели дружба может испариться так же, как любовь?
У меня комок стоял в горле, но я заставила себя заговорить:
– Лотти, ты знаешь меня почти двадцать лет, я никогда не делала ничего за твоей спиной. Если ты думаешь, что я начала теперь... – Это предложение вело не в том направлении. – Ты не хочешь, чтобы я узнала что-то о твоем дяде. Ты и не должна мне ничего говорить. Унеси это с собой в могилу. Только не веди себя так, будто все, что ты знала обо мне, теперь ничего не значит. – Догадка пронеслась в моей голове. – О нет. Не говори мне, что твой дядя на самом деле фальшивомонетчик!
Какое-то мгновение в глазах Лотти оставалось все то же выражение, потом на ее лице появилась кривая улыбка.
– Ты права, Вик. Насчет моего дяди. И насчет тебя и меня. Я ужасно виновата, дорогая. Я не буду извиняться – незачем. Но Стефан... Когда окончилась война, я обнаружила, что от семьи остались только мой брат и несколько дальних родственников, которые приютили нас во время войны. Хьюго – мой брат – и я потратили массу времени и кучу денег, разыскивая родню. И нашли папиного брата – Стефана. Хьюго решил переехать в Монреаль, а я выбрала Чикаго – у меня была возможность получить от работы квартиру в северо-западном районе, слишком хороший шанс, чтобы от него отказываться. – Она махнула рукой. – Приехав сюда, я начала искать дядю Стефана. И обнаружила ето в федеральной тюрьме. Он специализировался на деньгах, но не чурался и социальных проблем: подделывал также паспорта и продавал их европейцам, которые пытались в то время перебраться в Америку.
Она усмехнулась своей обычной усмешкой. Я подалась вперед и взяла ее за руку. Продолжая говорить, она пожала мою руку: детективы и доктора знают цену словам.
– Я отправилась повидаться с ним. Он очень милый. Как мой отец, только без твердых моральных принципов. И когда его освободили, в 1959-м, он полгода жил у меня. Я была для него семьей. Он получил работу в ювелирной мастерской – в конце концов он ведь не грабитель, они не сомневались в его честности. Насколько я знаю, он больше никогда не преступал закон. Но, естественно, я его об этом не спрашивала.
– Само собой. Ладно, попытаюсь найти другого гравера.
Лотти снова улыбнулась.
– О нет. Почему бы не позвонить ему? Старику восемьдесят два года, но ум у него прежний, если не лучше. Возможно, он единственный, кто сможет тебе помочь.
Она обещала позвонить ему на следующий день и узнать, когда ему будет удобно пригласить нас на чашку чая. Мы выпили кофе и закусили грушами, а потом играли в скреббл. Лотти, как всегда, выигрывала.
Глава 7
Христианское милосердие
Утро следующего дня было чистым и холодным, яркое зимнее солнце ослепительно отражалось от бегущей ленты дороги. Холстед не был расчищен, по крайней мере севернее Белмонта, и «омега» скакала, словно лошадь, всю дорогу до автострады Кеннеди и далее в Мелроуз-парк.
Я надела солнечные очки и включила радио. Нет, сыта по горло. Невыносимо. Выключила приемник и запела сама – непритязательную песенку из «Большого Джона и Спарки»: «Если сегодня в лес пойдешь, лучше одна не ходи».
Было начало одиннадцатого, когда я повернула на север в сторону Маннхейма и взяла курс к дому Розы. В Мелроуз-парке даже боковые дорожки были тщательно очищены от снега. Возможно, это говорит в пользу проживания в пригороде. Дорожка, ведущая к боковому входу в дом Розы, была расчищена столь аккуратно, что на ней можно было разойтись двоим – не то что возле моего дома. А это уже говорило в пользу проживания с Альбертом.
К двери подошел Альберт. Свет падал ему в лицо, и сквозь приоткрытую дверь я видела, что он рассержен.
