По платформе растянулась мрачная очередь жертв землетрясения, происшедшего у реки Беличе, на Сицилии. Молча уставясь в пустоту, потерпевшие сидели на своих картонных чемоданах (они, вероятно, стоят не дешевле, чем из искусственной кожи, но южане отдают им предпочтение, и на Сицилии наверняка есть фирмы, специализирующиеся на производстве именно таких чемоданов).
Одна из дам заметила:
— Этот год поистине злосчастный.
«Все-таки сострадание им не чуждо…» — отметил про себя Фантоцци.
— Чем же? — спросила собеседница.
— В Гштаде был на редкость мокрый снег!
Карло Мандзони
ШТРАФНОЙ УДАР В ТВОЕ ПРЕКРАСНОЕ ЛИЧИКО
Перевод Л. Вершинина.
Глава первая
Некоторые письма лучше не вскрывать. Лучше б эти письма вовсе не прибывали, говорят иные. Я принадлежу к их числу. Мой компаньон Грег — тоже, если бы только он был здесь.
Едва я открыл дверь, как увидел огромную кипу писем на моем письменном столе, целую гору.
Вхожу и говорю себе: кто-то ошибся, принес мне всю почту города. Но приглядываюсь и вижу, что на деле писем всего два, а остальное — шесть рекламных брошюрок и холодильник.
Да-да, холодильник. Я узнал его по контурам и по названию фирмы. Это был холодильник «Банкиза», по меньшей мере двухсотлитровый — ведь высотой он с меня, а шире вдвое.
Мой адрес вкруговую оклеен сотней марок, все до одной гашеные. «Банкиза» раз в тысячу тяжелее обычного письма, так что я еле его отодвинул.
Хотелось бы знать, кому пришла в голову столь блестящая идея: отправить мне по почте холодильник! Быть может, выпускающей их фирме, контейнер-то совсем новый. Да, но заводы по производству холодильников обычно не имеют привычки посылать их клиентам по почте.
А главное, я не заказывал никакого холодильника. В моем бюро он мне не нужен, а если б и был нужен, его там некуда поставить.
Дома же у меня холодильник есть. Старый, вот-вот выйдет из строя. В нем уже пробились зеленые ростки — верное свидетельство, что начинается весна, а зима кончилась. Но для холодильника, уж поверьте мне на слово, ростки — плохой признак.
Ну что ж, поставлю новый холодильник на место старого. Но отвезу его домой, лишь когда захочу и не раньше, чем узнаю, кто его прислал и зачем.
А пока что перетащу его в чуланчик, а то в бюро он занимает слишком много места. Не люблю открывать тяжелые, громоздкие пакеты. С утра я всегда немного вялый.
Значит, надо подзарядиться. Сажусь за письменный стол, беру из стоящего сзади шкафчика с картотекой бутылку «бурбона» и отправляю по назначению полный стакан — вы, конечно, поняли куда.
Так! Пока я сижу в ожидании, надо взглянуть на почту.
А чего я, собственно, жду, и сам не знаю! Но жду я, друзья, всегда. Я составляю компанию «бурбону» и покуриваю, а где-то в городе происходит нечто такое, что не должно было произойти. И вот, в один прекрасный момент, кто-то стучится ко мне в дверь или звонит по телефону, и я бегу наводить порядок в чужих делах.
В этом городе и минуты не проходит без какого-нибудь неприятного происшествия.
Муж пропускает жену через мясорубку, жена прокалывает мужа насквозь вязальными спицами, бандиты пылесосом опорожняют несгораемый шкаф банка, контрабандист тайком перевозит тонны фасоли, спрятанной в отворотах брюк, шулер очищает карманы партнеров с помощью крапленых карт. Я уж не говорю о вымогательстве, грабежах, убийствах, продаже наркотиков, домах терпимости и прочих милых вещах. А все окружающие будто с луны свалились и утверждают, что они тут ни при чем, ничего не знают и ничего не видели.
Пипакьо — город, в котором полно омерзительных рож, и если б я стал на перекрестке и начал награждать пощечинами всех прохожих подряд, то наверняка бы ни разу не ошибся.
Между тем я сижу и жду. На стеклянных дверях моего кабинета написано: «Сыскное бюро. Яко Пипа и Грегорио Скарта».
