— Пообедаем у Марчелло, — сказал Мильявакка.
За столом к нему вернулся прежний аппетит, а с ним и прежняя страсть к вину: он осушил две бутылки «проканико».
— Завтра вечером будем в Ливорно, — сказал он, допивая стакан, — а послезавтра — дома. Но помните: я останусь на один-два месяца, не больше!
Лилли и Лолли сели рядом с ним, и синьора Амабиле не посмела этому воспротивиться. А Мильявакка уминал еду и, казалось, не замечал непристойно огромных декольте сестер, которые прижимались грудью к его рукам и то и дело целовали его в волосатые щеки.
На ночь караул у кабины Мильявакки выставлен не был — стало ясно, что он снова возглавит «Фульгор». «На два месяца», — сказал он. Но все были уверены, что дела и женщины снова скуют его крепкой цепью.
Ранним утром на «Коринне II», как опять стала именоваться яхта, все спали. Капитан, выполняя вечернее приказание Мильявакки, снялся с якоря и направился к Ливорно, подгоняемый попутным ветром. Неопытный и неосторожный мореплаватель, он, увы, отплыл, даже не взглянув на барометр. Впереди на севере море было спокойным, а небо совершенно безоблачным. Он никак не предполагал, что сзади, скрытый от глаз горной грядой, надвигался с юга сильнейший ураган. За ужином, во время пирушки, никто даже не подумал послушать метеосводку, не говоря уж о предупреждении мореплавателям.
Лишь когда до берега оставались какие-нибудь несколько десятков миль и слева был отлично виден остров Капрайя, а вдали — мыс Корсо, капитан, повернувшись, увидел, как черный плащ урагана, захватившего полнеба, несется по морю и уже скрыл от глаз Эльбу.
Возвратиться означало прыгнуть дракону в пасть. Укрыться на Капрайе было неразумно — на островке ни одной надежно защищенной от штормов бухты. Держать курс на континент опасно — придется подставить левый борт мощным волнам, да к тому же до самого Ливорно побережье с труднодоступными портами открыто всем ветрам. Оставалось только плыть вперед, убрав почти все паруса, и подставить одну лишь корму ураганному ветру.
Отдав такой приказ своим двум морякам, капитан, чтобы снять с себя ответственность, пошел позвать Мильявакку.
Он нашел его спящим на койке вместе с Лилли и Лолли, свернувшихся клубочком, так что их трудно было различить. Он осторожно дотронулся рукой сначала до лба, а затем до носа Мильявакки, чтобы разбудить его, не разбудив при этом полунагих сестер.
Мильявакка открыл один глаз и уставился на капитана. Понял наконец, что дело срочное, и прохрипел:
— Иди, я сейчас поднимусь.
— Сильная непогода, настоящий ураган, — объяснил капитан Мильявакке, когда тот вышел на палубу. — Надо бы изменить курс, но без вашего приказа…
Черная туча уже повисла над яхтой, закрыв солнце.
— Ты почему утром снялся с якоря? — спросил Мильявакка. — И даже на барометр не взглянул? А по радио не мог узнать о погоде?
Капитан признал свой недосмотр, но теперь нужно было принять какое-то решение.
— Вперед! — приказал Мильявакка. — Пусть буря гонит нас. К Портофино, к Камолье или к дьяволу в пасть. — И вернулся в кабину переодеться — он вышел в одних пижамных штанах.
В этот момент порыв ветра сорвал гафельный парус. Остался лишь запасной, размером с простыню. Но даже он нес яхту быстрее, чем мотор, который лишь помогал удерживать в равновесии судно.
Яхта неслась словно ошалевший конь, и вскоре все пассажиры проснулись. Но едва кто-нибудь из них появлялся на палубе, он по лицу Мильявакки понимал, что лучше вернуться назад.
«Коринна II» плыла все дальше, подгоняемая шквалом, и капитан, стоявший у руля, пытался принимать удары волн кормой. Но часто волны, захлестывая корму, врывались на палубу, устремлялись по проходам и медленно стекали по желобам, успев, однако проникнуть в коридор и в каюты.
К полудню положение стало еще трагичнее — это можно было понять по плачу женщин, собравшихся в салоне. Сбившись в кучу, они раскачивались взад и вперед — в такт страшной килевой качке.