– Что ты здесь делаешь? – удивленно спросил он.
– Альберт, Роза сто раз говорила, что в семье все должны держаться друг друга. Уверена, она была бы в шоке, услышав, как ты меня встречаешь.
– Мама не хочет с тобой разговаривать. Я думал, что дал тебе это ясно понять.
Я распахнула дверь:
– Нет. Ты ясно дал понять, что ты не хочешь, чтобы я говорила с ней. А это не одно и то же.
Альберт, наверное, тяжелее меня на восемьдесят фунтов, видимо, поэтому он решил, что меня будет легко выставить за дверь. Я заломила ему руку за спину и проскользнула в дом. Давно уже я не чувствовала себя так хорошо.
Из кухни послышался резкий голос Розы, она хотела знать, кто пришел и почему Альберт не закрыл дверь. Разве он не знает, сколько они платят за отопление?
Я пошла на голос. Альберт угрюмо следовал за мной.
– Это я, Роза, – отозвалась я, входя на кухню. – Мне подумалось, что нам следует немного поговорить о теологии.
Роза резала овощи, видимо для супа, так как на плите лежала берцовая кость. На кухне все еще была старая, образца 1930 года, раковина. Плита и холодильник были тоже древние, так же как и маленькие белые шкафчики у некрашеных стен. Роза со стуком бросила кухонный нож на доску, повернулась ко мне и яростно прошипела:
– Я не имею ни малейшего желания разговаривать с тобой, Виктория!
Я развернула кухонный стул и села задом-наперед, положив подбородок на спинку.
– Нехорошо, Роза. Я не телевизор, который можно включить и выключить, когда тебе захочется. Неделю назад ты позвонила мне и сыграла пассаж на скрипке семейной сплоченности, потом, помимо моей воли, вытащила меня сюда. А в четверг в тебе вдруг взыграла твоя мораль или этика. Ты взглянула на лилии на лугу и решила, что было неправильно заставлять меня доказывать твою невиновность. – Я серьезно посмотрела на нее. – Роза, звучит прекрасно, только на тебя это не похоже.
Она поджала тонкие губы.
– Что ты можешь знать? Ты ведь даже некрещеная. Я и не ожидала, что ты поймешь, как должен поступать настоящий христианин.
– Хорошо, возможно, ты права. Современный мир не дает много возможностей увидеть истинное лицо человека. Ну да ты все равно ничего не поймешь. Ты надавила на мои чувства и вытащила меня сюда. Это было нелегко. Но отделаться от меня тебе еще труднее. Будь я какой-нибудь частный детектив из желтой прессы, никак с тобой не связанный, тогда другое дело. Но тебе нужна была я, и ты меня получила.
Роза села. В ее глазах полыхала ненависть.
– Я передумала. Это мое право. Ты не должна больше ничего делать.
– Я хочу кое-что узнать, Роза. Это твоя собственная идея? Или кто-то ее тебе подсказал?
Прежде, чем заговорить, Роза обвела глазами кухню.
– Естественно, я обсуждала это с Альбертом.
– Ну конечно. Твоя правая рука и доверенное лицо. А с кем еще?
– Ни с кем!
– Нет, Роза. Эта маленькая пауза и взгляд, блуждающий по комнате, говорят о другом. И это не отец Кэрролл, если только он не солгал мне в четверг. Так кто же?
Она не ответила.
– Кого ты защищаешь, Роза? Кого-то, кто знает об этих фальшивках?
Снова молчание.
– Понятно. Знаешь, на днях я пыталась подсчитать свои преимущества по сравнению с ФБР. Насчитала только одно. Ты подсказала мне второе. Я просто установлю за тобой наблюдение и выясню, с кем ты общаешься.
Я ощущала ее ненависть почти физически.
– Вот как! Что еще можно ожидать от дочери потаскушки!
