Я написал — б[ыл] приведен к этому — ответ синоду — пришлю вам на днях, а теперь еще многое хочется писать. До смер[ти] успеть. А она, чувству[ю], близка.
Прощайте, братски целую вас. Передайте мою любовь милым Вульфам.
Л. Толстой.
8 апреля.
Печатается по копировальной книге №4, лл. 45—46. Впервые опубликовано в ПТС, I, № 210.
О Евгении Ивановиче Попове (1864—1938) см. т. 64, стр. 109. С 1898 г. по май 1902 г. Попов жил близ Алушты, занимаясь с детьми Екатерины Николаевны Вульф, жены помещика Тверской губернии, и ведя хозяйство на ее земельном участке.
Ответ на несохранившееся письмо Попова от начала апреля 1901 г. Оно было переслано Толстым М. Л. Оболенской (см. письмо № 63). Попов писал о неудовлетворенности своей жизнью в богатой семье. Он утверждал, что необходима пропаганда религиозно-нравственных идей, которым он сочувствует, и что воспитание не может дать положительных результатов, если не будут изменены внешние условия.
1 Попов был у Толстого в начале 1901 г.
65. Комитету Союза взаимопомощи русских писателей.
1901 г. Апреля начало. Москва.
В Комитет Союза Русских Писателей.
С искренним сочувствием узнали мы о протесте Петербургских писателей против зверских поступков полиции 4 марта и о последовавшем от Союза Русских Писателей заявлении. Заявление это повлекло за собой закрытие Союза.1 Мы думаем, что закрытие это будет скорее полезно, чем вредно для тех целей, которые дороги русским писателям. Закрытием Союза администрация признала себя виновною и, не будучи в состоянии оправдать свои незаконные поступки, совершает еще новый акт насилия, тем самым еще более ослабляя свое и усиливая нравственное влияние борющегося с ней общества. И потому мы от всей души благодарим вас за то, что вы сделали, и надеемся, что деятельность ваша, несмотря на насильственное закрытие Союза, не ослабнет, а окрепнет и продолжится в том же направлении свободы и просвещения, в котором она всегда проявлялась среди лучших русских писателей.
Лев Толстой [и другие].
Текст написан на пишущей машинке, подписи собственноручные. На подлиннике позднейшая пометка: «1901 г. 22 апреля», очевидно, дата получения письма. Датируется по письму к В. Г. Черткову от 30 марта 1901 г. (см. т. 88). Впервые опубликовано в журнале «Минувшие годы» 1908, 9, стр. 1—2, где подпись Толстого воспроизведена факсимильно. Вариант, мало отличающийся от письма, напечатан в «Листках Свободного слова», Christchurch, 1901, 19, стр. 63. В ГМТ хранится черновик-автограф и написанный на пишущей машинке первоначальный текст. Текст этот был исправлен и дополнен Толстым. Первоначальный вариант, очевидно, был составлен не Толстым. Приветствие, кроме Толстого, было подписано восемнадцатью лицами и вручено председателю комитета Союза Петру Исаевичу Вейнбергу.
1 События 4 марта на площади у Казанского собора в Петербурге (см. письмо № 48) вызвали ряд общественных протестов и петиций. «Союз взаимопомощи русских писателей при русском литературном обществе» обратился 9 марта к министру внутренних дел с декларативным заявлением. Рассказав в нем о том, как некоторые из писателей стали жертвами полицейской расправы с демонстрантами, Союз требовал снятия запрета с обсуждения в печати вопроса о причинах студенческих волнений. В ответ на это заявление петербургский градоначальник 12 марта уведомил комитет Союза взаимопомощи русских писателей о закрытии Союза.
66. М. А. Стаховичу.
1901 г. Апреля 12. Москва.
12 апреля 1901.
