Между тем Ваш палец, покинув ушную раковину, теперь усердно терзал левую ноздрю, а кулак все крепче сжимал грязную тряпку, в которую превратился Ваш носовой платок.
— И все же если бы вы, Доктор, уволились, то хозяева, быть может, пораженные этим… Такой политический жест…
— Никогда! Это выглядело бы как шантаж. У меня же кристально чистая репутация. А я-то считал вас своим лучшим другом, умным человеком, который наконец-то сможет покинуть эту каморку и занять по соседству со мной кабинет с разноцветными телефонными аппаратами и ковром!
В эту минуту, должен сознаться, Доктор, наплыв низменных побуждений чуть было не возобладал над присущим мне чувством юмора. Но я взял себя в руки и промолчал.
— Если бы вам удалось убедить остальных и воздвигнуть защитную стену, если бы хозяева уступили, как того требует справедливость и, главное, общие интересы, вот тогда бы я разделался с Мариуччей. Ах, какой прекрасный случай!
— Каким образом, Доктор?
— А вот как. Выгнал бы в два счета вон. Сию же минуту вон эту продажную тварь. Чтобы другим было неповадно. По заду ее гладить? Ну уж нет! Единственное, чего она заслуживает, так это под зад коленкой!
С этого момента, Доктор, я не могу слово в слово воспроизвести ход нашего тягостного разговора. Кажется, в какой-то момент из гущи Ваших хитросплетенных доводов выплыл второй вариант решения вопроса, а именно: я должен обрюхатить Мариуччу и таким образом вынудить ее с позором покинуть наше учреждение. Но я не могу поклясться, что именно так было сказано, потому что никто, кроме Вас, не умеет, употребляя крайне простые слова, так ловко завуалировать их смысл, о чем бы ни шла речь — об обещаниях, интриге или угрозе. Я только ясно помню, как Вы, Доктор, соблаговолили прервать наш разговор и, гневно хлопнув дверью, удалиться вместе со своими жалобами на злосчастную судьбу и на человеческую неблагодарность.
Не знаю, чем кончится дело для худосочной Мариуччи — обрюхатит ее кто-нибудь или нет. У каждого свои горести. К счастью, у меня есть профессия, и место на другой фабрике хрустящих хлебцев, что бы ни случилось, я найду. Однако вот что произошло, Доктор: нарушилось некое таинственное равновесие между мной и Вами. Во время сна мне удавалось проникнуть в суть Вашей личности, дать ей точное определение. С сегодняшнего дня все изменится или, во всяком случае, приобретет иной смысл. Кто знает, Доктор, увижу ли я Вас теперь во сне ночью с субботы на воскресенье: я вишу в воздухе, Вы роете землю носом, настороженный и в то же время уверенный в себе, в хрустящих хлебцах, в трех листиках… Человек-бородавочник, символ посредственности, что правит нашим веком, и именно потому — лучший представитель саванны, в которой мы бродим по щиколотку в грязи.
Желаю Вам быть сильным, прекрасно преодолеть и эту катастрофу, чтобы Ваша жизнь нисколько не изменилась.
Мне ведь тоже нужно посмеяться, Доктор.
С глубочайшим почтением.
ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Перевод Т. Блантер.
Легкий туман навис над озером, и вершины холмов на горизонте сразу же утратили четкость линий и яркость красок. Вода бесшумно плескалась о низкий каменный парапет, на котором в ряд стояли пустые скамейки.
— Еще стаканчик? — спросил мужчина, указывая на черную бутылку на земле, заткнутую пробкой из промасленной бумаги.
— Боже сохрани! — отмахнулась женщина, не отрывая взгляда от неподвижной, подернутой туманом воды. В неясном свете приходилось напрягать глаза. За спиной у них раскинулась небольшая пустынная площадь с колоннадой и низкими галереями.
— Зря мы не поехали на паровом катере вместе с остальными, — сказала женщина.
— Но ведь вы сказали, что боитесь воды… — возразил мужчина.
— Да, зато теперь нам больше часа придется ждать их, — прозвучало в ответ.
— Вам, должно быть, не очень приятна моя компания! Уж скажите прямо! — проворчал мужчина.
Женщина слабо улыбнулась, устремив пристальный взгляд на воду, на туман, на легкие силуэты паровых катеров — им все же каким-то образом удавалось проложить себе дорогу в этих серых далях.
