Новые мелодии печальных оркестров. Рассказы
Кости, кастет и гитара
I
Часть Нью-Джерси находится под водой, а за прочими частями бдительно присматривают власти. Там и сям, однако, попадаются участки садов, усеянные старомодными каркасными домиками с просторными тенистыми верандами и красными качелями на лужайке. Не исключено, что на самой просторной и тенистой из веранд тихонько раскачивается на средневикторианском ветру уцелевший со старых гамачных времен гамак.
Когда на подобную достопримечательность из прошлого века набредают туристы, они обыкновенно останавливают автомобиль, смотрят, а потом бормочут: «Что ж, понятно, этот дом состоит сплошь из коридоров, крыс в нем видимо-невидимо, а ванная комната всего одна, но какая же уютная тут атмосфера…»
Турист здесь не задерживается. Он продолжает путь к своей елизаветинской вилле из прессованного картона, к ранненорманнскому мясному рынку или к средневековой итальянской голубятне – потому что на дворе век двадцатый и викторианские дома вышли из моды вместе с романами миссис Хамфри Уорд. Туристу не виден с дороги гамак, но иногда в гамаке сидит девушка. Так было и в этот день. Девушка дремала в гамаке, не ведая, очевидно, о том, какое неэстетичное ее окружает зрелище: каменная статуя Дианы, к примеру, дурацки скалилась под солнцем на лужайке.
Во всей этой сцене наблюдалась какая-то неумеренная желтизна. Желтым было, например, солнце; особо гадкой, обычной для гамаков желтизной выделялся гамак; желтизна рассыпанных по нему девичьих волос отличалась от него в куда лучшую сторону. Девушка спала, плотно сжав губы и положив под голову сцепленные ладони, – юным созданиям свойственна такая поза. Грудь ее вздымалась и опадала так же плавно, как ходила туда-сюда кромка гамака. Ее имя, Амантис, было таким же старомодным, как дом, в котором она жила. Досадно, но вынужден заметить, что исчерпал на этом все черты, сближавшие ее со средневикторианской эпохой.
Будь мой рассказ фильмом (надеюсь, со временем это осуществится), я снимал бы без устали, пока можно; я приблизил бы камеру и снял сзади шею девушки, желтый пушок под границей волос, снял бы щеки и руки – теплый цвет ее кожи; мне ведь нравится воображать ее спящей, – наверное, и вы в юные дни спали точно так же. Затем я нанял бы человека по имени Израэль Глюкоза, чтобы он сочинил какую-нибудь дурацкую интермедию, потому что мне нужен переход к другой сцене, разыгравшейся дальше по дороге – где точно, неизвестно.
По дороге ехал автомобиль, в нем сидел южный джентльмен, сопровождаемый камердинером. Джентльмен, как водится, направлялся в Нью-Йорк, однако столкнулся с затруднением: верхняя часть его автомобиля несколько смещалась относительно нижней. Время от времени оба седока высаживались, поточнее прилаживали корпус к ходовой части и после этого, подрагивая невольно в унисон с вибрацией мотора, двигались дальше. Имей машина заднюю дверцу, ее можно было бы отнести к самой заре автомобилестроения. Покрытая пылью восьми штатов, она была украшена спереди внушительным, однако не работающим таксометром, а сзади – многочисленными флажками с надписью: «Тарлтон, Джорджия». Когда-то давно кто-то начал красить капот в желтый цвет, но, к несчастью, был отозван, успев довести работу только до половины.
Когда джентльмен с камердинером проезжали мимо дома, где спала в гамаке Амантис, с автомобилем случилась оказия: корпус упал на дорогу. Единственным оправданием моему столь внезапному сообщению служит то, что произошло это и в самом деле совершенно внезапно. После того как затих шум и рассеялась пыль, господин со слугой поднялись на ноги и стали осматривать обе разъединившиеся половины.
– Гляди-ка, – произнес раздосадованный джентльмен, – эта чертова кукла развалилась окончательно.
– На две половины, – согласился камердинер.
– Хьюго, – сказал джентльмен, немного подумав, – нам нужны молоток и гвозди, чтобы заново их сколотить.
