изменой. Какой-то мужчина, всеобщая неловкость, и даже отсутствие каких-то
попыток оправдаться. Кажется (не уверен, что это было) я спросил ее, любит ли она
его. Она невесело рассмеялась, и я сам понял, насколько идиотский вопрос задал.
Ирина была женщиной независимой, самостоятельной и к сексу относилась куда легче,
чем я. Что было после того, как дверь за ней закрылась навсегда, я помню. Очень
хорошо.
Я пошел на кухню. Решил написать первую главу романа о павлинах. Открыл блокнот.
Просидел двадцать четыре минуты. Закрыл блокнот. Собрался убить себя. Поискал в
аптечке снотворное и не нашел его. Открыл холодильник, достал мясо и приготовил
бефстроганов. Пока мясо тушилось, пытался понять: чувствую ли я какую-нибудь
боль. Нет, боли я не чувствовал. Позже, через несколько лет, когда мы случайно
встретились с Ириной, и уже смогли разговаривать о том, что с нами было, я почему-
то долго рассказывал ей о том дне. Она послушала, и сказала:
— Родись ты павлином, у тебя бы не было хвоста.
Правда, потом заплакала, обняла меня и сказала "прости, господи, ох, прости". И мы
долго стояли, а я смотрел вдаль, и все ждал, когда, пусть на асфальте, пусть мы не в
Ботаническом саду, но все же — вдалеке вспыхнут переливчатые, драгоценные
павлиньи хвосты.
Раны
И вот я взглянул на ее дом. Впервые за четырнадцать лет.
Без слез. Без сожалений. Без тоски. Во мне была пустота, и, — глядя на балкон,
поросший плющом, как щеки мужлана трехдневной щетиной, — я ничего не
почувствовал. Наконец-то. Хотя нет. Кое-что я в себе ощутил. Абсолютно ничего.
Совершенную, всепроницающую пустоту. И, раз уж мне начало так везти, я сначала
осторожно, а потом смелее, вспомнил все.
Все то, что четырнадцать лет прятал в себе. И без сомнений давил, едва воспоминания
давали о себе знать. Они, само собой, лезли из меня, как тесто из горшка. Но я
придавливал их крышкой. И старался загружать себя побольше, чтобы дурных и
запретных мыслей не было. Дурные и запретные мысли стали посещать чаще?
Увеличиваем число посещений бассейна. Дурные и запретные мысли по вечерам?
Покупаем билеты в тренажерный зал и записываемся на курсы поваров. Дурные и
запретные мысли по утрам? Встаем на полчаса раньше, чтобы вместо дурных и
запретных мыслей делать зарядку.
Конечно, все это не очень помогало, и мысли приходили. Ну, знаете, какими они
бывают, дурные и запретные мысли. В двенадцать: если потрогать там, интересно,
отвалится или нет? В четырнадцать: интересно, она потрогает когда-нибудь или нет, а
пока я потрогаю. В шестнадцать… В восемнадцать… Пока в один совсем не
прекрасный день вас не посетит мысль, которая навсегда станет вашей спутницей. Она
будет задавать вам только один вопрос:
— Зачем все это?
Боюсь, вам, как и мне, когда-то, нечего будет ответить.
В бога я не верю. Но на самом деле если и благодарить кого за то, что я впервые за
четырнадцать лет взглянул на квартиру своей бывшей жены без содроганий и
душевной травмы, стоит только бога.
Этим сентябрьским утром я шел, как обычно, на бассейн. Каждые три шага вдох,
потом пять — выдох. Двенадцать лет назад я дал себе слово не курить, и быть в форме.
Моя жена над этим смеялась, чем причиняла мне невыносимые страдания. К счастью,
страдал я редко, потому что за все это время мы виделись два раза. Один — в суде, и
еще раз — случайно столкнулись на каком-то университетском торжестве. Ирина, — так
зовут мою жену, — бросила меня четырнадцать лет назад, чем причинила мне страшную
боль. Я очень любил ее, и, как говорят знакомые, первые полгода все норовил
покончить с собой.
Сейчас я, разумеется, стыжусь этого.
