— Наоборот, даже могу заслужить одобрение начальства, что не принял участия в авантюре, которую ты и господин генерал Волконский нарекли словом «план», — усмехнулся Яковлев.
— Не исключено и такое, — согласился Галаган. — Тогда что заставляет тебя усугублять свое и без того незавидное положение и интересоваться планом, осуществление которого потребует от тебя продолжения осады Сечи? Ведь в случае его неуспеха тебе придется уже ответить и за участие в авантюре, на которую тебя соблазнил полковник Галаган, не имеющий касательства к экспедиции и явившийся к Запорожью на свой страх и риск. Что заставляет тебя, невзирая на возможные неприятные последствия, стремиться к уничтожению Сечи? Что?
— Бунтовщики-булавинцы убили моего брата, и я поклялся отомстить за его смерть, а для меня все казаки-бунтовщики одинаковы, именуйся они донцами или запорожцами. Ежели твой план сулит хоть малейшую надежду на успех, я приму в нем участие и либо расквитаюсь за брата, либо тоже сложу голову под казацкой саблей.
— Мне известно о твоем убитом на Дону брате. Именно вера в то, что ты любой ценой постараешься за него рассчитаться, заставила меня прибыть для совместных действий.
— Теперь твой черед ответить, что стало причиной твоего появления здесь... истинной причиной.
— Помнишь сотника Сметану, которого ты отправлял с письмом князя Меншикова на Сечь?
— Помню. Как я слышал, он из бывших запорожских старшин. За то, что он оказался на стороне врагов, сечевики утопили его.
— Сметана был моим побратимом. Причем не просто побратимом, а последним оставшимся у меня живым побратимом. И я никогда не прощу сечевикам его смерти... такой смерти. Мои родители мертвы, у меня нет жены и детей, поэтому нет долга перед семьей. Однако у меня есть долг перед побратимом Филимоном Сметаной, и я, родовой казак села Омельник, Кременчугской сотни Полтавского полка Гнат Иванович Галаган, честно исполню этот долг. Поэтому думаю, что мы найдем с тобой общий язык.
— Мы его уже нашли. Рассказывай свой план.
Выслушав Галагана, Яковлев не раздумывал.
— План рискованный, но... Лучшего нет, поэтому нечего толочь воду в ступе. Говори, что мне надлежит делать.
— Рискованный? А что можно свершить серьезного без риска? Без риска даже гниду не раздавишь — сдуру можно палец сломать. Риск для нас в одном — никоим образом нельзя выдать нашу задумку. С моей стороны для этого все меры приняты, постарайся сделать это и ты. Главное, пусть твои люди в лагере все время будут на виду у сечевиков, чтобы те были уверены, что в степи у Чертомлыка у тебя сколь-нибудь значительных сил нет.
— Сделаю. Вдобавок прикажу всем в лагере и на Днепре готовиться якобы к снятию осады и завтрашнему отступлению от Сечи...
Снова Яковлев и Галаган встретились в сгущающихся сумерках на степном пригорке невдалеке от уреза воды разлившегося Чертомлыка. Вода плескалась всего в трех десятках шагов от подножия пригорка, впереди на берегу реки чернели заросли камыша и верболаза, за спиной и по сторонам раскинулась степь.
— Все готово? — поинтересовался лежавший на вершине пригорка Галаган у поднявшегося к нему Яковлева.
— Да. Солдаты, что будут штурмовать Сечь с воды, уже в судах, остальные занимаются обычными после ужина делами.
— Добре. Значит, начинаем.
— Не рановато? Самое удобное время для внезапного ночного нападения — перед рассветом или сразу после полуночи. Это всякий знает, а уж татары тем паче.
— Верно, поэтому их обычно и ждут в это время, — ответил Галаган. — Так почему бы хитромудрому татарскому мурзе или салтану, что привел сегодня орду к Сечи, не нарушить это всем известное правило и не нанести удар по русскому лагерю, когда его не ожидают? А главное, кумедь с ордынским нападением нельзя затягивать по другой причине. Сечевики весь день наблюдали за сборами твоих полков в обратную дорогу и знают, что все они в лагере. Но где будут они уже через час-полтора после наступления темноты, когда за их передвижением не уследишь, неизвестно. А запорожцы на всяческие хитрости-обманки сами большие мастаки, и в этом случае, прежде чем принять участие в нашем представлении, постараются во всем хорошенько разобраться, что нам совершенно ни к чему. Поэтому не сомневайся — все будет горазд, — и Галаган глянул на одного из джур. — На коня и в степь к нашим! Вели начинать!