Когда после долгих часов борьбы с морем спустился вечер, капитан сверился с картами и объявил, что Ливорно давно уже остался где-то позади. Теперь по правому борту у них находились Виареджо или Камайоре. Если ветер не изменит направления, им, возможно, удастся попасть на рейд Специи и там укрыться от шторма. Но ночью подул боковой ветер. Их пронесло мимо Пальмарии, а маяк Тино они проскочили всего в двух милях.
— Теперь, — заявил Мильявакка, — либо берем курс на запад, навстречу ветру слева, либо нас понесет на скалы Чинкуе-Терре.
Был срезан и выброшен за борт запасной парус; яхта попыталась пробиться к мысу Меле, наперерез ветру, снова подувшему с севера.
Смелое решение Мильявакки яхта тут же «вознаградила» тем, что резко накренилась, коснувшись правым бортом воды, и чуть не опрокинулась. С минуту, показавшуюся всем гибельной, яхта полулежала на правом борту, потом с трудом выпрямилась, но мотор вышел из строя, и она остановилась.
Решено было просить о помощи по радио — телефон не работал.
Яхта потеряла управление и начала дрейфовать целиком во власти моря. Оставалась лишь надежда на то, что буря утихнет или же им удастся выброситься на песчаный берег, скорее всего днем: ведь уже полночь, а летом здесь светает в четыре утра.
Из салона донесся жалобный хор голосов. Это дон Карлетто велел всем молить господа о спасении.
Мильявакка смог создать свою промышленную империю лишь благодаря редкой способности все ясно предвидеть, не поддаваясь чувствам и страстям. В момент принятия важных решений он оставался абсолютно хладнокровным. Но далекие звуки песни или какой-нибудь чудесный пейзаж могли вдруг его растрогать и разжалобить.
Молитвенный стон и отчаянные возгласы дона Феличони нарушили то ледяное спокойствие, с которым он встретил бурю. Оставив бесполезный теперь руль — к нему он прислонялся лишь от усталости, — Мильявакка пошел в салон. Открыл двери и окинул молящихся быстрым взглядом, пересчитал всех до одного.
— Нас семнадцать! — завопил он. — Какой болван не заметил, что нас семнадцать вместе со мной?! Что ж, — продолжал он. — Теперь рыдать бесполезно. Остается только молиться. Ну, давайте все споем. — И мощным басом затянул мелодию хора из оперы «Ломбардцы в первом крестовом походе», одну из своих любимых вещей.
Он во весь голос спел «О господь, что из родного крова», в тайной надежде утихомирить бурю. Но грохот волн и вой ветра, казалось, лишь усилились. Капитан, Мильявакка, два моряка, к которым присоединился студент-ливорнец, неотрывно смотрели во тьму, пытаясь разглядеть маяк или огни селения. На палубу вышел и доктор Гриффони. Он уверял, что справа видел в иллюминаторе светящиеся точки. Он пошел на нос, решив, что оттуда лучше видно, обо что-то споткнулся, падая, хотел было схватиться за ванты и с нечеловеческим воплем рухнул в море.
— Теперь нас шестнадцать, — со вздохом облегчения сказал Мильявакка.
Немного спустя из-за аварии и полной разрядки батарей на борту судна погасли все огни, и «Коринна II» погрузилась в темноту. Одному из моряков удалось зажечь две запасные лампы: одну — в салоне и одну — в рулевом управлении.
Своим чутким слухом, обострившимся за время жизни дикарем на острове, Мильявакка первым расслышал далекий гул. Когда его услышали и капитан с матросами, все согласно пришли к выводу, что это валы с грохотом набегают на скалы.
— Мы меньше чем в миле от берега, — сказал капитан.
Никто и не подумал спасать Гриффони, да и как это сделать в адской тьме. Неуправляемое судно, густая темень, грозная опасность — все это заставило тут же забыть об исчезновении бедняги врача, навсегда ушедшего в бездонные морские глубины.
Полчаса спустя шум прибоя уже доносился совершенно отчетливо.
Ночь раздирал страшный грохот — верно, отражавшийся эхом от отвесной прибрежной скалы, каких немало между Бокка-ди-Магра и Леричи и особенно между Порто-Венере и Леванто.