Дорогой Мих[аил] Ал[ександрович],
Только нынче оказалась нужда в вашем посредничестве. Посылаю прекрасную статью о мире Ив. Мих. Трегубова.1 Как видите, она уже была напечатана в Либавск[ом] Листке.2 Предложите Суворину напечатать ее.
Если он опасается в ценз[урном] отношении, то из-за тех прекрасно выраженных в ней глубоко христианских мыслей стоит рискнуть. Le cas ou jamais.3 Попросите его очень об этом от себя и меня.4 Если бы он отказал, нельзя ли передать ее Стасову для напечатания в Новостях.5 Как бы хорошо было, если бы вы это устроили.
Если бы нашли нужным чтò исключить, то я имею carte blanche от автора — допустить или нет изменения.
Статья очень хороша. Прочтите ее, не торопясь и с точки зрения христианина.
До свиданья.
Любящий вас
Л. Толстой.
Статью, если она не будет напечатана, возвратите.
Впервые опубликовано в «Русском слове» 1911, № 230 от 7 октября.
О Михаиле Александровиче Стаховиче (1861—1923) см. т. 63, стр. 190—191.
1 См. письмо № 3.
2 «Либавские новости».
3 [Теперь или никогда.]
4 Статья была напечатана в «Иллюстрированном приложении к „Новому времени“» 1901, № 9031 от 21 апреля.
5 Петербургская ежедневная газета «Новости» (1872—1915). В. В. Стасов помещал в ней свои статьи об искусстве.
67. В. Г. Черткову от 12? апреля.
* 68. О. И. Ивановой.
1901 г. Апреля 20. Москва.
Ольга Ивановна,
25 р. для помощи нуждающимся мною получены и будут употреблены по назначению. Пакет, заключавший выражения сочувствия мне лиц, собравшихся на П[ередвижную] В[ыставку], мне передан. Очень благодарен за добрые ко мне чувства.
Лев Толстой.
20 апреля 1901.
Печатается по копировальной книге № 4, л. 49.
Ответ на письмо О. И. Ивановой из Петербурга от 12 апреля 1901 г.
25 марта 1901 г. в Петербурге на XXIX выставке «Передвижников» около новой картины И. Е. Репина «Толстой на молитве» возникла овация в честь Толстого. Присутствовавшие послали ему приветственную телеграмму с 398 подписями, письмо и 25 рублей, собранные в пользу бедных. Телеграмма до Толстого не дошла (было запрещено передавать сочувственные телеграммы Толстому), и, очевидно, он получил текст ее почтой. Картина с выставки была снята.
* 69. И. М. Трегубову.
1901 г. Апреля Москва.
Нельзя.
Перепечатывается из письма Трегубова к Толстому от 21 апреля 1901 г. Телеграмма. Вероятно, в письме Трегубова текст этой телеграммы приведен не полностью, не воспроизведена и подпись. Датируется по тому же письму.
Вероятно, речь идет о разрешении опубликовать отрывки из частных писем Толстого. См. следующее письмо.
* 70. И. М. Трегубову. Черновое.
1901 г. Апреля 27. Москва.
Можно печатать, пропустив только от слов «молитва такова» до слов: «так я молюсь», заменив пропущенное многоточием.
Написано на конверте письма Трегубова от 25 апреля 1901 г. Датируется по почтовому штемпелю на этом конверте (дата получения).
В письме от 25 апреля Трегубов просил разрешения напечатать вторую часть письма Толстого к В. К. Заволокину (см. письмо № 5). Разрешая публикацию, Толстой просил выпустить место о его личной молитве. Получив разрешение, Трегубов обратился к А. С. Суворину с. предложением напечатать письмо. Суворин отказал. См. «Письма русских писателей к А. С. Суворину», Л. 1927, стр. 217—218.
71. П. И. Бирюкову.
1901 г. Апреля 10 — мая 5. Москва.