Джура исчез в темноте, и через несколько минут в стороне, куда он ускакал, раздались беспорядочные выстрелы и ярко вспыхнули три костра — сигнал тревоги, который исстари подавали ночью днепровские и донские казаки в случае опасности. Тут же запылали еще три костра, теперь гораздо ближе к русскому лагерю, и еще три, почти рядом с ним — сигнал тревоги промчался по всей цепочке сторожевых постов и достиг адресата. Одновременно издалека из степи донесся ровный, усиливающийся гул, в котором опытный солдат безошибочно признал бы топот несущейся конной массы, и докатился протяжный крик, в котором пока можно было разобрать лишь «А-а-а!»
— Вот и начали кумедь, — произнес Галаган и перекрестился. — Помоги нам Господь.
Между тем в русском лагере начался шум, вспыхнуло множество костров, замелькали огоньки и на берегу Днепра, где расположилась флотилия экспедиции. В свете разгоравшихся костров стали видны мчащиеся в степь конные эскадроны, спешащие за ними пехотные колонны, следующие за пехотой четыре упряжки с полевыми орудиями.
— Не слишком ли быстро твои тревогу сыграли? — озабоченно поинтересовался Галаган у Яковлева. — Не поторопились?
— Нисколько. Про обещанную татарами сечевикам подмогу я знал, и для защиты от орды каждую ночь в лагере бодрствовали пехотный и конный полки с батареей. Про это было известно и запорожцам, отчего они ни разу не устраивали вылазок. Дежурные полки с батареей сейчас и поспешают навстречу... нашим ордынцам.
Топот копыт из степи нарастал, уже стал различим и доносившийся оттуда крик — это было татарское «Алла-а-а!». Заглушая его, грянул орудийный залп, раздалось русское «Ура-а-а!» На какое-то время крики «Алла!» и «Ура!» стихли, не стало слышно и топота скачущей конной массы — наверное, после залпа батареи русские и ордынцы сошлись в сабельной рубке. Но вот топот раздался снова. Однако теперь удаляющийся в степь, и загремело торжествующее «Ура!». По-видимому, батарея и драгуны отбили натиск передового отряда орды, и тот отступил в ожидании поддержки.
Вскоре «Алла!» донеслось опять, степь задрожала от топота копыт, и вновь грянул орудийный залп, за которым на этот раз прозвучало не «Ура!», а один за другим ударили мушкетные залпы. Один, второй, третий, четвертый — по всей видимости, подоспевший к месту сражения дежурный пехотный полк отбивал огнем атаку ордынцев. Только после этого грянуло «Ура!» — драгуны, а, возможно, и выстроившаяся в каре пехота пошли в контратаку.
Но если в степи стрельба стихла, то близ русского лагеря началась: с крепостного вала загремели запорожские пушки, затрещали мушкеты, им ответили русские орудия.
— А если сечевики ударят не навстречу орде, а по лагерю? — забеспокоился Яковлев. — Спустят с вала на воду свои лодчонки и через несколько минут окажутся на суше?
— И что дальше? С саблями под картечь твоих пушек и на штыки оставшихся в лагере солдат? Зачем? Нет, сечевики не такие дурни. У крепости они лишь отвлекают внимание, чтобы ты не вздумал бросить на татар все силы, а свой удар нанесут в спину полкам, сдерживающим в степи орду. Не сомневаюсь, что дорогие гостюшки уже в пути. Подождем.
А в степи снова раздалось «Алла!», загремели орудия, начался залповый мушкетный огонь. Русским, по-видимому, удавалось сдерживать атакующую орду, поскольку шум сражения не перемещался с места, где оно началось.
— Вот и наши гостюшки объявились, — радостно сообщил Галаган. — Присмотрись к кустам, что у вербы с кривой верхушкой.
Яковлев посмотрел в сторону вытянутой руки Галагана и увидел, как от наполовину залитого водой прибрежного кустарника отделились три неясные тени и направились в степь. Когда тени, в которых при их приближении можно было различить человеческие фигуры, оказались у кромки разлившейся по степи воды, из кустарника возникли уже четыре фигуры и, растянувшись цепочкой, медленно последовали по маршруту своих товарищей. Но, в отличие от них, четверка не удалилась в степь, а, распластавшись на земле, осталась у кромки воды.