Господин со слугой оглядели викторианский домик. По обе его стороны простирались к слегка беспорядочному, пустынному горизонту слегка беспорядочные поля. Выбора не было, чернокожий Хьюго открыл калитку и вслед за господином двинулся по гравиевой дорожке, едва удостаивая пресыщенным, как подобает бывалому путешественнику, взглядом красные качели и каменную статую Дианы, которая обращала к ним источенное непогодой лицо.
В тот самый миг, когда оба приблизились к веранде, Амантис проснулась, рывком села и оглядела гостей.
Джентльмен был молод, лет двадцати четырех, звали его Джим Пауэлл. Одет он был в готовый тесный костюм, пропыленный и, как можно было подумать, способный в любую минуту улететь, отчего и пристегивался к нижней одежде рядом из полудюжины нелепых пуговиц.
Избыточное количество пуговиц украшало также и рукава пиджака; Амантис не могла не посмотреть на боковые швы брюк: нет ли пуговиц и там. Зеленую шляпу украшало перо какой-то унылой птицы, трепетавшее на теплом ветру.
Гость согнулся в церемонном поклоне и одновременно обмахнул шляпой свои пыльные коленки. При этом он улыбнулся, прикрывая выцветшие голубые глазки и показывая белые ровные зубы.
– Добрый вечер, – произнес он с отчаянным акцентом, характерным для обитателей Джорджии. – У меня сломался автомобиль прямо перед вашей калиткой. Вот я и решил узнать, нельзя ли одолжить у вас молоток и гвозди. Мне ненадолго.
Амантис рассмеялась. Она смеялась и не могла остановиться. Мистер Джим Пауэлл смеялся тоже – из вежливости и солидарности. Его камердинер, мучительно озабоченный собственным цветным взрослением, единственный сохранял важную серьезность.
– Мне, наверное, лучше представиться, – сказал посетитель. – Я Пауэлл. Живу в Тарлтоне, Джорджия. Этот черномазый – мой мальчишка Хьюго.
– Ваш сын? – Девушка, совсем растерявшись, переводила взгляд то на одного, то на другого.
– Нет, он мой камердинер – вы ведь так, наверное, выражаетесь? Мы у себя привыкли кликать негров мальчишками.
При упоминании прекрасных обычаев своей родины Хьюго заложил руки за спину и хмуро и надменно уставился себе под ноги.
– Ага, – пробормотал он, – камердинер я и есть.
– А куда вы ехали? – осведомилась Амантис.
– На Север, провести там лето.
– Куда именно?
Турист небрежно взмахнул рукой, словно бы охватывая этим жестом Адирондакский парк, Тысячу Островов, Ньюпорт, но сказал только:
– Попытаем Нью-Йорк.
– Вы там раньше бывали?
– Никогда. А вот в Атланте был тысячу раз. Да и в этой поездке мы в каких только не побывали городах. Господи боже!
Он присвистнул, имея в виду бесконечные красоты проделанного ими путешествия.
– Послушайте, – сказала Амантис озабоченно, – вам необходимо поесть. Скажите вашему… вашему камердинеру, пусть пойдет к задней двери и попросит кухарку прислать нам сандвичей и лимонада. Или, может, вы не пьете лимонад? Сейчас его мало кто любит.
Мистер Пауэлл крутанул пальцем, направляя Хьюго, куда было указано. Потом робко уселся в кресло-качалку и принялся чинно обмахиваться перьями своей шляпы.
– Вы, право слово, очень любезны, – сказал он Амантис. – А на случай, если мне захочется чего покрепче лимонада, у меня припасена в машине бутылочка старого доброго виски. Я ее взял с собой, а то вдруг здешний виски мне совсем в горло не полезет.
– Слушайте, – сказала девушка, – а ведь моя фамилия тоже Пауэлл. Амантис Пауэлл.
– Да что вы говорите? – Джим Пауэлл разразился восторженным смехом. – Может, мы с вами родня. Я происхожу из очень хорошей семьи. Правда, бедной. Но в этом году мне привалила удача, вот я и решил провести лето где-нибудь на Севере.
Тут на веранду вышел Хьюго и подал голос:
– Белая леди за задней дверью спросила, не хочу ли я тоже перекусить. Что ей ответить?
– Ответь: с удовольствием, мэм, раз уж вы так добры, – наставил его господин. Когда Хьюго ушел, он поделился с Амантис: – Голова у мальчишки совсем пустая. Шагу не хочет сделать без моего разрешения. Я его воспитал, – добавил он не без гордости.
