Синьорина Стезилея смотрела на кота, спавшего сном праведника, и порой тешила себя мечтами, что вернулось старое, доброе время. Но первый же зов большого мира днем или ночью подымал спящего кота, уносил за окно, и удержать его не смог бы даже несгораемый шкаф. На память Казанова оставлял на простыне теплую струйку, которая тут же остывала.
В один из таких дней синьорину навестил дон Вирджинио, обеспокоенный тем, что давно не видел на мессе свою ревностную прихожанку. Казанова по-королевски горделиво спал на высокой кровати.
— Входите, входите, святой отец! — крикнула синьорина Стезилея, густо покраснев от неожиданности.
Исповедь была долгой и необычной. Робкая женщина со слезами на глазах рассказала священнику о всех проделках Казановы, включая постыдную историю с Фатимой. Неискушенная в мирских делах, синьорина Стезилея мучительно подыскивала нужные слова, и один господь знает, чего ей это стоило. Она не сказала об этом прямо, но умевший читать чужие мысли священник понял, что долю вины синьорина отваживается возложить и на него, дона Вирджинио, подарившего ей кошечку Фуффину. Запинаясь, синьорина спросила, нельзя ли прочесть очистительную молитву, чтобы Фуффина… Каза… ну, словом, этот рыжий дьявол хоть в будущем прекратил свои скандальные похождения, позорящие ее доброе имя. Но когда дон Вирджинио, смущенный и растерянный, стал близоруко искать в молитвеннике страницу о «Благословении животных, тяжкими недугами пораженных», Казанова проснулся. Он сладко потянулся в постели, сразу став вдвое длиннее, и мягкими пушистыми лапами прыгнул на подоконник. Он даже не обернулся, снова ступив на языческую стезю греха.
Карло Монтелла
КОНКУРСНЫЙ ЭКЗАМЕН
Перевод Я. Лесюка.
Тема гласила: «Направьте в ваш департамент прошение о субсидии, в убедительной форме описав плачевное положение просителя».
После того как председатель конкурсной комиссии, инспектор пятого класса, проскандировал последнее слово, в переполненной аудитории, где добрая сотня служащих подвергалась письменному экзамену для зачисления в список сверхштатных чиновников группы «С» финансового ведомства, еще несколько мгновений слышался скрип перьев по бумаге, затем все разом подняли головы и перевели дух. Председатель комиссии напомнил, что кандидатам дается на сочинение шесть часов, и посоветовал не пользоваться листами бумаги без штампа министерства; затем он повернулся к другим членам конкурсной комиссии, также инспекторам или старшим чиновникам, и заговорил с ними.
Экзаменующиеся заерзали на партах, привезенных из соседней школы и настолько узких, что взрослый человек, сидя за подобной партой, чувствовал себя точно в смирительной рубахе; если ему нужно было, скажем, почесать за ухом, то он производил такой шум и скрип, будто вытаскивал гвозди. У всех на лицах можно было прочесть растерянность и негодование.
— Да они, видно, погубить нас хотят! — прошипел чиновник из Управления косвенных налогов, у которого за плечами было лет двадцать сверхштатной службы.
Его сосед по парте, письмоводитель Земельного управления, вместо ответа лишь помотал головой.
С такой темой никогда еще не сталкивался ни один чиновник. И кто только ее выдумал?! Они, должно быть, и впрямь решили всех погубить! С тех самых пор, как возникли эти конкурсы, в темах сочинений неизменно затрагивались возвышенные и высоконравственные проблемы. К примеру, такая: «Ежедневной, подчас незаметной служебной деятельностью вы споспешествуете величию Отечества» и прочее, и прочее. Или же такая: «Присягу чиновника, который клянется верой и правдой служить своему Ведомству и во всех своих поступках, даже в приватной жизни, руководствоваться высшими интересами Государства, можно уподобить воинской присяге» и так далее. Попадалась и такая тема: «Некий ваш коллега после сорока лет беспорочной службы был по самоличному указу монарха награжден крестом Ордена кавалеров итальянской короны. Опишите, какие чувства…» и прочее. Эта последняя тема, правда, несколько устарела, потому что монарх после войны потерял как свою корону, так и возможность награждать кого бы то ни было крестами Ордена кавалеров этой короны, но зато остальные темы постоянно фигурировали на каждом конкурсном испытании для любых категорий чиновников в любом департаменте. (Надобно заметить, что по традиции у сотен служащих, которым было предложено в настоящее время «направить в министерство прошение о вспомоществовании», карманы были битком набиты сочинениями на различные возвышенные темы; сочинения эти, изложенные выспренним стилем, принадлежали перу учителей школ или студентов университета, к которым заблаговременно обращались конкурсанты). И кто бы мог подумать, что всех их ожидает такая западня, такая коварная тема!.. О чем же они должны теперь писать? Нужно, видите ли, составить прошение о субсидии!.. И это именуется темой конкурсного испытания? Мало того! Надо, оказывается, описать плачевное положение просителя. Что тут имеется в виду? Легко сказать — «плачевное положение»! Да еще все это надо изложить «в убедительной форме»! Как следует понимать слова «в убедительной форме»?
