– Отвертки слишком маленькие! Не тот калибр! – раздался чей-то крик.
– Не может быть! Их же проверяли!
– Боже милосердный! Нам выдали не те отвертки для патронных ящиков!
Гомон не стихал.
– Мистер Блумфилд, нужно ломать тару! Но только прикладами или киянками! Ни в коем случае не металлическим предметом. Нельзя допустить, чтобы проскочила искра! Действуйте! Необходимо срочно доставить боеприпасы, а некоторые роты – в доброй полумиле от нас!
Этот приказ отдал начальник боепитания лейтенант Смит-Доррин. Охотник узнал его. Толпа музыкантов и солдат ринулась на ящики. Откуда-то послышался перестук копыт. Из-за палаток галопом выехал капитан Бонем в сопровождении двух капралов из ньюкаслских конных стрелков. Бонем развернул лошадь перед лейтенантом.
– Мистер Смит-Доррин! Примите поздравления от капитана Ворделла. У восьмой роты полностью закончились боеприпасы. Двадцать четвертому полку придется оставить позиции и отойти прямо сюда, если вы сию минуту не снабдите их патронами. Или, может, вы не в состоянии это сделать? Тогда дайте ящики, мы их сами вскроем!
– Нет, капитан Бонем! – распрямившись, прокричал в ответ Смит-Доррин. – Мы должны соблюдать порядок. А он будет нарушен, если вы увезете ящики! Одни подразделения получат больше патронов, другие – меньше.
– У восьмой роты их не осталось вовсе, сэр! Если мы отступим, невозможно станет удерживать северный фланг! Артиллерия разгромлена. Это не просьба, сэр, а приказ полковника Пуллейна!
– Тогда открывайте ящики прямо тут! Вы и ваши спутники сможете увезти достаточно патронов в седельных сумках. Получится гораздо быстрее, чем идти с грузом в такую даль!
Его слова словно послужили сигналом к началу всеобщего хаоса. Солдаты все разом кинулись выволакивать оставшиеся ящики из фургонов. Это походило скорее на мародерство, чем на дисциплинированное выполнение приказа. О предупреждении Смит-Доррина – не использовать металлические предметы – мгновенно позабыли: вот сверкнул на солнце штык – кто-то пытался отодрать им деревянную обшивку, вот застучали по ящикам молотки.
С помощью штыков солдатам удалось сорвать несколько крышек. Послышались крики облегчения. Все столпились вокруг интенданта, возвышавшегося над открытым ящиком. Сняв прослойку из серебряной фольги, он вскрывал пакеты из вощеной бумаги и ссыпал патроны в подставленные со всех сторон шлемы и фуражки. Охотник из своего укрытия у перевала видел многое, перед ним разворачивалась не только сцена возле фургона. Уже и без бинокля было ясно, что подоспевшие патроны не помогут, время упущено. Капитан Бонем и его спутники галопом помчались к своей роте, поднимая облака пыли.
Туземные воины прорвали оборону на юге, разгромив стрелков Дернфорда. Зулусы уже мелькали между палатками. Вот Бонем, сраженный точно нацеленным копьем, выпал из седла под ноги лошади своего капрала. Испуганное животное встало на дыбы и сбросило седока прямо в руки врагов.
Только один из троих конников сумел прорваться. Музыканты с тяжелыми деревянными ящиками тоже ушли недалеко. Со своего наблюдательного поста охотник видел, что зулусские импи почти сомкнулись вокруг британского лагеря. Если Пуллейн все еще жив, он, несомненно, уже осознал неотвратимость конца.
Двое солдат в темных интендантских мундирах вопили друг на друга, не ведая о разразившейся катастрофе. Офицеры тоже кричали. Смит-Доррину удалось вскрыть еще один ящик, и теперь он ссыпал патроны в двадцать или тридцать подставленных шлемов и ранцев.
– Не трогайте, бога ради! – взывал из фургона Блумфилд. – Это принадлежит нашему батальону, у нас больше нет!
– Черт возьми! – надрывался в ответ какой-то младший офицер. – Вы же не будете в такой момент требовать приказ по всей форме!