— Разведка, — произнес Галаган. — Кусты терна растут по гребню залитой сейчас водой балки, что подходит вплотную к Чертомлыку. В том месте укромная бухточка, и от нее в степь через терновник проложено несколько тропок. По одной из них разведка и пожаловала. Василь, — глянул Галаган на джуру, — скачи к нашим и передай, пускай готовятся воевать по-настоящему.
— А вы, поручик, — посмотрел Яковлев на одного из сопровождавших его офицеров, — передайте флотилии мой приказ атаковать Сечь и ворваться в нее с Днепра.
У кромки воды, где залегли четверо разведчиков, появилась из степи согнутая фигура, слилась с землей.
— Посыльный от ушедшего к месту боя разведывательного пикета, — проговорил Галаган. — Сообщил, откуда и как лучше помочь ордынцам, и сейчас начнется настоящее дело.
Кустарник у дерева с кривой вершиной, с которого Яковлев не спускал глаз, зашевелился, словно от сильного порыва ветра. Из него в нескольких местах начали появляться фигуры людей, которые в затылок друг за другом шли в сторону затаившихся у кромки воды разведчиков. Выйдя на сушу, фигуры на ходу выстраивались в шеренги, и те одна за другой быстро направлялись на звуки сражения. Часть приплывших осталась с разведчиками, растаяв, как они, в темноте у границы степи и разлившейся по ней полой воды.
Шесть шеренг по сотне человек в каждой и полусотня в резерве, — подытожил Галаган, когда ряды запорожцев исчезли из виду. — Узнаю Богуша — осторожен, как побывавший в собачьих зубах кот, и все-таки сегодня ему крупно не повезет.
— Не рановато ли говоришь об этом, Гнат Иванович? — усомнился Яковлев. — Сечевиков почти семь сотен, каждый при двух мушкетах и четверке пистолетов, не считая сабель. А оружием они владеть умеют, и неплохо.
— Клюнув на нашу приманку и покинув с главными силами Сечь, Богуш уже проиграл, — ответил Галаган. — Что бы ни произошло сейчас на Чертомлыке, в Сечи осталась лишь треть гарнизона, и твои солдаты возьмут ее. Но помолчим, с минуту на минуту должно начаться представление. Слушай...
В стороне, откуда доносились орудийные и ружейные залпы, прозвучали три будто бы случайных мушкетных выстрела. За ними тотчас поднялась частая пальба, в которую стали вклиниваться ружейные залпы. Все понятно — запорожцы атаковали не связанную боем с ордынцами русскую пехоту и прикрываемую ею артиллерию! Чтобы их удар обошелся без излишних потерь, Галаган приказал рассыпать в тылу батареи и пехотных каре сеть сторожевых постов, на один из которых и наткнулись сечевики. Встреченные выстрелами и утратив возможность внезапного нападения, сечевики начали обстрел противника, на что тот принялся отвечать своим огнем.
Оглушительное ликующее «Алла!», долетевшее с места конного боя, и сбои в прежде четких залпах русской пехоты служили подтверждением, что пока все шло по Галаганову плану. Появление союзников-сечевиков вдохновило ордынцев, усиливших напор на драгун, те смешались, дрогнули и начали подаваться назад. Смятение в рядах кавалерии повлекло отход пехоты с артиллерией, отчего прекратили огонь орудия, а пехота на ходу стала вести стрельбу вразнобой. Дальнейшее развитие событий тоже должно выглядеть естественно и не вызывать у сечевиков подозрений. Еще несколько минут мнимой рубки с татарами, и драгуны начнут отступать потоком, пристраиваясь за своей пятящейся к лагерю пехотой. А на соединение с запорожцами помчится якобы передовой ордынский отряд в четыре сотни переодетых в татарскую одежду реестровиков, которые первыми врубятся в шеренги сечевиков и, пройдя их насквозь, поскачут к Чертомлыку, отрезая запорожцев от их лодок.
Торжествующее «Алла!» загремело вновь, послышался топот множества скачущих лошадей, и вдруг пачками затрещали мушкетные выстрелы. Это были не залпы стрелявший по команде пехоты, не одиночные, хотя и частые выстрелы ведущих огонь по собственному усмотрению запорожских стрелков, а огонь многих человек, стреляющих без команды, однако со всей возможной быстротой. Причина этого могла быть одна — сечевики отбивали атаку конницы на широком фронте. Значит, внезапного удара мнимых ордынцев не получилось. Почему? Те чем-то выдали себя или запорожцы не поленились выслать к месту конного боя дополнительную разведку и выяснили истинную суть происходившего на их глазах спектакля?
