Спереди, сзади, справа, слева, сверху… Сделал один круг, другой, третий… Желание двигаться угасло. Не разумнее ли вместо того, чтобы тратить силы, лечь, прижаться к собакам и так переждать пургу? Витема решил вернуться к своре, но, сделав первый же шаг, провалился в снег почти по самую грудь.
О вреде и о пользе грез
Пошарив ногой, Витема нащупал что-то твердое. Было похоже, что он стоит на крыше собственного жилища. Дойдя до края крыши, снова провалился, больно ударился обо что-то головой. Это была растворенная дверь. Он разгреб снежный завал, пробрался в сени, нашел лопату и расчистил снег настолько, чтобы затворить избу. Собаки с лаем и визгом одна за другой ввалились в образовавшуюся около двери траншею. Он впустил их в сени.
В комнате было холодно, изо рта валил пар. Витема залез в спальный мешок и уснул рядом с печкой…
Спал он недолго, а когда проснулся, в избе был мороз. Ему показалось, что буран усилился. Иногда вдруг вздрагивала, под особенно сильным ударом ветра, вся изба. Но удары по ящику, которым Витема загородил окно, прекратились. Ящик был уже на метр под снегом. Ни один звук не проникал больше в избушку. Витема поставил на печку чайник и кастрюлю с консервами.
Некоторое время сидел неподвижно, засунув руки под мышки и глядя на огонь. Потом, собравшись с силами, встал и подошел к задней стенке горницы, где висел аптечный шкафчик с ярким красным крестом на дверце. Взялся за полочку и потянул ее к себе. Вся внутренность шкафчика выдвинулась и на петлях отошла в сторону. За ней виднелось углубление, выдолбленное в срубе. Витема придвинул табурет и, усевшись поудобней, стал настраивать миниатюрный радиоаппарат. Вскоре он услышал ответ на свои позывные.
Разговор не был многословным. Витема сообщил, что жив и здоров. С другого конца ответили, что пока ничего нового нет, нужно ждать.
Витема послал в пространство длинное проклятие.
На печке клокотал котелок с консервами. Кипел чайник. Вот все, на что он может рассчитывать, — немного горячей жижи, чтобы согреть застывшие кишки. Думал ли он, что когда-нибудь будет так радоваться банке разогретой говядины, как никогда не радовался лучшим произведениям кулинарного искусства мадам ван Поортен!
Глухой вой заставил Витему оторваться от еды. Он выглянул в сени. Выла рыжая сука. Почему он не замечал ее раньше? Он прикрикнул на нее и замахнулся было поленом, но рука повисла в воздухе — так зловеще сверкали в полутьме глаза собак. Ему вдруг почудилось, что, ударь он эту рыжую собаку, — вся свора бросится на него. «Собачья солидарность!» — мелькнула ироническая мысль. Он отшвырнул полено, вернулся в комнату и сквозь чуть приоткрытую дверь выкинул собакам юколы. Вой рыжей суки не прекращался, он заглушал лязганье зубов и злобное ворчанье. Собака выла, не переставая.
Витема готов был и сам встать посреди избы и выть вместе с нею.
Но вдруг рыжая сука умолкла, словно к чему-то прислушиваясь, а еще через минуту снова послышался ее визгливый вой. Стая тотчас подхватила его.
Витема понял, что упряжкой владеет какой-то непреодолимый страх. Быть может, его внушает эта рыжая? Он выглянул в щель и вдруг сам почувствовал приступ безотчетного ужаса: судороги схватывали горло собаки, слюна текла из открытой пасти. Он поспешно захлопнул дверь. Господи, что же это за сука? Он готов поклясться, что не видел ее раньше. Откуда она взялась здесь, в этой морозной пустыне?.. Положительно, в этом было что-то сверхъестественное… Фу, чушь!.. В упряжке было десять собак. Не упала же эта с неба?..
Он приотворил дверь в сени и пересчитал собак.
Одиннадцать!
Открытие удивило его.
Боясь отворить дверь пошире, словно рыжая сука могла вот-вот броситься на него, он еще раз пересчитал собак, тыча в их сторону грязным пальцем.
Одиннадцать!..