Не думая я подалась вперед и ударила ее по губам. К ненависти в ее глазах добавилось удивление, но она была слишком горда, чтобы прикрыть рот рукой.
– Ты не любила бы ее так сильно, если бы знала правду.
– Спасибо, Роза. Я приеду на следующей неделе, чтобы получить еще один урок христианского поведения.
Альберт молча стоял в дверях кухни, не вмешиваясь в нашу перебранку. Он провел меня к входной двери. Запах горящего оливкового масла преследовал нас и в вестибюле.
– Ты правда должна покончить с этим, Виктория. Мама очень взволнована.
– Что тебя удерживает около нее, Альберт? Она обращается с тобой, как с недоразвитым четырехлетним ребенком. Перестань быть маменькиным сынком. Найди себе подругу. Сними собственную квартиру. Никто не выйдет за тебя, пока ты живешь с ней.
Он что-то невнятно пробормотал и захлопнул за мной дверь. Я залезла в машину и просидела несколько минут, приходя в себя. Как она смела! Она не просто оскорбила мою мать, она спровоцировала меня на удар. Я не могла поверить, что сделала это. От ярости и отвращения к себе мне стало плохо. Но как бы то ни было, я никогда не извинюсь перед этой старой ведьмой.
Придя к такому решению, я завела машину и направилась к монастырю. Отец Кэрролл на исповеди и освободится примерно через час. Если хочу, я могу его подождать. Я отклонила предложение, оставила записку, что позвоню в конце недели, и поехала обратно в город.
Мое настроение подходило только для драки. Вернувшись домой, я достала свои счета за декабрь, но не могла на них сосредоточиться. Наконец, я собрала всю грязную одежду и отнесла ее вниз, в прачечную. Поменяла простыни, пропылесосила, но все еще чувствовала себя отвратительно. Наконец, поняв, что все это бесполезно, достала из шкафа коньки и поехала в парк на Мон-троуз-Харбор. Там залили каток под открытым небом, я присоединилась к группе детей и каталась примерно час, выказывая при этом больше энергии нежели мастерства. Потом побаловала себя легким ленчем в ресторане «Дортмундер» в подвальчике «Честертон-отеля» и к трем вернулась домой, уставшая, но избавившаяся от злости. Борясь с нижним замком – мои пальцы окоченели от холода – я услышала, как в квартире зазвонил телефон. Я насчитала одиннадцать сигналов, но когда я наконец открыла дверь и помчалась через коридор в гостиную, телефон замолчал.
Я собиралась встретиться с Роджером Феррантом в шесть, чтобы пойти в кино и потом поужинать. Короткий сон и горячая ванна приведут меня в чувство, и еще останется время разобрать счета.
Лотти позвонила в четыре, когда я пустила воду, и спросила, согласна ли я поехать к дяде Стефану вместе с ней завтра в половине четвертого. Мы договорились, что я заеду за ней в три. Я, подремывая, лежала в ванной, когда телефон зазвонил опять. Сначала я решила не подходить. Потом, подумав, что Феррант хочет внести изменения в наши планы, я выпрыгнула из ванны и побежала, оставляя за собой дорожку из мыльной пены. Но, пока я бежала, телефон опять перестал звонить.
Проклиная иронию судьбы, я решила, что достаточно долго откладывала работу, надела халат и тапочки и всерьез принялась за счета. К пяти я почти закончила годовую декларацию о доходах и подготовила декабрьские счета для отправки клиентам, так что меня охватило чувство трепетной благоговейности. Я надела широкую сельскую юбку, которая до половины прикрывала икры, красные сапоги до колен и белую блузку с широким рукавом. Мы с Феррантом должны были встретиться у кинотеатра «Салливан» и пойти на шестичасовой сеанс. Шел фильм «Язык нежности».