За первой брешью в линии обороны открылась другая, потом еще одна. Солдат окружали, они боялись оказаться отрезанными от своих. Пуллейн был все еще жив и командовал 24-м пехотным полком, его люди отступали, соблюдая некое подобие дисциплины. Один за другим падали крайние в ряду пехотинцы. Сражение не на жизнь, а на смерть шло уже среди палаток. Пуллейн, пытаясь сохранить основные силы, приказал отходить к подошве Изандлваны, где фургоны и обломки скал могли дать хоть какое-то прикрытие.
По пути солдаты подбирали боеприпасы павших товарищей. Какая ирония – теперь у оставшихся в живых было вдосталь патронов, хотя лагерь пал. Им следовало удерживать оборону среди каменных глыб на подступах к горе, экономить боеприпасы и дожидаться кавалерии лорда Челмсфорда. Но вскоре и этот заслон дрогнул: то тут, то там прорывались сквозь него туземные воины.
Битва превратилась в полнейший хаос. В лагере, встав по несколько человек спиной к спине, отбивались от зулусов стрелки. Они палили из ружей, кололи штыками, орудовали прикладами, но все равно гибель настигала их. Очаги сопротивления постепенно таяли. Здесь и там вспыхивали рукопашные схватки. Вот раненный в ногу морской пехотинец бешено размахивает кортиком, прижавшись к колесу фургона. У его ног лежит мертвый зулус, рядом – еще один. Но спустя мгновение третий чернокожий воин, пробравшись под повозку, поражает солдата копьем.
Во всеобщей сумятице мелькнул Пуллейн, разыскивающий своих подчиненных. Поуп с десятком солдат пытался остановить наступающих врагов. Британцы выставили вперед штыки и приклады, но безуспешно – ассегай пронзил грудь лейтенанта. Все еще стоя на ногах, он силился выдернуть копье, однако раненого повалили на землю.
На дальнем конце лагеря остатки третьей роты под командованием капитана Янгхасбанда перевернули фургон, чтобы под его прикрытием принять последний бой. Янгхасбанд на прощание торжественно пожал руку каждому солдату. Спустя мгновение их прикончили нахлынувшие со всех сторон зулусы.
Охотник решил, что пришло время подняться чуть выше к перевалу, чтобы какой-нибудь разведчик победоносной армии Кечвайо не застиг его врасплох. Два дня назад он тщательно изучил местность и знал, по какой тропинке можно незаметно ускользнуть. Хотя в тот момент сражающиеся не на жизнь, а на смерть воины вряд ли заметили бы, что происходит на холме над их головами. Наш наблюдатель повел прочь серую кобылу, часто оглядываясь назад.
Подполковнику Дернфорду удалось некоторое время продержаться с десятком своих людей у подножия горы. Патронов у них не осталось, и приходилось драться штыками. Но потом наряженные в леопардовые шкуры и увенчанные великолепными уборами из перьев вожди Уви и Умчийо велели своим воинам использовать в качестве щитов тела мертвых собратьев. Солдаты Дернфорда не успевали выдергивать из трупов клинки и вскоре были перебиты.
Пуллейн снова осматривал в бинокль окружающие долину горы. Он все еще надеялся различить там отряд Челмсфорда, но вместо него видел лишь пустынный горизонт и раскаленные небеса. Если бы полковник повернулся в нужную сторону, его взору предстал бы посланник судьбы, стоявший подле своей серой кобылы.
Охотник не испытывал вражды лично к Пуллейну и, наверное, выразил бы почтение павшему врагу, будь у него такая возможность. Глядя вниз со склона горы, он понимал: тот потерял всякую надежду и готовится принять свой конец. С перевала спешившийся всадник заметил то, что не могло попасть в поле зрения полковника: мертвого сержанта Блумфилда, лежавшего в одном из фургонов; изрубленного мальчишку-барабанщика из 24-го пехотного, тело которого свисало с другой повозки.
Оставшихся в живых британцев ждала верная смерть. Но полковник должен был выполнить свою последнюю миссию. Через несколько часов в лагерь вернется отряд Челмсфорда, его люди займутся изучением следов. В течение получаса у подножия Изандлваны произошла трагедия, какой еще не знала Британская империя. Две тысячи человек, вооруженных новейшими винтовками, полевыми орудиями, ракетами и пулеметами Гатлинга, пали под натиском босоногих туземцев, потрясающих щитами и копьями. Пуллейн, конечно же, поклялся себе, что мир узнает о причинах поражения.