Но понимаю, что реакция у меня была самая что ни на есть естественная. Я вел себя
непотребно, как и всякий влюбленный, которого бросили: плакал, умолял вернуться,
мечтал о том, как она вдруг опомнится и придет ко мне. Два года я прожил в аду.
Хотите знать, что это такое?
Ад — это напрасные ожидания.
Разумеется, Ирина ко мне не вернулась. Но я нашел в себе силы собраться, и зажил
счастливой и довольно бесполой жизнью. Впрочем, я говорил о боге.
По иронии судьбы, мой путь на бассейн пролегал мимо дома, в котором мы когда-то
жили. И все двенадцать лет (первые два года я только и делал, что стоял под ее окнами
с убитым видом) я отворачивался. Для меня этого дома просто не существовало.
Естественно, из-за квартиры я с ней не судился. Ничего для меня не существовало. Ни
квартиры, ни Иры. Ничего глубже двенадцатилетнего пласта моей жизни. И вот,
сегодня утром я глянул на забор у дороги, а там было наклеено объявление.
Какой-то дурацкий слоган, а под ним объявление мелкими буквами.
Что-то вроде приглашения всех желающих на Республиканский стадион, где будут
читать проповеди приезжие богословы из Штатов. Что-то в этом роде.
Какая чушь, подумал я, и резко отвернул голову. И застыл. Ведь мой взгляд упал прямо
на ее окна. А я ничего, — совсем ничего, — не почувствовал. Двенадцать лет я боялся
даже глядеть в ту сторону, боясь, что раны мои снова откроются. Оказалось, что я пуст
и исцелен. Это было тем более удивительно, что я никогда не верил в исцеление от
несчастной любви. Врут люди, которые говорят вам:
— Со временем боль пройдет.
Человек не ящерица, а сердце не хвост. На нашем теле ничего не отрастает вновь,
кроме бесполезных волос или ногтей. Раны в сердце не заживают. Глядя на окна
Ирины, я почувствовал себя смелым, — очень смелым, — и наконец-то начал смело
думать о ней. И о нашем романе, о том, как она от меня ушла и о многом другом.
Впервые за двенадцать лет я не боялся. Представьте себе жертву наводнения, чудом
спасенного, которого выходили психологи, и вот он у реки, впервые за много лет -
любуется водой.
Без боязни.
Я стоял, наслаждаясь сентябрьским утром, и наслаждался. Впервые за двенадцать лет.
Значит, я был не прав, когда думал, что люди, испытавшие разочарование в любви, по
сути, инвалиды. У них нет ноги, или руки, — с этим можно жить, но ты никогда уже не
сможешь жить так, как делал это совершенно здоровым человеком. Без страха. Без
боязни.
Уход любимого человека — это ампутация.
Поймите меня правильно. Я вовсе лишен собачьей привязанности к Ирине. Это я сразу
и без психологов определил. Кто наши возлюбленные? Всего лишь тела, с которыми
мы делим постель. Да, это очень много, но далеко не все. И, когда я говорю о страхе и
разочаровании, то имею в виду вовсе не вашу тоску по конкретному человеку, который
вас бросил.
Вы тоскуете по утерянному раю. По тем минутам, когда жили, не боясь удара в спину.
Ведь после того, как вы испытаете этот удар, и если вам повезет выжить, никому
верить полностью уже будет нельзя. Да, вам может повезти. Вы встретите человек в
сотни раз лучшего и достойного любви, чем тот или та, кто вас предал. Но любить
этого, более лучшего, — так, как вы любили, не вкусив яблока Предательства, — вы не
сможете уже никогда. Как бы не старались. Вы никогда уже не отдадите всей своей
земли этому путешественнику. Несколько, — пусть сантиметров, пусть миллиметров, -
прядей ее вы сохраните в тайне. Испытавший предательство один раз, будет бояться
его всегда.
И никогда больше не освободится.
Такая вот у меня была теория. Двенадцать лет я думал именно так. И, как оказалось,
ошибся.