Отвлекая Галагана от мыслей, где-то за его спиной грянули пушечные выстрелы. Суда экспедиции Яковлева с десантом на борту начали штурм Запорожья со стороны Днепра! В направлении Сечи гремела уже непрерывная канонада, небо над ней начало розоветь, затем багроветь. Наверное, горели подожженные орудийным огнем русские суда и запорожские курени, а может, бой шел внутри самой Сечи, что неминуемо должно было сопровождаться пожарами.
— Ушли. Подкачала конница... — раздался сбоку разочарованный голос Яковлева.
Галаган оторвал взгляд от зарева над Сечью и увидел возвращавшихся к бухточке запорожцев. Первыми, как принято в таких случаях, со всей возможной быстротой шли и полубежали те, кто сопровождал раненых или нес убитых товарищей. За ними виднелись четыре шеренги сечевиков, торопливо перезаряжавших мушкеты и пистолеты, и последней, лицом к лицу с противником, отступала шеренга самых метких стрелков. Бесперебойно получая от товарищей заряженные мушкеты и пистолеты, они, не утруждая себя прицеливанием, разряжали их в двигавшуюся за отступавшими конную массу из драгун и реестровиков-чигиринцев.
Именно двигавшуюся, поскольку происходившее нельзя было назвать преследованием. Участок степи, который избрали для отступления сечевики, был залит водой из Чертомлыка, и они шли по колени в ней. По этой же воде передвигались и драгуны с реестровиками, лошади которых с трудом вытаскивали ноги из засасывавшей их грязи. В условиях, когда скорость всадника и пешего была одинакова, из-за чего с противником нельзя было сблизиться врукопашную, охватить с флангов или зайти в тыл, драгуны с реестровиками не имели возможности воспрепятствовать сечевикам покрыть оставшееся им до бухточки расстояние и уплыть.
Ничего страшного! Говоря по правде, Галаган, хорошо знавший предусмотрительность Богуша и отвагу запорожцев, на иной результат боя в степи рассчитывал мало. Конечно, в глубине души ему хотелось добиться ощутимого успеха и здесь, однако не надо гневить Бога — вполне достаточно, что они с Яковлевым добились главной цели — оставить Сечь с минимальным числом защитников, которым вряд ли удастся устоять перед значительно превосходившими их силами штурмующих сейчас Запорожье русских солдат.
— Эх, уплыли, — с горечью произнес Яковлев. — Сколько бунтовщиков заслуженной кары избежали.
— Думаю, не избежали, — бросил Галаган. — Сейчас узнаем это точно. А ну, хлопчики, подсадите меня к себе на плечи, — обратился он к тройке оставшихся с ним джур.
Встав на плечи двум джурам и поддерживаемый третьим и Яковлевым, Галаган всмотрелся в водное пространство, скрытое прежде от него прибрежным кустарником. Запорожцы отправились из бухточки в двух направлениях: примерно полусотня лодок плыла к Сечи, около десятка — в противоположную сторону. Это значило, что, освободившись от раненых и убитых, которые будут доставлены на какой-либо дальний хутор или зимовник, остальные уцелевшие в бою запорожцы поспешили на помощь сражавшимся в Сечи товарищам.
— Гостюшки торопятся к себе домой, — сказал Галаган Яковлеву, спрыгивая на землю. — Не знаю, что собираешься делать ты, а я скачу в лагерь, а оттуда плыву к Сечи. Коли не удалось завершить дело до конца в степи, надобно закончить с ним на воде.
— Я с тобой...
Галаган с Яковлевым подоспели к Сечи почти одновременно с возвращавшимися после вылазки в степь запорожцами. К их огорчению, штурм крепости со стороны Днепра пока не принес существенных результатов. Сечевики установили по десятку орудий на обоих подступавших к воде оконечностях крепостного вала и поражали точным огнем пытавшиеся проникнуть внутрь Запорожья русские суда. Четыре или пять из них горели. Однако кое-чего добились и нападавшие. Шестерка судов смогла прорваться сквозь вражеский огонь, достигла ближайших почти целиком затопленных куреней и, высадив десант, захватила их. Сейчас, маневрируя между ними на акватории, где позволяла осадка, они вели оживленную перестрелку с противником.