— Что бы это могло означать? — спросил счетовод Управления гербовых сборов у своего соседа, письмоводителя из Ипотечного управления.
— Я полагаю, для вящей убедительности следует ставить восклицательные знаки через каждые два-три слова, — ответил тот и тут же пожалел, что снабдил полезными сведениями своего коллегу, который теперь, чего доброго, победит на экзамене и получит вожделенное место.
Между тем люди, предложившие столь непривычную тему, хотели только одного — создать для всех кандидатов условия, которые облегчили бы им экзамен по родному языку. Однако произошло нечто непредвиденное, своего рода парадокс: сверхштатные чиновники, чья жизнь с каждодневным корпением в присутствии и домашними невзгодами уже сама по себе, без каких-либо особых несчастий, была столь уныла, что могла бы вдохновить нового Гоголя, все эти седовласые люди, стоявшие на низших ступенях бюрократической лестницы, люди, кому достаточно было описать всего лишь один день их собственной жизни, чтобы нарисовать тем самым весьма плачевную картину лишений и бедствий, не могли теперь выжать из своей головы ни единой мысли; снова и снова вчитываясь в заглавие темы, перекликавшейся с их повседневной жизнью, они старались выдумать самые невероятные события, которые отвечали бы их представлению о «плачевном положении просителя».
Прошел уже целый час после того, как тема была продиктована, но ни один кандидат не придумал еще ни единого слова. На лицах у всех было написано безнадежное отчаяние. Что бы такое придумать? О чем написать?
Какой-то чиновник из Налогового управления подтолкнул локтем своего соседа, письмоводителя Казенной палаты.
— Три недели тому назад моей жене вырезали опухоль, злокачественную опухоль… Как ты думаешь, это годится?
Письмоводитель застыл в нерешительности.
— А что, твоя жена умерла? — спросил он.
— Что ты, что ты! Она в больнице.
— Видишь ли… Ведь надо описать «плачевное положение просителя». Вот если бы она умерла…
Один сверхштатный служащий Монопольного управления, который мальчишкой читал книгу о морских путешествиях, решил было, что кораблекрушение — прекрасный повод для просьбы о субсидии, и принялся уже строчить: «Находясь на плоту, который носится по воле волн, обращаюсь с настоящим прошением в ваш досточтимый департамент…» Но внезапно его охватило сомнение: откуда на этом злосчастном плоту взялось все необходимое для письма? И тотчас же новая мысль повергла беднягу в еще большую растерянность: даже если допустить, что на плоту и нашлось бы все необходимое для прошения, то как бы он смог направить прошение о вспомоществовании в министерство? И наконец, можно ли считать положение человека, терпящего бедствие на море, поистине плачевным?
Прошло уже два часа. Чиновники судорожно стискивали челюсти, прилагая самые невероятные усилия, чтобы придумать какой-нибудь по-настоящему несчастный случай, но ничто, по их мнению, не годилось. Эпидемия, смерть, избиение младенцев — все казалось им недостаточным для того, чтобы разжалобить департамент и убедительно обосновать ходатайство о вспомоществовании. Они мучились и потели, а фантазия их все иссякала, мозг деревенел и решительно отказывался работать. Члены экзаменационной комиссии, которые прохаживались взад и вперед между партами, тоже пребывали в полной растерянности. И наконец решили посовещаться друг с другом. Как помочь этим беднягам? Как подсказать им какую-нибудь идею?
Но тут председателю комиссии пришло в голову спасительное решение. Ведь у него имелся запасной конверт с другой темой.
— Попробуем предоставить экзаменующимся возможность писать сочинение на любую из двух предложенных тем, — сказал он.
