И впрямь. Вид у него ветхонький, до того стертый, что перед зеркалом поставить страшно: как бы он целиком на отражение свое не ушел. Отошли в сторонку крысы-пауки, муфлоны-куланы, расселись в кружок и стали ждать.
А десятипроцентный разделся донага, сел в позу лотоса перед хеопсиной и начал сосредоточиваться.
Три дня и три ночи сосредоточивался он, а на рассвете четвертого гикнул громким голосом и встал. И увидела почтенная публика, что он в полном порядке, а палка его волшебная багровым огнем пышет и сама в дело просится. Шагнул десятипроцентный и торкнул палкой тетрадуру. И тут же проснулся снулый уран и мигом сделался из него уран натуральный, ни в чем не сверхъестественный.
А поскольку при этом вышло, что его критическая масса в миллион раз превышена, тут кы-ык жвахнуло!
И сделалась от того жваха в земле такая дыра, что стекло туда без остатка море Средиземное, а потом и Карибское.
А в небе, напротив, сделалась такая дыра, что солнцу в тот день восходить стало не на что. И только если очень приглядеться, маячили в бездне той дыры две ма-аленькие звездочки. И вовсе то были не звездочки, а то сам мингер Ван-Кукук и дружок его десятипроцентный в парообразном состоянии уносились в сторону своей "звезды", при том барахтаясь и весело беседуя.
- Что, Мазепп? - вопрошал десятипроцентный. - Разве я не здорово тебе помог? Разве не славную бульку мы отчубучили?
- Да уж! - отвечал трудящий грешник Ван-Кукук. - И помог ты мне так, что вовек больше помощь не надобна, и бульку мы отчубучили наиславнейшую! А им всем - фиг-нолик, самая размало-микро-нано-пико-миникулка от того компота "Калимантана сэлед", что, помнишь, мы когда-то на двоих вылакали. Не журись, у меня там еще банка завалялась. И мы ее ради такого события вскроем.
А третья дыра от того жваха, простым глазом не видимая, но самая пекучая, сделалась в человеческом установлении, именуемом "транснациональной системой промышленно-финансового кредита". И за вольное обращение с этим установлением тени Мазеппа Ван-Кукука и дружка его десятипроцентного приговорены к вечному ежедневному колесованию, истоптанию и анафеме. Составить методичку для такой казни и изобрести оборудование поручено их протодолботронству Недобертольду. За это ему обещано повышение в звании.
При этом известии наши тени только ухмыльнулись. Мы-то знаем: до скончания века будет изобретать Недобертоша, да так ни фига и не изобретет.
"Здорово задумано!" - поддакивает битюг, а сам с консультантской подачи готовит этой сказке совсем другой конец. Крысам-паукам, муфлонам-куланам приказано: на рассвете четвертого дня, как встанет, как гикнет друг десятипроцентный, всей кучей навалиться, палки волшебной лишить и обеспечить почетные похороны. Палку же ему, битюгу, к ногам положить, а тетрадуры обратно разобрать на мелкие кубики. С тем чтобы ему, битюгу, кубики самому волшебной палкой торкать и торговать горяченькими, пока не погаснет живое лукавство в очах битюговых.
Через малую печаль по дружку такой конец сулит битюгу великие радости. Во-первых, не будет никаких жвахов и все обойдется тихо, как мыслилось и делалось с самого начала. Во-вторых, система кредита, которая из-за промедления в делах (копуша Недобертольд!) несколько передоена, перестанет досаждать битюгу и получит свой процент. В-третьих, солидная торговля поспособствует осуществлению битюжьих грез об островах и гуриях. Все это слишком заманчиво для того, чтобы очень церемониться с дружком.
А ведь кубиками не только торговать можно, - только сейчас пришло мне в голову.
Полсотни лет державы, кряхтя, разоружались, друг дружку договорами путали и системами контроля. И полсотни лет сеть на сеть кидали, чтобы никто и нигде ни-ни сквозь те сети до этих кубиков не дотянулся и не встал над безоружными континентами в дамках на большой диагонали.
А дорогой мой битюг к этой позиции поближе других будет.
Ну, не он, так Недобертоша. Ну, не их долботронство, так кто-нибудь из крыс-пауков, куланов-муфлонов, что вокруг колготятся и в данный момент об этом вполне искренне и не помышляют. Раз такая возможность появится, не может быть, чтобы кто-нибудь за ней не потянулся.