Обо всем этом я думал, тупо, — бывает такой взгляд, про который говорят "поймал
точку", — глядя на окна Ирины. После чего широко улыбнулся, бросил рюкзак за забор,
и повернул домой. Вечером я собирался выпить пива, и снова начать курить. Я
освободился, поэтому больше не боялся пропасть. Перестал бояться себя и не
нуждался больше в искусственном отвлечении от своей боли. Ведь ее, боли, больше не
было.
Забавно.
Если бы не этот дурацкий плакат, рекламирующий проповеди на Республиканском
стадионе, я бы, может, еще десять лет жил, боясь себя. Не решался бы проверить,
осталась ли во мне какая-то боль. Думал бы, что она есть. И жил бы, как инвалид. И не
узнал бы, что сердце и впрямь может стать хвостом ящерицы. Вас интересует, что
именно за слоган был написан на объявлении? Сейчас постараюсь
вспомнить. Кажется, так…"Ранами Его мы исцелились"
Сейчас-то, как и все, чудом выздоровевшие, — а я все еще считаю произошедшее со
мной чудом; редко кому так везет, — я нахожу в этом некоторый смысл. Хотя, на мой
вкус, можно было бы выразиться чуть точнее.
Ранами своими мы исцелились.
Список покупок
Картошка мелкая, красноватая, шелушащаяся, как моя кожа после купания в
хлорированной воде, и от этого шелушения спасает только гель для жирной кожи — 2
килограмма (5 леев)
Помидоры с почему-то большой и зеленой ножкой, которую так неудобно вырезать
тупым ножом, наточить который не было времени, — 3 килограмма (10 леев)
Кабачки маленькие, в которых нет больших семян, которые вываливаются при жарке,
кабачки с зеленой кожицей, которую надо счищать, чтобы отдать земле то, что ей
принадлежит; маленькие, зеленые и благословенные — 2 килограмма (5 леев)
Мясо, еще теплая телятина, лопатка, если верить продавцу, к запаху этого мяса
привыкаешь, как муха в павильоне, где кровь льется рекой — 2 килограмма (90 лев)
Печень (говяжья), Ира еще смеется, когда я говорю "печенка", неправильно, надо
говорить "печень", — 1 килограмм — 25 леев
Курица домашняя, желтая, как лапша, которую бросят в суп из нее, и Ира снова
смеется, когда он кричит на весь павильон "боже, о боже, да ты только посмотри, они
же убили курицу!" — 1 штука (40 леев)
Яблоки, с нездоровым красным румянцем, как он две недели назад, когда лежал с
температурой высокой, как шпиль католической кирхи, когда-то разрушенной, и на
месте которой сейчас построили президентский дворец — 2 килограмма (5 леев)
Лук, маленький, жгучий и приятно пахнущий, острый, как мелкие семена острого
зеленого перца, проблема лишь в том, что эти семена нельзя нашинковать, и они не
пахнут луком — 3 килограмма (6 леев)
Арбуз красный внутри, что хорошо видно через дырочку в его толстом боку, такие
дырочки он видел в морге на боку трупа, когда писал репортаж о местных
гангстерских разборках — 5 килограммов (7 леев)
Пучок ярко-зеленого, — такого ослепительного зеленого, что, будь солнце зеленым, он
был бы цвета солнца, — острого перца — 15 штук (3 лея)
Яйца крупные, куриные, по которым вальяжно прогуливаются серые кишиневские
мухи, только что любовно перебиравшие подперьевой пух у куриц, кудахчущих на
асфальте — 20 штук (18 леев)
Виноград, мелкий и кислый, как слезы Марии, если бы ту обманул ангел,
возвестивший благую весть, свежий и честный, как жизнь, а не Евангелие — 2
килограмма (20 леев)
Укроп, пряный и свежий, мелко нарубленный, он покрывает омлет, как пузырьки
ветрянки — лицо ребенка — 2 пучка (4 лея)
Персики, персидские яблоки, как прочитал он в книге "Диетология для всех", которую
все никак не могла собраться прочитать Ирина, — 2 килограмма (10 леев)
Карпы, свежие и зеркальные, красноватые жабры которых можно облизать сырыми, и
ничего тебе за это не будет, кроме почета и уважения, — вот кто разбирается в рыбе, -
продавцов, карпы, позже брошенные на раскаленный чугун и обжаренные в чешуе,
присыпанной кукурузным песком — четыре штуки (2 килограмма, 50 леев)
Гель для жирной кожи, который помогает от шелушения моей кожи, которая
становится такой после купания в хлорированной воде, и похожа на кожуру картошки
мелкой, красноватой, и шелушащейся — 1 штука (12 леев)
Итого: 300 леев
Итого: 30 долларов
Итого: полтора дня моей работы, когда я иногда, оторвавшись от монитора компьютера
или лобового стекла автомобиля, — что на самом деле одно и то же; перегородка между
мирами, — гляжу в распахнутое окно и замираю на часы, думая о тебе
Итого: любовь
А как вы хотели?! Любовь — это список покупок.