— Увы, в молодости мне не пришлось повидать свет… — вздохнув, тихо сказала она.
— Что вы говорите? — отозвался мужчина. — По-моему, для таких людей, как мы, это никогда не поздно. И как раз теперь малость насладиться этим особенно приятно.
— Да я не жалуюсь, — ответила женщина.
Какое-то время они сидели молча, будто не замечали друг друга. Потом мужчина налил немного вина в бумажный стаканчик, его спутница жестом отказалась, и тогда он сам стал пить маленькими глотками, а выпив, глубоко вздохнул.
— Вы всегда столько пьете? — вырвалось у нее. — В вашем возрасте это вредно.
— Не так уж я много пью… — фыркнул мужчина. — Одну бутылку в день, ну а по праздникам немного больше… Я высокий, крепкий, что для меня одна бутылка!.. К тому же это мое собственное вино, я сам его делаю, оно даже полезно. В такие поездки я всегда беру его с собой: не могу пить ту бурду, которую продают на каждом шагу…
— На доброе здоровье, — примирительно сказала женщина.
— Когда-то я был молодцом, вот тогда я и вправду пил. Знаете, в нашей работе… — добавил он.
— Но ведь прораб — это тот, кто распоряжается? Он не так уж много работает… — слегка подтрунивая над ним, заметила она.
— Как так? — клюнул он на эту приманку. — Я столько домов построил вот этими самыми руками… И даже теперь, когда я на пенсии, не могу сидеть сиднем. Все время езжу на свой маленький виноградник, то туда, то обратно… О, было бы желание, а занятие всегда найдется… А вы тоже совсем не похожи на человека, который сидит сложа руки…
Женщина, не глядя на него, тихонько рассмеялась.
— Единственное, что мне не нравится в этих поездках, это то, что возвращаемся мы слишком поздно, — сказала она немного погодя. — Вечерами я привыкла сидеть дома. Плохо переношу темноту… Например, две недели назад, когда святой отец возил нас в Оропу, мы вернулись за полночь.
— А дома вы по ночам не боитесь оставаться одна? — спросил он.
— Чего бояться? — пожала плечами женщина. — Замок у меня надежный, совесть чиста… О смерти я пока не думаю, но и не боюсь ее… Уж в нашем-то возрасте…
— Я тоже не боюсь, — согласился мужчина. — Но мне бывает досадно, что я один. Ночью я часто сожалею, что не женился. Только вы не подумайте чего плохого… ведь мы уже пожилые люди… Я сожалею потому, что иногда словом перекинуться не с кем, и я говорю сам с собой. А еще я думаю о том, как там дела на винограднике. Ягоды-то пропадают. Продавать нет смысла, много за них не возьмешь. А вот если бы была женщина, она бы их ела, варила бы варенье. Одним словом, совсем другая жизнь, так-то…
— Ну разумеется, при женщине и мужчина себя блюдет, — согласилась она.
Он что-то пробормотал себе под нос — слов она не разобрала.
Паровые катера посылали в туман хриплые гудки, а вершины далеких холмов сквозь кисею дымки снова слабо осветились лучами заходящего солнца.
— Это последняя моя поездка в нынешнем году, — сказала женщина.
— Почему? Разве вы не поедете в следующее воскресенье в Бергамо? Вы окончательно решили? — забеспокоился он.
Женщина, вздохнув, пожала плечами.
— Но почему?.. — настаивал он.
— Я ведь вам уже сказала, что не люблю ночью быть не дома. Я это и святому отцу объясняла. Он знает, что поездки мне нравятся, но только с утра и до вечера, не долее. Спать в одной комнате с другими женщинами, нет, это не по мне…
Мужчина молчал, надвинув шляпу на глаза. Он потянулся было к бутылке, но, видно передумав, тотчас же отдернул руку.
— Если вы замерзли, мы можем подождать их в автобусе, — сказал он.
Женщина, глядя на воду, покачала головой.
— Посмотрите-ка! — воскликнула она вдруг.
Черная прямая тень скользила по поверхности воды, мелькая то тут, то там среди катеров. Был даже слышен шум невидимой моторки, и таким же невидимым был трос, который на огромной скорости тащил за собой человека на водных лыжах в черном блестящем костюме.
— Не сегодня завтра наступит зима, и для него тоже все кончится, — прокомментировал мужчина.