Теперь это уже не просто удивило его. Витему охватил страх перед чем-то необъяснимым. Он еще и еще раз внимательно посмотрел на собаку. Поведение и даже вид резко выделяли ее из всей своры. «Больная», — твердо решил Витема, и от этого ему стало почему-то еще страшней. Хлопья белой пены падали с отвисшей челюсти собаки. Она уже не выла, а жалобно взвизгивала, волчком крутясь на одном месте среди испуганно сторонящихся ее остальных собак. Но выли уже все, и эта пытка была невыносимой. Набив топку дровами и приняв двойную дозу веронала, Витема уткнулся лицом в подушку и натянул на голову одеяло.
Сквозь тяжелый, болезненный сон он слышал голоса собак. Вместо того чтобы отдохнуть, проснулся с головной болью, через силу заставил себя встать и снова стал растапливать печку. Труба не тянула: ее забило снегом.
Болезненно сморщившись, Витема вслушался в продолжающийся за дверью концерт. Выглянув в сени, он содрогнулся от отвращения. Еще с двумя собаками было то же, что с рыжей: их челюсти отвисли, клочья пены падали из разинутых пастей. Поджав хвосты, псы кружились в каком-то странном сатанинском вальсе. Это было похоже на бешенство. Витема не понимал, как могла эта болезнь охватить стаю здесь, в Заполярье, и в такой короткий срок. Но не разбираться же в этом! Нужно что-то предпринимать, и как можно скорее. Жить рядом с собаками, каждая из которых, вероятно, уже заражена?! Нет, это выше его сил! Пусть он останется без средств передвижения, но — будь, что будет!
Витема снял со стены винчестер и, приотворив дверь настолько, чтобы просунуть ствол ружья, прицелился в одну из больных собак. От выстрела заметалась вся стая. Животные бросались на стены, рычали, царапались, визжали. В темноте ничего нельзя было разобрать, невозможно было прицелиться. Витема принес со стола лампу и сквозь щель направил ее свет в сени. Увидев свет, собаки бросились к двери. От резкого движения Витемы стекло упало и разбилось.
Керосин и стекла хранились в чулане. Пройти туда можно было только через сени, где бесновались собаки.
Витема ощупью снял со стены патронташ. Приотворив дверь, он загородил ее ящиком и с этой позиции стал стрелять. Стрелял наобум. Обойму за обоймой выпускал в воющую, визжащую, рычащую темноту. Короткие вспышки выстрелов на мгновение освещали сени. Скоро Витема различил, что в живых остались две или три собаки. Мелькнула было мысль, что, может быть, следует их оставить? Как же иначе он доберется до берега? Но страх быть укушенным бешеной собакой взял верх. Он стрелял и стрелял.
Когда затихла последняя собака, Витема почувствовал, что почти совершенно успокоился. Стрельба оказала на его расстроенные нервы странно благотворное действие.
Уже без всякого страха он отворил дверь и вышел в сени. Почти все собаки были мертвы. Двух пришлось добить. Он взял лопату и брезгливо сгреб трупы в угол.
С этого момента жизнь потекла спокойней. Нервное напряжение разрядилось. Витема заботливо готовил себе пищу, топил печь, вел радиопереговоры и, приняв обычную дозу кокаина, валялся на койке, погруженный в мечты о времени, когда, наконец, выберется из этой проклятой дыры.
Однажды вечером наушники сообщили ему, что пора готовиться к операции. Близилось время, когда он покинет зимовье.
«Вот что значит не дать разыграться нервам!» — с удовлетворением подумал Витема. Грезы о нереальном, вызванные кокаином, заслонили действительность, заставили забыть, что у него не осталось ни одной собаки…
Зов дружбы
Чтобы скоротать время, Найденов по уходе Житкова принялся за уборку жилья.
Найденова всегда раздражала некоторая неаккуратность Житкова, хотя он знал, что это происходит вовсе не от врожденной неряшливости или лени его друга, а от его кипучей энергии, от огромного темперамента. В большом и малом, в делах служебных и личных Житков был одинаково неутомим и ненасытен. Едва успевал наметиться успех одного начатого им дела, как он уже обдумывал план следующего. С годами его темперамент не только не остывал, а, казалось, разгорался новым огнем.