— Нас сносит дрейфом к северу, — решил капитан. — Если нас выбросит на берег за Леванто, мы спасены. Но боюсь, прежде мы врежемся в скалы.
— Не каркай, ворон! — оборвал его Мильявакка. — Кто только тебя поставил капитаном яхты? У тебя по роже видно, что ты ни черта не умеешь.
Грохот могучего прибоя слился вскоре с шумом воды, похожим на шум водопада, — верный признак того, что в нескольких десятках метров был скалистый берег, на который набегали и сразу же откатывались назад волны.
Капитан распахнул двери салона и крикнул:
— Наденьте спасательные пояса! Прыгайте в воду! Мы у самого берега.
В тот же миг гигантская волна взметнула яхту ввысь и бросила на скалу. Яхта ударилась о нее днищем и разломилась. Моряки хватали женщин за волосы и, не глядя, надеты ли на них спасательные пояса, бросали в воду, а тем временем яхта пошла ко дну.
Вопли, крики, плач внезапно стихли. В мгновенья отлива тут и там слышались лишь слабые крики о помощи и стоны, сразу же вновь заглушаемые шумом воды и грохотом волн, набегавших на высокий скалистый берег.
На рассвете море хоть и не совсем успокоилось, но умерило свою ярость. Свет, падавший с высоты, выхватил из тьмы каменистый берег, изрезанный скалами и глубокими извилинами, а рядом возвышался шпиль, похожий на огромный зуб.
— Зловещая! — воскликнул капитан, вскочив с утеса.
Ливорнский студент закрыл глаза руками.
Да, это была известная всем мореплавателям и рыбакам ската, прозванная зловещей. Угрюмый сталагмит, грозная морская скала, всего в десяти метрах от берега, аванпост множества таких же остроконечных скал.
Капитан боялся, что спаслись только он да студент. Но вот, сначала слабо, а потом все громче, справа и слева донеслись крики. Видно, в расщелинах скал и в прибрежных пещерах сумел укрыться еще кто-то. Капитан пустился на поиски и, с трудом перепрыгивая через камни и остроконечные обломки, добрался до ближней расщелины, в глубине которой он заметил группку насквозь промокших, окоченевших людей. Тут были синьора Амабиле, дон Карлетто, доктор Каллигарис, один из двух моряков, Поцци.
— Париде! Где мой Париде! — завопила синьора Амабиле, вырвавшись из объятий священника.
— Быть может, в другой расщелине? — предположил капитан.
Студент вплавь стал обследовать недоступные иным путем углубления, но нашел лишь вторую группу спасшихся: Лилли и Лолли, Дирче, Ико, Пуччи, журналиста и Розу Каластретти. Эдмонда Таска и одного из моряков следовало, как и доктора Гриффони, считать пропавшими без вести.
К полудню лучи солнца проникли в разрезы скал, осветив уцелевших после кораблекрушения. Все они сидели теперь на огромном валуне.
Мимо проплыл корабль, но там не заметили людей, размахивавших рубахами, не услышали криков женщин. Под валуном, словно отрезанная с противоположной стороны отвесной скалой, была видна песчаная полоска шириной метра в три.
— Вот там милостью господа и пресвятой девы нас выбросило на берег, — сказал дон Феличони.
Совсем уже близко от них проплыло другое судно, но и оно не заметило сигналов с берега.
Постепенно лучи солнца озарили скалу, Лилли взглянула вниз на песчаную полоску. На дне маленькой бухточки сверкали камешки и обломки ракушек. Она перевела взгляд на вход в бухту и увидела, как в нее скользнуло, словно на водных лыжах, и тут же было отброшено назад волной что-то белое.
— Мильявакка! — закричала она.
Все высунулись из-за валуна.
Мильявакка, точно плывя на надувном матрасе, мерно покачивался на волнах, бесконечно далекий отныне от мира живых и от его берегов. Каждый, глядя на Мильявакку, который то чуть приближался, то снова удалялся, молча думал о своем. Наконец дон Карлетто, встав на камень, отпустил покойному все грехи и затянул псалом.