Он уже ждал меня – я отдала должное такой вежливости – и крепко поцеловал. Я отказалась от попкорна и кока-колы, и мы провели два прекрасных часа, то следя за игрой Ширли Маклейн, то сосредоточившись на телах друг друга, дабы удостовериться, что различные их части, имевшиеся в четверг утром, остались на том же месте.
После фильма мы решили продолжить их обследование у меня дома, а потом пойти поужинать. Держась за руки, мы медленно поднимались по лестнице. Я как раз открывала нижний замок, когда снова начал звонить телефон. Теперь я добежала до него на четвертый сигнал.
– Мисс Варшавски? – Голос был странный – без всякого акцента и какой-то ненатуральный.
– Да?
– Рад наконец застать вас дома. Вы расследуете дело о фальшивых акциях в монастыре Святого Альберта, не так ли?
– Кто вы? – резко спросила я.
– Друг, мисс Варшавски. Можете также звать меня amicus curiae . – Он удовлетворенно хихикнул. – Остановитесь, мисс Варшавски. У вас такие прекрасные серые глаза. Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь плеснул в них кислотой. – Он повесил трубку.
Я стояла, держа трубку в руке, уставясь на телефон неверящим взглядом. Феррант подошел ко мне:
– В чем дело, Вик?
Я осторожно положила трубку на рычаг.
– «Если жизнь тебе дорога, не ходи по ночам на болота».
Я пыталась сказать это весело, но даже сама услышала, как растерянно прозвучал мой голос. Роджер обнял меня, но я мягко высвободилась.
– Мне нужно немного подумать. Там в баре ликер и вино. Почему бы нам не выпить по стаканчику?
Он отправился искать выпивку, а я села и уставилась на телефон. Детективы получают огромное количество анонимных телефонных звонков и писем, и, если все их принимать всерьез, можно в конце концов оказаться в смирительной рубашке. Но угроза в его голосе была весьма убедительной. Кислота в глаза. Я съежилась.
Итак, я разожгла огонь под несколькими котелками, и один из них закипел. Но какой? Неужели бедная, затравленная тетя Роза сошла с ума и наняла кого-то, чтобы напугать меня? Эта идея заставила меня рассмеяться про себя и частично вернула душевное равновесие. Если не Роза, тогда монастырь. И это тоже смешно. Хэтфилд был бы рад вывести меня из игры, но это не его стиль.
Роджер вошел в комнату, держа бокалы с вином.
– Ты бледная, Вик. С кем ты разговаривала?
Я покачала головой:
– Я бы и сама хотела это знать. Голос был такой... такой осторожный. Без акцента. Как дистиллированная вода. Кто-то хочет, чтобы я бросила дело о подделке ценных бумаг. Так хочет, что готов плеснуть мне в глаза кислотой.
Роджер был поражен.
– Вик! Ты должна позвонить в полицию! Это ужасно. – Он обнял меня. На этот раз я не сбросила его руку.
– Полиция ничего не сможет сделать. Если я позвоню и скажу им... Ты представляешь, сколько анонимных звонков делается в этом городе за день?
Но они могли бы послать кого-то, чтобы присмотреть за тобой.
– Разумеется. Если бы у них не висело на шее восемьсот убийств, десять тысяч вооруженных ограблений и еще несколько тысяч изнасилований. Полиция не может охранять меня только потому, что какой-то псих угрожает мне по телефону.
Он был обеспокоен и спросил, не хочу ли я переехать к нему, пока дела не утрясутся.
– Спасибо, Роджер. Я ценю твое предложение. Но теперь появился кто-то, настолько обеспокоенный, что готов что-то предпринять. Если я останусь здесь, то смогу поймать его на этом.
Мы оба потеряли интерес к сексу. Допили вино, и я поджарила яичницу-глазунью. Роджер остался у меня на ночь. Я до трех лежала без сна, прислушиваясь к его спокойному ровному дыханию, пытаясь восстановить в памяти тот безликий голос и задаваясь вопросом: кто из знакомых мог бы плеснуть мне кислотой в лицо?