Нет, конечно, поначалу, может все выглядит по-другому. Поначалу вам может казаться,
что любовь это страсть. Или нежность, призыв, или, напротив, мягкий отказ. Сначала,
конечно, может есть еще что-то. Может даже, пресловутый атом, о котором так любит
поговорить эта выскочка, буква "А". Но, в конечном счете, остается список покупок.
Как золотой самородок, скрытый на дне реки. Проходят миллионы лет, вода уходит,
русло мелеет, ветер срывает песок. Простыню за простыней, слой за слоем. Пока,
наконец, не остается самое важное. И самое настоящее. Список покупок.
"Тристан и Изольда", "Лейла и Менджун" — напрасная трата бумаги и времени
рифмоплетов. Если вам нужен по-настоящему увлекательный, авантюрный и в то же
время семейный роман, научитесь читать списки покупок. Читайте их, как
романтические письма, и вы поймете: это и есть самое увлекательное чтиво в истории
мировой литературы. Списки покупок удовлетворяют всем требованиям суровых
реалистов и изысканных постмодернистов. Они реальны, и призрачны, как магический
реализм. Нет, не Маркес придумал списки покупок, наоборот, списки покупок
породили Маркеса.
Я — писатель. Но книг не пишу. Я уже довольно долго собираю, — когда прихожу на
рынок, — списки покупок, брошенные хозяевами за ненадобностью. Обычно это
происходит после того, как все необходимые покупки сделаны. Я довольно улыбаюсь,
и подбираю бумажки, исписанные и потрепанные. А ведь еще утром они были
новенькими. Что поделать. Списки покупок живут, как некоторые бабочки, всего один
день. Что еще общего у них с бабочками? Списки покупок не скандалят, не истеричны,
они всегда выдержаны и спокойны. Как супруги после 20 лет совместной жизни,
которые твердо, — каждый сам про себя, и, значит, честно, — решили никогда не
разводиться.
В этом есть особое благородство, не находите?
По спискам покупок я изучаю истории семей. Я археолог любви. Сопоставляя почерк
из той или иной бумажки, я даже собираю коллекции списков, принадлежащих одной
семье. Вот ранний пласт отношений: список с десятью пунктами, из которых два -
мыло и спички. А вот эту бумажку, — верчу я в руках потрепанный список, — они
заполняли в день благоденствия. Первым пунктом на букву "с" стоит семга. В этот день
у них явно был праздник. Интересно, какой? Вот список с горохом на букву "г", а
буквы "м", "л", да и вообще куча букв пустуют. Наверняка, в это время они были на
мели. Может, он подрабатывал кочегаром, а она модисткой, и по вечерам каждый из
них отказывался от единственного в доме вареного яйца, — привет из дней
благополучия, — уверяя другого, что он плотно пообедал? Так, по крайней мере,
описывают дни нужды в рождественских рассказах ироничные американские писатели.
Не знаю. Знаю только, что семья с таким списком покупок бедствовала. И если вы
думаете, что таких случаев было мало, то ошибаетесь.
Чудеса у нас будут на букву "ч".
И до нее еще слишком далеко. А списки покупок честны, как последняя исповедь. И
чудесам в этих мятых, с прорехами, бумагах, не место. На "ч" в таком списке покупок
вы можете обнаружить лишь чай. Да и то, не крупнолистовой, а в пакетиках, и самый