Яко Пипа — это я, и незачем мне много о себе рассказывать, ведь вы наверняка обо мне слыхали. Хочу лишь напомнить, что росту во мне метр девяносто и натощак я вешу восемьдесят килограммов. Волосы у меня рыжие, и, стало быть, вы сами можете себе представить, какой у меня характер.
Грегорио Скарта — мой компаньон. В работе он часто протягивает мне руку, вернее, лапу, помощи, а когда нужно осушить бутылку «бурбона», от меня не отстает.
Сейчас его здесь нет. Я освободил его на несколько дней, ведь он годами не берет отпуска. К тому же недавно ему, бедняге, хвост оторвали, так что ему полезно немного отдохнуть.
Грегорио, я зову его просто Грег, отправился в Длинные Столбы к родным немецкой овчарки Фернанды, его любимой подруги.
Эрколе, хозяин Фернанды, — владелец бара «Летучая мышь»; находится бар на той же улице, где живу я, и открыт всю ночь.
Грег — лучшая в мире собака-ищейка, но и у него есть свои слабости. Несчастье с хвостом, который я ему, правда, пришил, изрядно подорвало его моральные силы. Вот я и уговорил Грега пойти в отпуск, пообещав, что, если понадобится, вызову его.
Но пока нужды в этом нет, а чтобы осушить бутылку виски, я не нуждаюсь в помощи компаньона.
Я опрокинул еще стаканчик, потом бросил в мусорную корзину рекламные брошюры, вскрыл один из конвертов и стал читать.
Письмо было от женщины, она просила расследовать загадочные причины смерти ее мужа. У него было много врагов, и среди них один шулер — он изрядно денег прикарманил и не раз грозился ее мужа укокошить… А умер муж от воспаления легких.
— Идиотка! — вслух выругался я.
Порвал письмо на мелкие кусочки, бросил их в мусорную корзину и вдруг замер с поднятой рукой и разинутым ртом.
Увидел, что дверь открыта, а на пороге — синий костюм, да что костюм, костюм — это только упаковка, а что в ней!..
Да, лучше содержимого не найти. Стоило мне разглядеть, что там выглядывает из-за ворота и из-за подола юбки, как я сразу вообразил себе все остальное.
Друзья мои, у женщины количество ног далеко не самая важная вещь, верно ведь? У всех женщин ног максимум две. Гораздо важнее их качество. А ножки у этой красотки просто бесподобны. И одной хватит, чтобы мужчина свернул себе шею, ее разглядывая, что уж тут говорить о двух!
Один глаз я никак не мог оторвать от ножек, но другим все же ухитрился поймать в прицел головку на нежной шейке.
У малютки не лицо, а греза, друзья мои, и я не стану его описывать, только все очарование нарушу да время зря потеряю.
Скажу лишь, что глазищи у нее зеленые, как клумбы весной, а копна черных с медным отливом волос ниспадает на плечи.
Так я и стою с поднятой рукой, а глаза мои то ныряют вниз, то взлетают вверх. Смотрю и сомневаюсь, уж не сон ли это, но потом усилием воли кладу руку на стол.
В горле у меня ком, голосовые связки переплелись, и мне удается лишь прохрипеть: «Ого!»
Она с порога глядит на меня, и я замечаю, что у нее заалели уже не только щеки, но и лоб.
— Вы всегда так встречаете своих клиентов? — спрашивает она.
Пришлось опрокинуть еще полстакана «бурбона», чтобы голосовые связки наконец ожили.
— Как это «так»? Не понимаю.
— Вы обозвали меня идиоткой, едва я вошла, — отвечает Огреза.
— Адрес, не тот адрес, — говорю. — «Идиотка» предназначалась не вам. Я вас еще не видел, когда отправил это слово в полет.
— Тогда извините, — проворковала она.
Повернулась, закрыла за собой дверь, сделала несколько шагов и оглянулась, словно что-то искала.
Похоже, она боялась наткнуться на нечто неприятное — и когда убедилась, что я один, вздохнула с облегчением.
— Хорошо, что его нет, — говорит она. — Вы который из двух?
— Первый, — отвечаю, — Яко Пипа. Мой компаньон в отпуске. Но если б и был здесь, пугаться не стоило бы. Он не кусается.
Она хихикает, потом смотрит на часы.
Я встаю и прохаживаюсь по комнате — проверяю, разработались ли суставы.