Так что дружку десятипроцентному есть над чем подумать, прежде чем браться по избушке похаживать.
И знает дружок, чего от него ждут и в каких обстоятельствах он приходит к инсайту. Даже само слово это знает. Сидя на конном заводе, книжечки почитывал и прочитанное примерял не только к животным, но и к людям. А после его неосторожных воспоминаний вслух - относительно обстоятельств в курсе и битюговы консультанта.
Так что десятипроцентному надо быть готовым не к самому веселому времяпрепровождению здесь в ожидании своих процентов. Давить будут. Непременно будут.
Вероятно, сам битюг при этом деле будет как бы в стороне.
Похоже, я крупно влип.
А не рано ли вы труса празднуете, рыцарь, едва за круглый стол севши-то?
И кто ж это нам в теплое гнездышко такое яичко-то подбросил, а?
С1 - 17:
Мазепка судорожно бдит,
Клыками впившийся в кредит.
Он без кредита был старатель,
А при кредите стал бандит.
(По ОИП процессор приравнял эти стихи к стихам ХИ-ИП, жившего 103 лет тому назад, в современной полиреверберативной интерпретации, см.также "Варьирование некорректное". Однако полуторачасовой поиск варианта-прототипа оказался нерезультативен, что делает весьма сомнительным тезис о непринадлежности данных стихов данному автору.)
А1:
- Не пора ли карты на стол? - говорю.
- Не то чтобы рано, - отвечает, - а ни к чему. Сам дорого бы дал, чтобы кое-чего не знать, и мое твердое желание - тебя от этого оберечь. Так, Наука?
Недобертольд сделал вид, что отсутствует духом.
- Есть такая фирма - УРМАКО. Добротная фирма, все, как надо, без фуфла. Скажем, ты ее вице-президент. Ездишь, смотришь, говоришь с нужными людьми. Транспорт и обслуга у тебя по категории "экстра". Как у меня. Имеешь коробочку, "Кадуцей" называется. Включаешь последовательно с телефоном, и полный порядок. Мечта. А, Наука?
Фон-Муфлон кивнул:
- Очень удобно.
- Вот. Он соврать не даст. И на первый раз ты катишь в Гуманистан. Ведома тебе такая дыра?
- По карте.
- А теперь увидишь в натуре. Нищета - одни кальсоны на троих, и те продаются. Однако имеют Центр ядерных исследований. Есть там у нас свой человек. Ознакомишься с ходом работы. Вот Наука введет тебя предварительно в курс. Вернешься - обмозгуем, стоит ли продолжать. Ясно?
- Неясно, - говорю. - Есть вопросы.
- Поверь Мазеппу, светик, три четверти из них лишние. На прочие ответится. Главное, Мазепп тебе рад. И Наука тоже рад. Ты нам очень поможешь.
На лице Недобертольда выразилась такая, с позволения сказать, радость, что я был бы не я, если б не сказал:
- Солома.
А почему бы и нет?
Я не наивничек, не разумеющий, куда прет. Я зверюга, которую крепко подшибло в драке. Решил, что шансов нет, отполз в сторонку, сгоряча показалось, что так надо, что со мной покончено. Унижает поражение, но еще больше унижает упрямство после нокаута.
Отполз - и понял: ринг освещен, зал во тьме, а на границе света и мрака подшибленного ждет тоска. Ох и тоска!
И вдруг - шанс! Комбинация грошовая, ставки не мои, но - шанс! Омерзела ведь тоска, так омерзела, что краше кинуться под колеса да ляпнуть по наваливающемуся бамперу уцелевшей лапой.
Театральщина все это. Философия после дела. В тот момент я так не думал. Я учуял, что меня спускают на доктора, что доктора трясет от одного моего вида. Взыграла гордыня, и я попер на доктора.
Писать полезно.
Пока в памяти держал, не понимал. А написал - и вижу: тут-то я и дал маху. Не в том, что попер, дурак, на умного, какой там Недобертоша умник! А в том, что поступил, как хотелось битюгу. Ведь он как раз и имел в виду одним моим видом и причастностью подхлестнуть Недобертольда, и я ему это дозволил. А раз дозволил, значит, выполнил битюжью волю. А раз выполнил, значит, по битюжьему разумению, он надо мной верх одержал в личной встрече. А когда битюг решает, что одержал верх над человеком, жди беды.