— Приятно поглядеть, что выделывают эти молодые. Я их чуть-чуть побаиваюсь, но все равно они мне нравятся. Они намного крупнее, чем мы были в их возрасте… — сказала женщина.
— Крупнее, — повторил он задумчиво. — Есть чем хвастать! Мы-то выросли на хлебе, на воде и на работе, а этих до тридцати лет держат в пеленках. Есть чем хвастать!..
— Что ж, им повезло, — опять вздохнула она.
— Согласен, — смирившись, произнес мужчина и решительно налил себе вина.
Постепенно шум моторки затих, словно погребенный в сером тумане, который все сгущался над уже темной водой.
— Если вам холодно и вы не говорите об этом, то это некрасиво с вашей стороны. Скажите откровенно, может быть, нам лучше подождать всех в кафе? — снова предложил мужчина.
— Да нет, нет, — ответила она. — Здесь такой чистый воздух…
— Какое там, — возразил он, — воздух из пресной воды. Сырой воздух. Как раз для ревматизма. У меня был друг из Стрезы — видите, вон там, хотя сейчас ничего не видно, но она на той стороне, Стреза… ну так вот, с этим моим другом мы вместе работали, и он всегда говорил мне, что здесь все ревматики… Я-то думал, что вы хоть согласитесь выпить кофе. Или вы боитесь, что святой отец этого не одобрит?
— Что за шутки? — запротестовала она.
Мужчина рассмеялся, качая головой.
— Эхе-хе, — произнес он почти шепотом, — по правде говоря, я надеялся, что мы понравимся друг другу. Одним словом…
— Не выдумывайте! — спокойно ответила женщина, чуть повернувшись к нему. — Я понимаю, к чему вы клоните. Вам кажется, что это возможно? В нашем-то возрасте? А кроме того, запомните: женщина — это чрезвычайно обременительно. Мне ли объяснять вам это?
— А я-то уж было решил, что вы меня понимаете, — сказал он, обхватив колени руками. — Мы ни перед кем и ни в чем не должны отчитываться, мы здоровые, мы трудились всю жизнь, я кое-что скопил, вы тоже, сложим вместе эти крохи и двинемся дальше…
— Да это просто курам на смех, — улыбнулась женщина.
— Ну и ну, вы еще думаете о том, что скажут люди?
— Люди тут ни при чем, — объяснила она. — Только как можно думать о подобных вещах в нашем возрасте? А кроме того, кто жил один, как мы с вами, тот уже имеет свои привычки и не захочет подчиняться другому. Понимаете?
Мужчина тихо покачал головой, вытащил из кармана сигару, сунул ее в рот, но не закурил. Гудки далеких катеров раздавались все чаще и громче, туман сгустился и превратился в плотные молочные облака.
— Выходит, я ошибся: с одной только божьей помощью тут не обойдешься, — сказал мужчина, покусывая сигару и передвигая ее в уголок рта. — Чего же вы хотите? Чтобы я попросил священника переговорить с вами? Что ж, могу его попросить… Я, извините, не понимаю вашего упрямства, но, если позволите, задам вам вопрос: что плохого в этом нашем сговоре?
— О, конечно, ничего плохого нет, — ответила она.
— Вы сейчас потеряете шпильку, — сказал мужчина.
Женщина быстро поднесла руку к седой косе, которая была уложена в пучок на затылке, и поправила черепаховые шпильки. Потом снова сложила руки на груди.
— Может, мы не больно образованные и у нас есть недостатки, — продолжал он, — но я всю жизнь работал, у меня есть пенсия, виноградник, и на здоровье, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, пока не жалуюсь. Два года назад мне, правда, вырезали грыжу, но с тех пор даже насморка не было. А вы сорок лет прослужили кухаркой — это тоже кое-что значит. У вас пенсия, две комнаты. Одним словом, мне казалось, что правильнее всего высказать вам все начистоту. Уф! Ни разу в жизни мне еще не приходилось говорить так много…
Женщина не улыбнулась, она все глядела в туман, сложив руки на груди. Потом тяжело вздохнула. Над озером разносился птичий гомон.
— Эти птицы нагоняют тоску, — вполголоса произнесла она.
— Ну так как? Вы мне даже не ответите? — спросил он.
— Да-да, — отозвалась женщина, — вы, конечно, правы. Однако это такой шаг… ведь ни вы, ни я прежде не состояли в браке? Какой же смысл… сейчас?