Когда прибыли сандвичи, мистер Пауэлл встал. Он не привык общаться с белыми слугами и, очевидно, ждал, что их познакомят.
– Вы замужняя дама? – спросил он Амантис, когда служанка ушла.
– Нет, – ответила она и добавила, поскольку в свои восемнадцать могла себе это позволить: – Я старая дева.
Джим Пауэлл снова засмеялся из вежливости.
– Вы хотите сказать, вы светская барышня?
Амантис помотала головой. Мистер Пауэлл заметил сугубую желтизну ее желтых волос и был восторженно поражен.
– Разве, судя по этим замшелым владениям, скажешь такое? – жизнерадостно отозвалась она. – Нет, я самая что ни на есть деревенская барышня. В женихи мне годятся фермеры или вот многообещающий молодой парикмахер из соседней деревни с остатками волос на рукаве – состриг недавно с чьей-то головы.
– Вашему папе не следовало бы отпускать вас гулять с деревенским парикмахером, – осуждающе заметил турист. Задумался. – Вам обязательно надо быть светской барышней.
Джим принялся выбивать ногой ритм по настилу веранды, и скоро Амантис обнаружила, что невольно к нему присоединилась.
– Стоп! – скомандовала она. – А то вы и меня заставляете.
Джим опустил взгляд на свою ногу.
– Простите, – смиренно проговорил он. – Не знаю… у меня просто привычка такая.
Оживленному разговору положил конец Хьюго, появившийся на ступеньках с молотком и гвоздями.
Мистер Пауэлл неохотно встал и посмотрел на часы.
– Черт, нам пора. – Он нахмурился. – Послушайте. Вы хотите быть нью-йоркской светской барышней, ходить по всяким балам и прочее, о чем пишут в книгах, – как там купаются в золоте?
Амантис подняла глаза и с улыбкой кивнула. Кое-как она выбралась из гамака, и оба бок о бок пошагали к дороге.
– Тогда я посмотрю, что можно сделать, и дам вам знать, – упорствовал Джим. – Хорошенькой девушке вроде вас без общества никуда. Ведь может статься, мы с вами родственники, а нам, Пауэллам, надо держаться вместе.
– Чем вы собираетесь заниматься в Нью-Йорке?
Они уже подходили к калитке, и турист указал на плачевные остатки своего автомобиля.
– Водить таксомотор. Этот самый. Только он все время разваливается на части.
– И вы рассчитываете на этом зарабатывать в Нью-Йорке?
Джим опасливо на нее покосился. Нужно бы ей сдерживать себя, ну что за привычка для хорошенькой девушки – трястись всем телом по самому пустому поводу.
– Да, мэм, – ответил он с достоинством.
Амантис смотрела, как господин со слугой водрузили верхнюю половину автомобиля на нижнюю и, яростно орудуя молотком, скрепили их гвоздями. Потом мистер Пауэлл взялся за руль, камердинер забрался на соседнее сиденье.
– Премного обязан вам за гостеприимство. Пожалуйста, заверьте в моем почтении вашего батюшку.
– Непременно, – заверила его Амантис. – Навестите меня, когда будете возвращаться, если вам не доставит неудобства общество парикмахера.
Мистер Пауэлл взмахом руки отмел в сторону эту неприятную мысль.
– Вашему обществу я в любом случае буду рад. – Как бы надеясь, что под шум мотора его прощальные слова прозвучат не так дерзко, он тронулся с места. – Из всех девушек, которых я здесь, на Севере, видал, вы самая красивая – другие вам и в подметки не годятся.
Мотор взвыл и задребезжал – мистер Пауэлл из южной Джорджии на собственном автомобиле, с собственным камердинером, с собственными устремлениями и в собственном облаке пыли продолжил путь на север, чтобы провести там лето.
II
Амантис думала, что больше его не увидит. Стройная и прекрасная, она возвратилась в гамак, чуть приоткрыла левый глаз навстречу июню, потом закрыла и с удовольствием заснула опять.
Но однажды, когда по шатким боковинам красных качелей уже успели вскарабкаться выросшие за лето стебли, мистер Джим Пауэлл из Тарлтона, штат Джорджия, вернулся, тарахтя, в ее жизнь. Как в прошлый раз, они уселись на широкой веранде.