Он, битюг, в руках у конюха-громилы не побывал, а я к нему с ухватками ласкового. Бить надо было. С ходу бить, не откладывая, не раздумывая. А я попустил.
При следующей личной встрече битюг попрет на меня, будучи уверен, что я отступлю. И если я не отступлю, он будет наседать, наседать, пока не выйдет драка насмерть.
И если повезет и верх будет мой, он будет подыхать, удивленный. Как же так? Ведь я же слабее, ведь я же тогда покорность изъявлял! Стало быть, и теперь должен. И вдруг такое!
Не-ет, так не годится, так не по-нашему, не по-битюжьи. С тем и помрет.
А если не повезет и верх будет его, я буду подыхать в полном сознании, что получил по заслугам.
Такое вот лирическое средисловие.
Мы отлично съездили в Гуманистан. Мы - это я, клерк-магистр-бухгалтер и Анхель-хранитель. Тот еще хранитель! Ступи я чуть вбок, от меня осталось бы мокрое место. Я, как глянул на него, мигом это понял. Озлился на себя дико, но куда денешься? Чую - не то, а что не то, еще и сам не знаю. Выждать надо, сообразить, оглядеться.
Сцепил я зубы и вбок не ступал. Так что Анхель держался скромно, зыркал себе по сторонам и не выставлялся.
Наш подрядчик чем-то там в Центре руководил, какой-то лаблаторией. Установка, которую сооружали в Центре, предназначалась вовсе не для нас, но подрядчик брался "нечаянно" заложить в нее наш образец, когда она будет готова. В случае успеха установочку должно было порядком подрастресть, и подрядчик заодно вел расчет, как свести ущерб к минимуму и сунуть концы в воду.
Сроки расчетной части подрядчик соблюдал и выдал нам технические требования на образец; несколько зерен снулого урана следовало в определенном порядке запечь в металлическую матрицу. Глянул я на чертежик - чуть язык не прикусил. Уж очень он напоминал вид строения "звезды Ван-Кукук" на той достопамятной бумажонке, что я когда-то накарякал Мазеппу - ведь сберег ее любезный мой битюг и мне предъявил!
А вот с установкой дело не ладилось. Не хватало какой-то требухи, которая выпускается только в Сарабандии и только под строгим правительственным контролем. Подрядчик намекнул, что неплохо бы нам встрять и помочь. К такому обороту меня подготовили, и я ответил неопределенно.
Мы обосновались в приморском городке. Весь этот Гуманистан - бесплодное плато, которое обращается к морю двухсотметровым уступом, кое-где расчлененным узкими извилистыми долинами, и городок был втиснут в одну из этих щелей.
Контроль за иностранцами в Гуманистане жесткий, особенно не погусаришь. Подрядчика давно засекли бы, если бы здешними глазами и ушами не ведал его родной брат, большой любитель запчастей к автомобилям по льготной цене. Вот его томлениям мы пошли навстречу и были вознаграждены разрешением побывать на диком пляже километрах в тридцати от города. Там нас ждал сеанс подводной охоты с аквалангами, а в кустах под обрывом сержант, лично ответственный за слежку за нами, собственноручно запек барашка.
Брат "Недреманное око", тыча в морскую даль смуглым пальцем, обратился ко мне с длинной речью, которую перевел брат-подрядчик.
- Он говорит, триста лет назад тут, недалеко от берега, утонул голландский корабль. На нем везли с Явы серебро. Он и сейчас там, на дне. Сегодня штиль, вода прозрачная, его видно. Если хотите, можно посмотреть.
- А глубоко там?
- Метров шестьдесят. Но видно хорошо.
- Серебро, поди-ка, подняли до последнего гроша?
- Нет. Это национальный мемориал. За-по-ведник. Можно только смотреть уважаемым гостям.
Меня удивило такое почтение к древнему разбитому корыту.
- Несколько моряков с того корабля спаслись. Одна шлюпка. Они здесь высадились. Они не могли уехать и остались здесь. Один стал визирем у нашего короля. А когда король умер и визирь умер, королевы взяли себе еще одного в мужья и короли. Эти моряки делали большую пользу. Их потомки самые уважаемые роды в стране. Мы из такого рода.