— «Deus, cui proprium est misereri semper et parcere, te supplices exoramus pro anima famuli tui Paride, quam hodie de hoc saeculo migrare iussisti…»
После слова iussisti дон Карлетто вдруг умолк и поднял голову. В двадцати метрах от берега остановился катер Финансовой охраны.
— Мы спасены! — крикнула Лолли.
Дон Феличони снова воззрился на мерно покачивающееся тело Мильявакки и продолжал:
— «… in pacis ac lucis regione constituas, at sanctorum tuorum iubeas esse consortem».
Он осенил себя крестным знамением и, глядя, как Ико и Пуччи помогают Лилли и Лолли спуститься по крутому откосу к подплывающей шлюпке, прошептал:
— Да будут благословенны сыновья — наследники почившего с миром праведника!
Джованни Арпино
ПЕРСТ УКАЗУЮЩИЙ
Перевод Т. Блантер.
Многоуважаемый Доктор!
Нынешней ночью Вы были бородавочником. Уж извините. Думаю, Вы не знаете, что это за штука — бородавочник. Так вот, это дикий африканский кабан, у которого рыло с двумя загнутыми вверх клыками и на которого польстится разве что какой-нибудь дряхлый лев, отяжелевший от возраста и артрита, а потому утративший способность охотиться за антилопами и газелями.
Сегодня Вы были этим бородавочником. Таким Вы мне приснились. Я смеялся, глядя на Вас: Вы медленно брели по саванне и мордой рыли землю, настороженно озираясь по сторонам своими красноватыми глазками, вслед за вами шли — хрюкающие и тоже поглощенные делом — супруга и малыши.
Многочисленные статьи энциклопедических изданий пытаются изобразить бородавочника как зверя, не внушающего большой симпатии, и уверяют, что этот кабан — животное биологически абсолютно бесполезное — может «одним ударом клыков вспороть живот собаке и даже охотнику».
Но оставим эту тему, Доктор! Сейчас речь идет не о клыках, разящих наповал. К тому же уважаемая собака и уважаемый охотник вовсе и не думают преследовать бородавочников.
Итак, мне снилось, что я повис между небом и землей, вернее, между небом и саванной. Кобальтовая синева неба распростерлась надо мной, а внизу скользила саванна грязно-зеленого цвета. Я медленно покачивался в пустоте, чувствуя себя легким, воздушным; кем я был: ангелом или всего-навсего обезьяной? А Вы, безразличный к мировым катаклизмам, чавкали, сосредоточившись, как всегда, только на еде, и Вас, как всегда, обходили стороной более благородные животные.
Я не испытываю к Вам ненависти, Доктор. Для ненависти нужен достойный противник. Один мой близкий друг, способный испытывать настоящую ненависть к тем, кто пытается перебежать ему дорогу, но все же не лишен известных достоинств, обычно выражает свои чувства следующим образом: «Чтоб его болячка задавила!» — или же: «Чтоб ему кровью харкать!»
Подобные изречения свидетельствуют не только о ненависти, но также о какой-то доле уважения к личности.
Ну а что я могу пожелать Вам, Доктор, если вижу Вас во сне только с рылом бородавочника? Может, пожелать Вам острый гастрит, ноготь, вросший в мясо, непрестанный понос?
Я отрекаюсь от этого и довольствуюсь теми образами, которые непроизвольно являются мне в ночь с субботы на воскресенье, когда Вы возникаете в своем истинном обличье.
Я прекрасно знаю, что завтра, в понедельник, снова увижу Вас на службе и буду вынужден терпеть Ваши придирки, Ваши заскоки, Вашу профессиональную ничтожность. Но даже эти объективные причины не в состоянии поддержать во мне здоровый росток ненависти. Вы не противник, а лишь громоздкое препятствие, масляное пятно, как попало расплывшееся на асфальте. Было время, когда я, не в силах совладать со своими нервами, пытался ухватиться за Вас как за объект ненависти, но все напрасно. Чувство юмора победило. Теперь каждый Ваш поступок человека-бородавочника вызывает у меня взрыв смеха, улыбку, снисходительно-иронический вздох. Я никогда не смогу победить Вас, Доктор. Смех обезоруживает меня, и, таким образом, наша комедия продолжает обрастать новыми картинами, явлениями, мизансценами, репризами, пантомимами. Да хранит Вас Бог!
С глубочайшим почтением.