– У меня возник грандиозный план, – сказал Джим.
– Вы, как собирались, крутили баранку?
– Да, мэм, но бизнес не пошел. Я пробовал дежурить перед всеми отелями и театрами, но пассажиров не дождался.
– Ни одного?
– Ну, как-то вечером сели несколько пьяных, но, едва я двинулся с места, автомобиль развалился на части. Следующим вечером дождило, других такси не было, и ко мне села леди: а то, говорит, уж очень далеко ей пешком добираться. Но на полпути она приказала мне остановиться и вышла. Так и побрела под дождем – с ума, что ли, сошла. Больно спесивый народ там, в Нью-Йорке.
– И вот вы отправились домой? – В голосе Амантис слышалось сочувствие.
– Нет, мэм. У меня родилась идея. – Голубые глаза Джима посмотрели пристальней. – Этот ваш парикмахер, с волосами на рукавах, у вас появлялся?
– Нет. Он… больше не приходит.
– Ну тогда я первым делом хотел бы оставить у вас свой автомобиль. У него цвет не тот для такси. В уплату за хранение можете ездить на нем, сколько вам угодно. Ничего такого с ним не должно случиться, не забывайте только брать с собой молоток и гвозди…
– Я о нем позабочусь, – перебила его Амантис, – но вы-то куда собрались?
– В Саутгемптон. Там, наверное, самое шикарное место из тех, что поблизости, туда я и собрался.
Амантис привстала от изумления.
– И что вы будете там делать?
– Слушайте. – Джим доверительно склонился к Амантис. – Вы всерьез хотели сделаться нью-йоркской светской барышней?
– Еще как.
– Это все, что мне нужно было знать, – с таинственным видом отозвался он. – Вы просто ждите здесь, на этой веранде, пару недель и… и спите себе. А если будут наведываться какие-нибудь парикмахеры с волосами на рукавах, гоните их. Говорите, спать хочется.
– А потом?
– Потом я пришлю вам весточку, – твердо уверил Джим. – Общество! Не пройдет и месяца, и я обеспечу вам столько общества, сколько вы за всю свою жизнь не видели.
К этому Джим не захотел ничего добавить. Держался он так, что можно было подумать: он доставит Амантис к морю веселья и станет окунать туда со словами: «Как, мэм, вам достаточно весело? А не подбавить ли, мэм, развлечений?»
– Что ж, – протянула Амантис в ленивом раздумье, – проспать июль, а за ним и август – удовольствие, с которым мало что сравнится, но, если вы вызовете меня письмом, я, так и быть, приеду в Саутгемптон.
Через три дня в дверь громадного и поразительного особняка Мэдисон-Харлан в Саутгемптоне позвонил молодой человек с желтым пером на шляпе. У дворецкого он осведомился, есть ли в доме молодые люди в возрасте от шестнадцати до двадцати лет. Ему ответили, что этому описанию соответствуют мисс Женевьева Харлан и мистер Рональд Харлан, вслед за чем гость протянул дворецкому очень необычную карточку и на характерном джорджианском диалекте попросил ознакомить с ней упомянутых особ.
В результате он целый час беседовал наедине с мистером Рональдом Харланом (учащимся школы Хиллкисс) и мисс Женевьевой Харлан (весьма заметной посетительницей саутгемптонских балов). Когда он покидал особняк, в руке у него была записка, в которой узнавался почерк мисс Харлан; явившись в следующее имение, молодой человек присоединил эту записку к своей необычной карточке. Имение принадлежало семейству Клифтон-Гарно. Как по волшебству, здесь тоже он получил часовую аудиенцию.
Он шагал дальше; стояла жара, мужчинам в публичном месте полагалось париться в пиджаках, но Джим, житель самого юга Джорджии, в конце своего путешествия был так же свеж и бодр, как в начале. Он посетил в тот день десять домов. Любой, кто проследил бы его маршрут, принял бы его за весьма способного бутлегера.
Просьба повидаться именно с подрастающим поколением звучала настолько непривычно, что даже самые ушлые и суровые дворецкие теряли бдительность. Внимательный наблюдатель заметил бы, что всякий раз Джима сопровождали к выходу зачарованные взгляды и взволнованный шепот, намекавший на то, что эта встреча не последняя.