Это было некоторым отклонением от правил, но только таким путем можно было избежать катастрофы. Вот почему председатель комиссии распечатал второй конверт и предложил кандидатам еще одну тему, объявив, что те, кто решат отдать ей предпочтение, могут располагать шестью часами, начиная с этой минуты. Затем он, скандируя каждое слово, продиктовал текст новой темы: «Подобно тому как вооруженные часовые стоят на страже священных границ Отечества, в учреждениях административного управления чиновники оттачивают инструменты, всемерно споспешествуя умножению благосостояния и величия страны, долженствующего сохраниться в веках».
На лице председателя комиссии появилась улыбка: только что оглашенная тема нравилась ему самому гораздо больше первой. Улыбка эта, казалось, осветила всю просторную аудиторию и отразилась на лицах сотни чиновников; они снова заерзали на партах, но на сей раз в их душах пробудилась надежда.
КОНЦЕРТ БЕТХОВЕНА
Перевод Я. Лесюка.
— Смотри, как бы тебя не обошли другие репортеры, — сказал Лучано, отрываясь от работы: он наклеивал на макет журнальной полосы еще пахнувшие свежей типографской краской оттиски. — Постарайся первым пробиться к министру и не спеша задай ему все те вопросы, которые я тебе продиктовал.
Джулио, стоявший по другую сторону стола, только кивнул в знак согласия.
— Я оставлю для твоего материала ровно две колонки на первой полосе, а если интервью окажется длиннее, то надо будет чем-нибудь поступиться. Кстати, возьми в пресс-центре вчерашние фотографии.
Джулио снова кивнул. Он отлично знал, что ему надо делать, напрасно Лучано продолжает давать ему все новые и новые указания. Ведь вот уже целую неделю он, Джулио, только тем и занят, что берет интервью у всяких важных особ — промышленников, миллионеров, киноактеров, которые съехались отовсюду на Международную авиационную выставку. Его от этого занятия уже просто мутит.
— Можешь взять мою машину, — продолжал Лучано. — Я задержусь в редакции.
С этими словами он протянул Джулио кожаный футлярчик с ключами. Тот опустил ключи в карман и, осторожно ступая по клочкам бумаги, разорванным корректурным листам и макетам журнальных полос, во множестве валявшимся на полу, вышел из комнаты.
Автомобиль Лучано стоял в углу двора. Джулио открыл дверцу, повернул ключ зажигания и замер, положив обе руки на руль: он почему-то никак не решался тронуться с места. Наконец он включил фары, и в неожиданно вспыхнувшем луче света — как в огнях рампы — заплясали ночные бабочки и мошки. Из приземистых корпусов типографии доносился мерный гул машин. Даже ночью — в те три или четыре часа, когда Джулио мог позволить себе немного отдохнуть в гостинице, — шум этот, точно наваждение, преследовал его во сне, и казалось, будто линотипы и ротационные машины работают в соседней комнате. Джулио делал пока только первые шаги в журналистике и еще ничего не заработал, а потому надо благодарить Лучано, который предоставил ему такую возможность: сам Лучано получал твердый оклад, как главный редактор журнала «Крылья».
Однако шумиха, поднятая вокруг Международного авиационного салона: и специальные выпуски журнала «Крылья» с многокрасочными иллюстрациями, и рекламные афиши, и транспаранты, развешанные на улицах, и тысячи людей, стекавшиеся в павильоны, где в воздухе неподвижно парили небольшие туристские самолеты, — вызывала у Джулио неподдельное отвращение. Все это представлялось ему каким-то фарсом, гротескным театральным действом: ну что за нелепость раздувать крикливую рекламную кампанию, призывая людей покупать, к примеру, «двухместный самолет КЛ-24 для воздушного туризма», словно речь идет о новой марке тостера. В самом деле — кому по средствам приобрести аэроплан?
Джулио тронулся наконец с места, осторожно проехал по двору и вдруг почему-то вспомнил о молоденькой девушке, продававшей специальные выпуски журнала «Крылья» в фанерном киоске у самого входа в авиационный салон. Он всякий раз перебрасывался с нею несколькими фразами и уже не раз подумывал о том, чтобы как-нибудь пригласить ее в ресторан поужинать. Ее звали Берта, она зарабатывала полторы тысячи лир в день: если бы ей вздумалось совершить воздушное путешествие на самом плохоньком рейсовом самолете, ей пришлось бы целый месяц кряду не завтракать и не обедать. И тем не менее она улыбалась всем и каждому, предлагая приобрести свежий номер журнала, и при взгляде на ее сияющее лицо могло показаться, будто она пять минут назад ступила на землю, спустившись с небес на борту собственного туристского самолета, пропеллер которого все еще медленно вращался.