Мужчина что-то пробормотал сквозь зубы, закусив сигару.
— Никто не станет отрицать, что вы мужчина еще хоть куда, — добавила она. — Но такие дела надо оставить молодым. А мы… наше время уже прошло, и лучше каждому доживать в своем маленьком…
— Прекрасные рассуждения! — устало перебил мужчина. — Лучше уж сказать: коль нам по шестьдесят, то дальше хода нет, бросимся в колодец — и баста. А вот я считаю, что и в таком возрасте можно еще прекрасно жить, не обращая внимания на людские пересуды. Если человек никому не завидует, ему хорошо в любом возрасте. Я не жалею о тех временах, когда был молодым. Мне и сейчас неплохо. Пока здоровье есть… И мы вдвоем… Но хватит об этом, вам мои разговоры неприятны, потому я умолкаю.
— Да кто вам сказал, что мне они неприятны? — со спокойной улыбкой спросила женщина. — Говорите, говорите, пожалуйста. Да и я совсем не прочь поговорить…
Они замолчали; на площади, что позади них, с наступлением сумерек зажглись фонари, под низкими галереями раздавался смех, потом по мостовой с треском промчались мотороллеры, и площадь опустела и затихла.
— Пора бы им уже вернуться, скоро совсем ничего не будет видно из-за этого тумана, — сказала женщина. — Да, не хотела бы я сейчас находиться на одном из этих катеров…
— Раз уж над озером туман, значит, он будет и на дороге, когда мы поедем в автобусе. Теперь один бог знает, когда мы прибудем в город, — проворчал он.
— Но в автобусе можно петь, молиться. А на воде бы я боялась, — ответила женщина.
— Я говорил в этот раз со святым отцом и объяснил ему, что он совершает ошибку. В такие места надо ездить в августе, а не когда зима на носу. Поездок-то устраивается много, он мог бы выбрать что-нибудь получше…
— В этом году мы немало поездили, — радостно подхватила женщина. — Побывали даже в горах. Правда, по дороге голова кружилась от всех этих поворотов.
— То вы боитесь воды, то горных поворотов, а на вид покрепче любого мужчины, — заметил он.
— О да, слава богу, — засмеялась женщина. — Хотя я уже не такая крепкая, какой была прежде… теперь мне не наготовить пельменей на пятьдесят человек. Иной раз всю ночь на ногах простоишь. Да, жизнь…
— Вы, должно быть, немало интересного повидали в этих домах? — спросил он. — Бог знает какие празднества…
— Что было, то было, — ответила она. — Теперь нет таких семейств. Ни таких домов, ни таких кухонь. Раньше что делали синьоры, чтобы развлечься? Ели. Устраивали большие обеды. И понятно, что те, кто умели их приготовить, были нарасхват.
Она замолчала, внезапно вздрогнув. Мужчина, сосредоточившись на какой-то своей мысли, не заметил этого.
— Послушайте, — сказал он, повернувшись к ней и вынимая сигару изо рта. — У вас нет какой-нибудь подруги, только не слишком нудной? Я вот к чему: вы могли бы приготовить прекрасный ужин, я принес бы вина и пирожных бы прихватил, и мы бы посидели. По-моему, это было бы неплохо. Я сказал о подруге, чтобы вы не подумали, будто я… Понятно?
Женщина молча кивнула. Теперь туман был словно продырявлен светящимися точками и расплывшимися цветными пятнами — то ли это были огни катеров, то ли фонари с противоположного берега посылали сюда свой свет.
— Если хотите, мы можем пригласить и святого отца, — добавил мужчина. — Когда без конца бываешь с ним в этих поездках, то можно и посмеяться немного за одним столом.
— Что означает это предложение? — сухо и подозрительно спросила женщина.
— Боже правый! — вздохнул мужчина. — Нельзя же придираться к каждому слову! Я просто так предложил его пригласить, за компанию… Иногда человек этого заслуживает, верно ведь? Скоро зима, а вы говорите, что даже в Бергамо не поедете… А расходы, вы только не обижайтесь, я могу взять на себя…
— При чем здесь расходы? — резко оборвала она. — Сколько разговоров из-за двух мисок пельменей и небольшого пирога с куриными потрохами! Разве мы из тех, кто считает каждый чентезимо? Только мне кажется, что нет никакого смысла…