Полковник достал револьвер и осторожно двинулся в сторону командирского шатра. Голова его была непокрыта, мундир он давно расстегнул. Несмотря на всеобщее смятение, битва затронула не весь лагерь. Одним из островков спокойствия оставалась палатка дозорных. Рядом с ней единственный уцелевший адъютант Пуллейна, лейтенант Тинмут Мелвилл, раздавал патроны нескольким стрелкам, которые собирались прорываться к реке.
У Пуллейна была более важная задача, он не мог ехать с ними. Полковник воспользовался предоставленным ему шансом и в последний раз медленно окинул взором горную гряду, будто все еще надеясь на появление Челмсфорда. И теперь охотник явился ему – вскочив в седло, он выехал из-под прикрытия скал и отдал честь. Пуллейн замер, и мгновение эти двое смотрели прямо друг на друга. Полковник передал бинокль стоявшему подле офицеру и указал на перевал.
Рану, нанесенную охотнику, назвали адской меткой. Что ж, теперь это оправдано сполна. Пуллейн снова взглянул вверх, а наш наблюдатель произнес:
– И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним!
Серая кобыла при звуках его голоса прянула ушами. Пуллейн мысленно повторил эти слова, опять взяв бинокль у адъютанта.
– Мистер Мелвилл, что вы видите? Что, сэр? Не смерть ли? Смерть на коне бледном!
Спустя мгновение Пуллейн отдал последний приказ. Сражение было проиграно, надежда покинула его, вокруг лежали трупы британских солдат. Знамя 24-го полка осталось в лагере на холме Хелпмекар, но командующий вынес из палатки другое, королевское, с вышитой в золотом круге полковой эмблемой. Оно лежало свернутым в цилиндрическом футляре. То был символ участия в славных битвах под предводительством Веллингтона и в имперских завоевательных походах, в сражениях при Талавере на Пиренейском полуострове, при Чиллианвалахе, за Кейптаун.
Пуллейн протянул футляр со знаменем побледневшему лейтенанту. Охотник повторил про себя те слова, которые он сам произнес бы в подобном случае:
– Мистер Мелвилл, возьмите мою лошадь у коновязи. Попытайтесь спасти знамя. Скачите за перевал, прорывайтесь через реку Буффало в лагерь у Роркс-Дрифта. С Богом!
Что бы ни сказал полковник на самом деле, мужчины пожали друг другу руки, и Мелвилл, отдав честь, пошел отвязывать коня. Пуллейн же беспрепятственно пересек пропахший смертью и порохом лагерь и зашел в командирский шатер. Возможно, он уже слышал шаги преследователей, но долг, который следовало выполнить, помогал бороться со страхом.
Когда нагруженные добычей победители покинут поле битвы, охотник спустится с перевала и проверит, что же произошло в той палатке. Но пока ему оставалось лишь ждать. На его глазах несколько туземцев подбирались к шатрам. Они не успели войти в командирскую палатку: Пуллейн, видимо, завершил необходимые дела и сам появился на пороге с револьвером в руке. При виде оружия зулусы замерли. Полковник выстрелил, и один из них упал на колени. Остальные укрылись за соседним пологом. Но второго выстрела не последовало. У Пуллейна закончились патроны. Теперь в его распоряжении оставался только клинок. Туземцы ринулись вперед.
Воины Кечвайо покинули лагерь лишь через несколько часов.
Издалека разграбленный бивуак представлял собою странное зрелище. То здесь, то там изредка мелькал между фургонами или палатками человек в красном мундире. На флагштоке как ни в чем не бывало реяло в сгущавшихся сумерках британское знамя. Со стороны казалось: на стоянке царит полный порядок, все притихло, и только несколько солдат расхаживают туда-сюда. Если Челмсфорд и встревожился, получив донесение Пуллейна или услышав звуки выстрелов, то, взглянув на лагерь с расстояния в семь или восемь миль, он уверился бы, что причин для беспокойства нет. Возможно, именно это убедило лорда отложить возвращение до наступления темноты.
Вокруг лагеря не наблюдалось никаких зулусов. Вероятно, первые подозрения появятся у всадников при виде чернокожих солдат в красных мундирах, членов туземного корпуса, выбегающих из офицерских палаток с бутылками, зеркальцами и парадными саблями в руках. Возможно, между британцами и замешкавшимися мародерами завяжется перестрелка, а потом последние туземцы, нагруженные трофеями, растворятся в ночи. Лишь когда кавалеристы въедут в лагерь, перед ними предстанет страшная картина: простершиеся в высокой траве тела погибших.