Получил нынче ваше письмо,1 милый друг Поша, и очень рад, что вы и Паша с сочувствием отнеслись к моей мысли, что это ваша мысль, и я
Почти месяц тому назад написал эти строки и с тех пор не подходил к письменному столу — всё болел — ревматизм и лихорадка. Теперь лучше. С тех пор получил и хорошее Пашино письмо2 и еще письмо Бодянского3 и вот пытаюсь отвечать на все, а более всего самому себе, на те вопросы о воспитании, которые всегда стояли и теперь стоят передо мной. В основу всего должно стать то, что заброшено в наших школах, — религиозное понимание жизни, и не столько в форме преподавания, сколько в руководящее начало всей воспитательной деятельности. Религиозное понимание жизни, которое, по моему разумению, может и должно стать основой жизни людей нашего времени, выраженное наиболее кратко, будет такое: смысл нашей жизни состоит в исполнении воли того бесконечного начала, которого мы сознаем себя частью; воля же эта в единении всего живого и прежде всего людей: в братстве их, в служении друг другу. С другого конца это же религиозное понимание жизни выразится так: дело жизни есть единение со всем живым, — прежде всего братство людей, служение друг другу.
И это так потому, что мы живы только в той мере, в которой сознаем себя частью всего бесконечного, закон же бесконечного есть это единение.
Во всяком случае, жизненное проявление религиозного понимания — единение всего, достигаемое любовью, есть прежде всего братство людей: оно — практический, центральный закон жизни, и оно-то и должно быть поставлено в основу воспитания, и потому хорошо и должно быть развиваемо в детях всё то, что ведет к единению, и подавляемо всё, что ведет к обратному. Дети находятся всегда — и тем больше, чем моложе — в том состоянии, которое врачи называют первой степенью гипноза. И учатся и воспитываются дети только благодаря этому их состоянию. (Эта их способность ко внушению отдает их в полную власть старших, и потому нельзя быть достаточно внимательным к тому, что и как мы внушаем им.) Так что учатся и воспитываются люди всегда только через внушение, совершающееся двояко: сознательно и бессознательно. Всё, чему мы обучаем детей, от молитв и басен до танцев и музыки, всё это сознательное внушение; всё то, чему независимо от нашего желания подражают дети, в особенности в нашей жизни, в наших поступках, есть бессознательное внушение. Сознательное внушение — это обучение, образование, бессознательное — это пример, воспитание в тесном смысле, или, как я назову это, — просвещение. На первое в нашем обществе направлены все усилия, второе же невольно, вследствие того, что наша жизнь дурна находится в пренебрежении. Люди, воспитатели или — самое обыкновенное — скрывают свою жизнь и вообще жизнь взрослых от детей, ставя их в исключительные условия (корпуса, институты, пансионы и т. п.), или переводят то, что должно происходить бессознательно, в область сознательного: предписывают нравственные жизненные правила, при которых необходимо прибавлять: fais ce que je dis, mais ne fais pas ce que je fais.4 От этого происходит то, что в нашем обществе так несоответственно далеко ушло образование, и так не только отстало, но отсутствует истинное воспитание или просвещение. Если где оно и есть, то только в бедных рабочих семьях. А между тем, из двух сторон воздействия на детей, бессознательного и сознательного, без всякого сравнения важнее и для отдельных личностей и для общества людей — первое, т. е. бессознательное нравственное просвещение.