Брат "Недреманное око" не умолкал, и брат-подрядчик продолжил:
- Один был лекарь. Трахома, оспа. Он делал прививки от коровы. Построили мельницу. От ветра. Тот, который лекарь, нашел траву сеять вместе с пшеницей, чтобы зерно было крепкое и богатое.
- А потом пришли англичане, - от многознания посочувствовал я.
- Сюда не пришли. Они были там. Где город. Им был нужен город и порт, и чтобы не было пиратов. Мы не пираты, и они сюда не ходили.
- И про серебро не дознались?
- Сыновья клялись отцам, что никому не расскажут.
- И вы клялись?
- Нет. Теперь не клянутся.
- Почему? В одну чудную лунную ночь кто-нибудь нагрянет и мигом высосет со дна весь клад.
Братья захохотали. Брат "Недреманное око" развеселился настолько, что кое-как произнес по-нашему:
- Нет, нет. Локатор. И батарея ракет. Бджум-бджум-бджум - и все. Не промахивают себя. Японские.
- А нас они не "бджум-бджум-бджум"?
- Нас - нет. Они знают. Я предупредил.
Я задрал голову и повел взглядом по верхнему краю археозойского отруба умершей каменной плиты. Только что я чувствовал себя здесь, как первочеловек на нехоженом поле былого побоища богов, ан, оказывается, где-то в этих глыбах задолго вперед меня прижилось впотай родимое кусучее семя!
- Не смотри, - отсоветовал "Недреманное око". - Хорошо спрятано. Они сейчас твой коронка на зуб видно. А ты - ничего. Только это - тс-с-с, приложил он палец к губам. - Никому. Как между деловой партнер. Да?
Этот смуглявый бес гордился! Гордился гнилыми досками в тине морской, родовыми заслугами и даже японским самострелом, прилаженным среди камней. Гордился, шкура продажная! И братец его ученый, готовый за гроши чуть ли не на воздух поднять гигантскую махину, с таким трудом сооруженную на задворках географии, - он тоже гордился!
Впрямь забурел я на конном заводе - оторопь берет при виде разносторонности своих собратий.
И вот им, таким, с битюжьего соизволения в лапы мой снуленький? Да им пистоны к детскому пугачу продавать нельзя: вмиг соорудят бомбарду, чтобы после трупы обирать!
На резиновой лодке мы добрались до места, где, по уверениям "Недреманного ока", лежал на дне затонувший корабль. В воду сунули обзорную камеру, но я ничего не мог разглядеть сквозь такую толщу. Нырять на глубину - для меня безумие. Анхель-хранитель тоже не изъявил желания лезть в пучину. Братья-разбойнички полопотали, и "Недреманное око" ткнул пальцем в сторону моториста. Тот белозубо улыбнулся, напялил сбрую и пал за борт. Минут через пять он вынырнул, подняв над головой сжатый кулак. Братья подхватили его, помогли перевалиться в лодку и снять снаряжение. Некоторое время парень сидел, бессмысленно таращась и слизывая языком кровавые потеки из носу. Потом шумно вздохнул, опять заулыбался и подал мне на разжатой ладони серый ноздреватый камушек. Брат-подрядчик перехватил камушек, поскреб ногтем, сполоснул за бортом и вручил мне серебряную монету.
- Вот. Видите? Все правда.
Я вынул из бумажника десятку и протянул парню. Тот сжался и робко глянул на брата-око. "Око" благосклонно кивнул, и моторист, просияв, сунул бумажку под ветошь, на которой сидел.
- Не положено, - укоризненно сказал "око". - Иностранная валюта. Очень щедро. Сейчас разрешаю. Больше никому не давать. Тюрьма.
- Как сувенир, - сказал я.
- Сувенир! - захохотал "око". - Сувенир! Полгода заработок. Сувенир!
Пока шли приготовления к пиру, я сидел на камне, опустив ноги в воду. Вечерело. Бледное небо, густая синева моря, багрово-бурые библейские утесы.
Анхель помалкивал шагах в десяти сзади, а во мне поднималось что-то неизъяснимое. Словно вот сейчас я встану и начну прорицать, сам не понимая рвущихся наружу звуков, корчась и захлебываясь от невозможности исполнить волю, наказующую мне. И вдруг нечаянно произнесу странное слово - и небо разверзнется, хлынет палящий бесцветный свет, утесы распадутся, а море встанет стеной. Меня сшибет, заткнет дыхание, но я еще успею догадаться, что это гром.