Понемногу разрабатываются. Подхожу к красотке и указываю ей на зеленое кожаное кресло. Она садится, положив ногу на ногу.
— Вас не интересует, зачем я здесь? — спрашивает она.
— Жду, когда вы сами скажете, — отвечаю, — мне торопиться некуда. Времени у вас, чтобы рассказать все по порядку, предостаточно. Однако никакой рассказ не окажется интереснее того, что я уже вижу. Сигарету? — И протягиваю ей пачку.
— Вы полагаете? — говорит она, а сама берет из пачки сигарету.
Я подношу зажигалку, закуриваю сам и сажусь на угол письменного стола, заняв тем самым выгодную стратегическую позицию.
Огреза обволакивает меня струей дыма, опускает глаза и говорит, обращаясь к своей левой коленке:
— Лучше я вам все расскажу до того, как прибудет утренняя почта.
— Уже прибыла, — отвечаю.
Огреза впивается в меня своими зелеными глазищами, но потом оглядывается вокруг, облегченно вздыхает и улыбается.
— Уже прибыла? — повторяет она и вдруг застывает на месте — ей явно надо проглотить что-то застрявшее в горле. Она роняет зажженную сигарету на пол и смотрит на меня с испугом.
Встаю из-за стола, поднимаю окурок, гашу его в пепельнице вместе со своим, делаю пару шагов и распахиваю дверь чуланчика.
— Этот? — спрашиваю.
Огреза подносит ладонь ко рту, таращит свои глазищи и слегка наклоняет голову. Потом облегченно выдыхает весь накопившийся в легких воздух.
— Просмотр увесистой корреспонденции я отложил на вечер, — говорю. — Но если хотите, могу и сейчас…
С этими словами я направляюсь к холодильнику, но на втором шаге кто-то хватает меня за лацканы пиджака. Останавливаюсь, смотрю вниз и вижу зеленые глаза Огрезы в восьми сантиметрах от своего подбородка.
— Прошу вас, не открывайте, — молит она. — Прошу вас, не сейчас. Сначала я должна вам все рассказать, а когда уйду, тогда и откроете. Но не раньше, прошу вас!
Вижу руки, вцепившиеся в лацканы пиджака, и судорожно сжатые пальцы.
Потом Огреза прицеливается и губами впивается точно в мои губы.
Весит она, верно, не больше пятидесяти двух килограммов, но я не уверен, что лацканы сами по себе смогут выдержать такой вес, поэтому приходится обнять малютку за талию — так им будет легче.
Огреза первая переводит дыхание. (Я под водой могу пробыть без маски пять минут). Она разжимает руки и откидывает голову назад. Мои губы свободны, и я выпаливаю:
— Если ты это хотела мне сказать, то продолжай рассказ, крошка.
— Простите, — говорит она, — мне пришлось вас остановить и… мне очень неприятно.
— А мне приятно, — говорю, — всякий раз, когда захочешь меня остановить, сразу же останавливай.
— Не открывайте холодильник, пока я здесь.
— Почему?
Она склоняет головку мне на грудь и шепчет в карман пиджака:
— Там внутри — футболист.
Я наморщил лоб, прикрыл глаза и затаил дыхание.
Вообще-то я хорошо расслышат каждое слово, но все-таки хочу удостовериться.
— Что находится внутри холодильника?
— Футболист, — повторяет она.
— Иными словами, игрок в футбол?
Она кивает головой и начинает рыдать, обняв мой галстук.
— Не хочу больше его видеть, — всхлипывает, — прошу вас, дайте мне уйти, прежде чем, прежде чем…
Беру ее за плечи и отрываю от галстука.
— Послушай, малышка, — говорю, — если я верно понял, ты послала мне холодильник с футболистом?
Она кивает.
— Мертвым? — спрашиваю.
Огреза судорожно глотает воздух и смотрит в пол.
— С разбитой головой, — сообщает она между двумя всхлипами.
Чувствую, что кровь во мне забурлила.
— А кто ее разбил? — спрашиваю.
— Не знаю, — отвечает она, — когда я открыла дверцу, он уже был там.
— Ну а где был холодильник?
— В моем доме, — говорит она.
— Ты нашла футболиста с проломленной головой в холодильнике у себя дома?
Она снова кивает.
Теперь вся кровь стучит мне в виски.