Живет какая-нибудь семья rentier,5 землевладельца, чиновника, даже художника, писателя буржуазной жизнью, живет, не пьянствует, не распутничает, не бранясь, не обижая людей, и хочет дать нравственное воспитание детям. Но это так же невозможно, как невозможно выучить детей новому языку, не говоря на этом языке и не показывая им книг, написанных на этом языке. Дети будут слушать правила о нравственности, об уважении к людям, но бессознательно будут не только подражать, но и усвоят себе, как правило, то, что одни люди призваны чистить сапоги и платье, носить воду и нечистоты, готовить кушание, а другие пачкать платье, горницы, есть кушания, и т. п. Если только серьезно понимать религиозную основу жизни — братство людей, то нельзя не видеть, что люди, живущие на деньги, отобранные от других, и заставляющие этих других за эти деньги служить себе, живут безнравственной жизнью, и никакие проповеди их не избавят их детей от бессознательного безнравственного внушения, которое или останется в них на всю жизнь, извращая все их суждения об явлениях жизни, или с великими усилиями и трудом будет после многих страданий и ошибок разрушено ими. Я говорю это не для вас, потому что, сколько я знаю, вы свободны от этого зла, и в этом отношении жизнь ваша может произвести на детей только нравственное внушение. То же, что вы далеко не всё делаете сами и пользуетесь за деньги услугами других людей, не может вредно действовать на детей, если они видят, что ваше стремление не в том, чтобы сложить с своих плеч на других труд, нужный для вашей жизни, а наоборот.
Итак, воспитание, бессознательное внушение, есть самое важное. Для того же, чтобы оно было хорошее, нравственное, нужно — странно сказать — чтобы вся жизнь воспитателя была хорошая. Что назвать хорошей жизнью? — спросят. Степени хорошества есть безграничные, но одна есть общая и главная черта хорошей жизни: это стремление к совершенствованию в любви. Вот это самое если есть в воспитателях и если этим заразятся дети, то воспитание будет не дурное.
Для того, чтобы воспитание детей было успешно, надо, чтобы воспитывающие люди, не переставая, воспитывали себя, помогали бы друг другу всё более и более осуществлять то, к чему стремятся. Средств же для этого, кроме главного внутреннего — работы каждого человека над своей душой (для меня с помощью уединения и молитвы) — может быть очень много. Надо искать их, обдумывать, прилагать, обсуждать. Я думаю, что критицизм, который употребляется у перфекционистов,6 — хорошее средство. Хорошо, я думаю тоже, в известные дни собираться и сообщать друг другу средства борьбы с своими слабостями, свои или из книг рецепты совершенствования. Хорошо, думаю, отыскивать самых несчастных людей, отталкивающих физически или нравственно, и пытаться служить им. Хорошо, думаю, пытаться сходиться с врагами, ненавидящими нас. Это я пишу наобум, au courant de la plume,7 но думаю, что это целая и важнейшая область науки воспитания себя для воздействия на детей. Только бы мы сознали важность этой стороны воспитания, и мы бы разработали ее.
Это намеки на одну сторону дела — воспитание. Теперь об образовании. Об образовании я думаю вот что: наука, учение есть не что иное, как передача того, что думали самые умные люди. Умные же люди думали всегда в трех разных направлениях, приемах мысли, думали 1) философски, религиозно о значении своей жизни — религия и философия, 2) опытно, делая выводы из известным образом обставленных наблюдений — естественные науки: механика, физика, химия, физиология, и 3) думали математически, делая выводы из положений своей мысли — математика и математические науки.8
Все эти три рода наук — настоящие науки. Нельзя подделаться под знание их, и не может быть полузнания — знаешь или не знаешь. Все эти три рода наук космополитичны — все они не только не разъединяют, но соединяют людей. Все они доступны всем людям и удовлетворяют критерию братства людей.
Науки же богословские, юридические и специально исторические, русские, французские, суть не науки, или науки вредные, и должны быть исключены. Но кроме того, что существуют три отрасли наук, существуют и три способа передачи этих знаний (пожалуйста, не думайте, что я подгоняю к трем; мне хотелось, чтобы было четыре или десять, но вышло по три).
Первый способ передачи — самый обычный — слова. Но слова на разных языках, и потому является еще наука — языки, опять соответствующая критерию братства людей (может быть, и нужно преподавание эсперанто, если бы было время и ученики желали бы). Второй способ — это пластическое искусство, рисование или лепка, наука о том, как для глаза передать то, что зна[ешь],9 другому. И третий способ — музыка, пение — наука, как передать свое настроение, чувство.