«Всячески развивать воздушный туризм!..», «Обозревать весь мир с высоты птичьего полета!», «Крылатое человечество двадцатого века», «Летать! Летать! Летать!», «Одноместный самолет Н-39 — летательный аппарат для всех!»…
— Пока суд да дело, надо бы немного перекусить, — пробормотал Джулио, медленно катя по слабо освещенным улицам городской окраины.
Увидев вывеску какого-то ресторана, он остановился. Едва войдя в зал, где жевали в молчании человек семь или восемь, он сразу заметил на дальней стене голубую афишу авиационного салона.
— Синьор желает поужинать? — спросил у Джулио владелец ресторана, предупредительно спеша ему навстречу. — Садитесь, пожалуйста, сюда, за этот столик. Вот меню… Вы, должно быть, приезжий и прибыли посмотреть авиационную выставку, не правда ли? В эти дни у нас в городе много приезжих, и все хотят побывать в салоне. У меня самого еще не было времени посетить его, но говорят, это просто потрясающее зрелище…
Хозяин ресторана был человек средних лет, его лоснящееся от пота лицо излучало притворное добродушие. Усаживаясь за столик, Джулио смерил его неприязненным взглядом.
— А вы что, собираетесь приобрести самолет? — спросил он.
— Что вы, синьор! Куда мне самолет… — ответил владелец ресторана, смущенно усмехаясь. — Да я ни разу в жизни не поднимался в воздух.
— В таком случае почему вас так занимает авиационный салон? — осведомился Джулио.
Хозяин ресторана справился со смущением, но улыбался все еще натянуто.
— Ну как же… Все ведь посещают этот салон… Такое великолепное зрелище — любопытно же поглядеть…
— Принесите мне порцию ризотто, — сказал Джулио.
— Сию минуту, синьор, — ответил хозяин ресторана и с обиженным видом поспешно удалился.
Минуты через две появился официант с заказанным блюдом. Это был молодой человек лет тридцати.
— Вы уже побывали в авиационном салоне? — спросил его Джулио.
Официант неулыбчиво уставился на него.
— Нет, синьор, — ответил он вежливо. — Я предпочитаю ходить пешком.
— Разве вас не привлекает воздушный туризм? — спросил Джулио.
— Я еще никогда не покидал Милана, — объяснил официант. — Что вам угодно заказать на второе?
Несколько мгновений оба пристально смотрели друг на друга.
— Принесите мне котлету. И бутылочку белого, — попросил Джулио.
Теперь его тревожила мысль, как бы официант не подумал, что он над ним посмеивается. Он расправился с порцией ризотто, съел котлету и банан, потом спросил счет. Расплатился, встал из-за столика и, перед тем как направиться к выходу, подмигнул официанту.
— Я ведь тоже хожу пешком, и меня мало занимает этот авиационный салон, — проговорил он.
Официант улыбнулся Джулио и проводил его до дверей ресторана.
Как только Джулио вновь уселся в машину и включил зажигание, при одной мысли о том, что ему придется ехать на эту авиационную выставку, толкаться, пробивать себе дорогу в толпе других репортеров, с блокнотами в руках осаждающих министра, его опять затошнило. Словно повторяя затверженный урок, он начал перебирать в уме вопросы, которые надо будет задать министру: «Если позволите, ваше превосходительство… Каковы ваши впечатления от столь грандиозного зрелища?.. Покорно благодарю, ваше превосходительство… Верно, что правительство изучает новые, особые меры для развития воздушного туризма?.. Что вы можете сказать о пропускной способности и технической оснащенности наших аэропортов?.. О смягчении правил таможенного досмотра для транзитных пассажиров?.. Благодарю вас, ваше превосходительство… Еще один, последний вопрос, ваше превосходительство…» Интересно, а каков он с виду, этот министр? Высокий, низенький, толстый, лысый, с усами?.. Станет ли он выказывать нетерпение или же, напротив, будет любезен и польщен всеобщим вниманием, а может, напыжится точно индюк? Впрочем, министр ведь тоже знает, что вся эта затея — просто показуха, спектакль, да ему, министру этому, наверняка плевать и на воздушный туризм, и на пропускную способность аэропортов, и на таможенный досмотр, но он будет делать вид, что его это всерьез заботит, потому что в бумажнике у него лежит пачка акций какой-нибудь крупной авиакомпании…