Найденову, вынужденному жить и работать бок о бок с другом, эти особенности характера Житкова доставляли много огорчений, так как сам он был полной ему противоположностью. Отличаясь сдержанностью в поступках, он всегда умел держать в узде свои мысли и стремления, старался с методичностью довести до конца всякое порученное ему дело. Не покончив с одним, он не распылял своих мыслей и энергии на что-либо новое. Это вовсе не означало в нем отсутствия темперамента, а подчас даже большой горячности, особенно если на пути к цели стояли трудно преодолимые препятствия. Но внешне он умел так владеть собой, что даже Житков иной раз принимал сдержанность друга за холодность, равнодушие и частенько корил его этим.
Когда оба они были моложе, разница характеров, еще не вполне сформировавшихся, не так ощущалась. Обоим казалось, что обо всем они думают одинаково, одинаково смотрят на жизнь. Но с годами приходила привычка все подвергать критике, анализу, замечать то, на что раньше не обратил бы внимания…
Найденов нехотя отвел взгляд от огня и посмотрел на часы. По его расчетам Житков уже должен был достичь цели и начать обратный путь. Распахнув дверь, Найденов с беспокойством оглядел горизонт, затянутый поднятыми метелью снежными вихрями. Трудно придется Павлу на обратном пути. Ветер будет дуть в лоб. Снег и колючая ледяная крупа уже мчатся с большой скоростью ему навстречу.
Найденов взялся было читать, но книга вывалилась из рук. Он занялся хозяйством, но вскоре оказалось, что делать нечего — все прибрано, приготовлено.
Десятый раз снимал он с печки и снова ставил на нее обед. Котелок с какао трижды выкипал до дна. Найденов понял, что метель делает свое — Житкову не под силу будет к сроку добраться домой. Вставал вопрос, — не пойти ли на помощь другу? Но, решившись окончательно, он в который уже раз сдерживал себя: «А радиоперехват?» Кто поручится, что именно в отсутствие Найденова не произойдут самые важные переговоры между Витемой и его корреспондентами? Пропустить?.. Нет, даже во имя дружбы, во имя спасения Житкова он не имеет на это права.
Правда, погибни Житков, — отпадет главная часть операции: подмена Витемы в командовании таинственной лодкой. Но тогда он, Найденов, сможет помешать и Витеме попасть на судно. Да, это единственное, что останется делать.
Впрочем… Разве нет возможности протянуть руку помощи другу, не прерывая перехвата? Как он не подумал об этом раньше? Ведь у них есть портативная приемопередаточная станция!
Найденов принялся с лихорадочной поспешностью, дыханием согревая застывшие руки, перерывать ворох радиоимущества, хранившегося в чулане. Отыскав приемник, тщательно его проверил. Прикинул: станция весила шестнадцать-семнадцать килограммов. Если прибавить этот вес к припасам и снаряжению, которые необходимо всегда брать, отправляясь в путь хотя бы на час, получится почти тридцать килограммов. Сможет ли он с таким грузом двигаться на лыжах в пургу?
Что за вопрос: сможет ли! Должен!
Он решил ждать еще час. Подготовлял снаряжение, смазывал лыжи. Время, казалось, остановилось. Но вот стрелки подошли к назначенному делению. Найденов оделся и стал прилаживать на груди рюкзак, так как на спине висел тяжелый ящик радиостанции. В тот момент, когда он уже взялся за лыжи, со стороны приемника, стоящего на верстаке, послышались сигналы: заиграла флейта. Она повторяла короткую музыкальную фразу. Вызывали Витему. Минута колебания, и снова все снаряжение — рюкзак, походная станция — на полу, а сам Найденов, осторожно трогая верньер, уточняет настройку. Сейчас он примет очередной разговор Витемы с его штабом, занесет его в блокнот перехватов и, услышав в конце передачи, когда состоится следующий разговор, узнает, сколько времени остается в его распоряжении.
Вот и первые фразы, вот обычный нехитро зашифрованный вопрос о том, чисто ли у Витемы за кормой, все ли благополучно. Вот самоуверенный, хотя и несколько раздраженный ответ капитана о том, что оснований для тревоги нет, однако он предпочел бы не злоупотреблять везением.
Неожиданно слова Витемы были прерваны треском. Его корреспондент требовал молчания. Витеме было сказано, что разговор должен быть прерван на час. Ровно через час будет передано важное указание.
Найденов в нерешительности стоял перед приемником. Уйти с тем, чтобы через час снова быть тут? Но за час он ничего не успеет. Бросить все и, положившись на портативную станцию, попытаться перехватить передачу на ходу? А если что-нибудь не заладится и он пропустит сообщение, которое сами гитлеровцы считают важным? Значит, сидеть здесь и ждать этого проклятого разговора, предоставив Житкова его собственной судьбе?..