— А ты взяла и закрыла дверцу и потом отправила мне холодильник с футболистом, которому проломили голову?
— А что мне было делать? — шепчет она.
Беру ее за пояс и швыряю в зеленое кожаное кресло.
— Слушай меня внимательно, малышка, — сквозь зубы говорю я ей, — не желаю иметь никакого дела с содержимым холодильника. Сейчас ты его заберешь и отвезешь домой вместе с футболистом. Понятно?
Она закрывает глаза руками, но я их отнимаю и прижимаю к ее коленкам.
— Слушай меня еще внимательней, малышка, — повторяю я. — Если у тебя под прической есть хоть грамм серого вещества, ты должна была сообразить: когда в холодильнике обнаруживают футболиста с проломленной головой, то сразу звонят в полицию. Ясно тебе? Понимаешь хоть, что ты натворила? Неужто ты не слышала, что человек, нашедший убитого, должен оставить все как есть, ничего не трогать и даже не ходить, а парить в десяти сантиметрах от пола?
Она широко раскрывает глазищи.
— Но я ничего и не трогала, — лепечет она с таким невинным видом, что меня так и подмывает надавать ей пощечин. — Ничего, клянусь. Я закрыла холодильник и отправила вам все как есть.
С трудом сдержавшись, я судорожно набрасываюсь на бутылку «бурбона», ведь все красные кровяные шарики прилили к голове, и надо дать им отток.
Наполняю стакан до краев и осушаю его залпом.
Красные кровяные шарики вместе с виски текут в живот.
— Хорошо, — говорю, — однако у меня нет ни малейшего желания быть твоим сообщником в этой идиотской истории. Весьма сожалею, но придется мне позвонить в полицейское управление и вызвать господ из отдела особо важных преступлений.
Протягиваю руку к телефону, но Огреза меня опережает: вскакивает с кресла — и хвать за провод.
Аппарат перелетает к ней, и Огреза садится на него.
— Нет, — говорит, — только не полиция. Синьор Пипа, прошу вас, умоляю. Я боюсь!
— Боишься полиции? Так кто же разбил голову этому футболисту?
— Не знаю… вы должны это выяснить.
— Послушай, малютка, — говорю. — Не могу же я отнимать хлеб у полиции. Они дознаются и упекут меня за решетку. Тебя тоже, только отдыхать мы будем в двух отдельных камерах. Ясно тебе? Дай телефон и не дури.
Она отрицательно качает головой и поудобнее устраивается на телефоне. Хоть она и сидит прямо на трубке, я слышу долгий гудок.
— Вы должны меня выслушать, — говорит Огреза. — Полиции нечего совать свой нос в это дело, пока вы не отыщете убийцу.
Берет сумочку, которую я прежде не заметил (мне столько надо было заметить, что на сумочку ни глаз, ни времени не осталось), открывает и роется в ней.
Вынимает одну за другой три ассигнации по десять тысяч лир и кладет их на письменный стол.
— У меня с собой мало денег, — говорит. — Но, может, в качестве задатка этого хватит? Вы частный детектив, и я вас нанимаю.
Облокотясь на письменный стол, я пристально гляжу на нее.
— Послушай, малютка, — произношу я наконец. — При желании я могу, конечно, заняться расследованием, но я не позволяю клиентам посылать мне трупы. Ты совершила серьезное преступление — сдвинула холодильник с места, и я не желаю рисковать лицензией, а то и свободой из-за красивой, но, увы, безмозглой девицы. Ну-ка, отдай телефон.
— А вы займетесь этим делом? — спрашивает она.
— Не знаю. Сначала позвоню в полицию, а уж потом решим.
— Но ведь холодильник уже тут, — говорит она, — пятью минутами раньше, пятью минутами позже — разница невелика. Тем более холодильник вы еще не открывали, и, не скажи я вам, что там внутри, вы бы до сих пор не знали. А открыли бы его лишь сегодня вечером или завтра утром. Прошу вас, выслушайте меня, а уж потом звоните, если не передумаете, в полицию.
Долготерпение не в моем характере. Чувствую, как по животу мурашки забегали, и приходится еще раз подкрепиться доброй порцией «бурбона».
Закрываю глаза и с минуту их не открываю, пока все мурашки не утонут в вине, потом поудобнее вытягиваю ноги под письменным столом.
— Ладно, — говорю, — рассказывай свою чертову историю, но покороче.