Вначале всадники не поверят своим глазам: товарищи, с которыми они попрощались только сегодня утром, лежат, уставившись мертвыми невидящими глазами в темнеющую саванну. Никому из людей Челмсфорда не доводилось еще переживать поражения, нанесенного Британской империи. О конце света напомнит им поверженный лагерь. В его центре разведчики обнаружат ритуальный круг, выложенный из голов Пуллейновых офицеров.
Охотник вернулся в лагерь гораздо раньше. Он видел порванные мешки и разбитые ящики, беспорядочно рассыпанные по траве галеты, чай, сахар, муку, овсянку и кукурузу. На месте стоянки фургонов царил настоящий хаос: перевернутые и опрокинутые повозки, трупы убитых лошадей и быков. Но некоторые из них уцелели, они все еще стояли в упряжи, словно ожидая погибших возниц. Охотник не испытывал к животным ненависти или вражды, он освободил их: пусть попытают счастья на воле.
Люди лорда Челмсфорда, конечно, не смогут похоронить такое количество павших. Чтобы соблюсти приличия, придется наспех воздвигнуть несколько каменных пирамид. Но и только. Разбивать здесь лагерь, пусть даже временный, они, разумеется, не станут. Челмсфорд постарается побыстрее собрать как можно больше улик и доказательств и поспешит вернуться к броду Роркс-Дрифт. В первую очередь искать будут послания и документы в офицерских палатках. Должно же найтись хоть какое-то объяснение чудовищным событиям, развернувшимся у подножия Изандлваны в эти роковые часы.
Охотник тщательно обыскал стоянку фургонов и шатер Пуллейна. Исследовать остальную часть лагеря, превратившегося в братскую могилу, его бы заставил лишь очень ценный трофей. Возле повозок наблюдатель ненадолго задержался: нет нужды собирать все бесполезные отвертки, которые он подменил прошлой ночью, достаточно подкинуть несколько настоящих, это собьет дознавателей со следа.
Месть почти свершилась, осталось посетить командирскую палатку. Внутри на ковре валялись осколки стекла, пахло джином.
Вот и труп полковника. Видимо, выпустив последнюю пулю, Пуллейн отбивался от туземцев клинком, а потом его пронзили копьем в спину, через матерчатую стену шатра. Смертельный удар отбросил беднягу прямо на стол из розового дерева.
Дикари накинулись на добычу и даже не стали уродовать тело. Поломанные ящики письменного стола были свалены грудой на полу, рядом поблескивал серебряный медальон. Видимо, туземцы его проглядели. Внутри хранился портрет женщины, позировавшей на фоне зеленой листвы. Портрету было, по всей вероятности, лет десять.
Несомненно, в свои последние минуты, когда убийцы подкрадывались все ближе, полковник писал, стараясь как можно подробнее изложить детали катастрофы: на столе лежал конверт, адресованный главнокомандующему британскими войсками в Африке. Зулусы не обратили на него никакого внимания, и документы забрал охотник.
Оставлять подобное письмо было бы весьма неразумно. Но разжигать огонь тоже не следовало: отблески пламени и дым привлекут внимание. Поэтому охотник разорвал бумаги в клочки и, отъезжая от лагеря, разбросал их, предоставив теплому африканскому ветру довершить дело.
Возле командирского шатра он позволил тщеславию на мгновение взять над собой верх – вытащил из кармана чистую визитную карточку, черкнул на ней несколько слов и засунул в изодранные складки шатра. Пусть эти слова никто никогда не прочтет, неважно, самое главное – они сказаны. Автор поставил на шедевре свою подпись. Смерть на коне бледном. И пусть боги войны решат, будет ли найден этот кусочек картона и поймет ли кто-нибудь хоть слово из прочитанного.
Охотник направился к восточным холмам и спешился, подъехав к примятой траве, где еще утром лежала его серая кобыла. Под колючим кустом светлая земля вздыбилась холмиком, напоминающим муравейник. Наблюдатель разгреб песок и вытащил на свет завернутый в дерюгу предмет размером с футбольный мяч или детский барабан. Ему хорошо заплатили, и свою часть сделки он выполнил. А тех, кто посмеет усомниться, убедит мертвый взгляд одноглазого Оуэна Глиндура.