На верстаке снова пискнул аппарат. Найденов с нетерпением схватил наушники. Последовало краткое уведомление, что объявленный важный разговор откладывается на неопределенное время.
Найденов с досадой снял наушники и стал поспешно одеваться, когда раздался стук. Он порывисто подскочил к двери, откинул задвижку. Покрытый коркой обратившегося в лед снега, перед ним стоял Житков.
* * *
Житков лежал, закинув ноги на спинку койки.
— Не могу понять, зачем мы сидим тут и ждем у моря погоды? Может быть, эти радиопереклички именно на то и рассчитаны, чтобы держать нас здесь, а в это время проделывать какую-то работу, о которой мы не имеем представления? — говорил Найденов, перетирая вымытую после обеда посуду.
— Меня тревожит отсутствие Мейнеша. Раз эта старая горилла где-то вне нашего поля зрения, нужно ждать какой-нибудь гадости.
Житков встал, подошел к приемнику, тронул регуляторы. Звук стал яснее. Это был монотонный писк, похожий на простую морзянку. Но привычное ухо могло безошибочно различить в нем повторяемый зуммером однообразный аккорд, уже знакомый друзьям по прежним сигналам флейты. Заслышав его, и Найденов подошел к приемнику.
— А ты скучал. Вот и они, — прошептал Житков, словно боясь спугнуть слабые звуки.
Найденов взял блокнот и карандаш, готовясь записывать.
Вот зуммер пропел снова — раз, другой. Прошло с полминуты, и из приемника донесся негромкий, тоже хорошо знакомый обоим ответ: недолгий, осторожный свист — тире-точка-тире, тире-точка-тире. И все.
— Отозвался, — прошептал Житков. — Переходит на прием.
И тотчас послышался голос, который они уже не раз слышали. Говорил обычный корреспондент Витемы. Но приготовившийся записывать немецкие фразы Найденов споткнулся на первом же слове. Передача шла не по-немецки, и прежде чем Найденов сообразил, что неизвестный говорит по-голландски, тот уже произнес целую фразу. Найденов едва успел механически набросать плохо знакомые и вовсе незнакомые слова, как раздался свист Витемы, означавший, что передача принята. Передатчик щелкнул, переговоры были окончены.
Найденов с напряжением вглядывался в свой блокнот.
— Догадываешься, что это значит? — тихо спросил Житков. — Переходят к самому существенному…
Найденов досадливо отмахнулся. Он смутно понимал смысл записанного: указывалась новая волна, на которой через пятнадцать минут будет вестись следующая передача.
Житков стал настраивать приемник.
— Я так и думал: он ждет этого момента с большим нетерпением, чем мы с тобой. Смотри, как быстро отозвался. По-видимому, главное приближается: они назначат рандеву.
Найденов поглядел на часы.
— Осталось пять минут.
Он придвинул к приемнику табурет и устроился поудобней.
— Хороши мы будем, если они опять поведут разговор на языке, которого мы не знаем, — сказал Житков.
Он взволнованно закурил, присел на корточки перед приемником.
Передача началась на французском языке. Найденов знал его слабо, но кое-что понял. Речь действительно шла о рандеву. Были указаны координаты и уточнено время. Данные были повторены дважды. Итак, встреча назначена на последние минуты того короткого часа, когда солнце будет близко к горизонту, — примерно через восемь часов.
— Отсюда три часа хода, — сказал Житков.
— Доберемся и в два с половиной, — возразил Найденов.
— Допустим, доберемся. Значит, восемь минус два с половиной…
— Нет, клади все три с половиной.
— Тебя не поймешь, — рассердился Житков, — то сбавляешь, а то сам же набрасываешь.
— Ты не учел: катер мог обмерзнуть. Потребуется время, чтобы вырубить его и подтащить к кромке.
— Ладно, три с половиной, — Житков загнул палец, — разогрев и запуск мотора — полчаса. Возражений не имеется?
— Нет.
— Итого: четыре. До назначенного места хода не меньше двух часов, плюс полчаса на всякие случайности — итого шесть с половиной.
— Как в аптеке.
— Значит, остается полтора часа.
— Да, за это время можно собраться.