Сергей Аксу
Карай
К песочнице, где со щенком забавлялись пацаны, нетвердой шаркающей походкой подошел дядя Паша, алкаш со второго подъезда. Дядя Паша был специалистом широкого профиля, мастер на все руки: от сантехники до ремонта телевизоров. Если б не его нескончаемые пьянки, цены бы ему не было. Сегодня он был явно с большого бодуна. Нечесаный, небритый, с опухшей физиономией, с дрожащими руками, в шлепанцах на босу ногу, с вечной беломориной в редких гнилых зубах. Он тяжело плюхнулся на скамейку у песочницы, где весело копошилась ребятня.
– Мухтар! Ко мне! – оживился он, увидев щенка, бестолково вертящего головой.
– Это не Мухтар! Это – Карай! Пограничная овчарка!
– Ну-ка, давайте его сюда, посмотрим, что за птица ваш пес! Васек, твоя, что ли?
– Ага, дядь Паш. Папа с работы привез.
– Ну-ка, что это за Джульбарс во дворе у нас завелся?
Мужик, зажав пузатого щенка между ног, бесцеремонно раскрыл тому пасть.
– Злой будет, кобелина, – изрек он, вытирая пальцы о штанину.
– Почему злой, дядь Паш? – ребята окружили алкаша.
– Почему злой? – Дядя Паша вновь засунул свои прокуренные пальцы в пасть собаке. – А вот глядите сюда, видите, небо у него темное. Это верный признак, что будет злобным.
Караю не понравились: ни подвыпивший дядя Паша, ни его рыжие невкусные, грубые корявые пальцы. Он жалобно тявкнул и, пятясь, попытался выскользнуть из тисков, в которые попал.
Через пару недель, когда мальчишке надоело ухаживать и убирать за щенком, Карая вернули обратно в вольер к матери. А спустя месяц щенка передали в местную воинскую часть.
Здесь было намного интереснее и веселее, чем в тесном вольере Герды или с мальчишками, которые его постоянно тискали в объятиях. Первое время он терялся, не зная, как себя вести с окружающими. Кругом стоял собачий гвалт, мат, требовательные приказы и строгие окрики кинологов. Проводник Карая, невысокий мешковатый Сэмен, время от времени бесцеремонно хватал Карая за загривок, резко встряхивал и сердито рявкал: «Рядом!», давая понять, кто тут хозяин. Если Карай куда-нибудь рвался или совал нос куда не следует, тут же получал от Сэмена нахлобучку по морде свернутой в тугую трубку газетой.
– Карацупа, Карацупа, – громко неслось со всех сторон, когда их пара появлялась на собачьей площадке. Солдаты постоянно подкалывали нескладного ленивого Семена Коцерубу, когда он выгуливал своего питомца. Частенько по вечерам проводник появлялся в вольере поддатым. Он забирался в вольер, усаживался рядом с Караем, прислонялся спиной к сетке, прижимал к себе голову пса и тихо бормотал какую-то околесицу, пока не засыпал.
Однажды утром Сэмен пришел чересчур веселый, с надраенными до ослепительного блеска пуговицами и пряжкой, в отглаженной «парадке». Что-то долго добрым голосом говорил Караю, как-то по-особому ласково гладил, трепал его загривок, торчащие уши. А потом ушел, часто оглядываясь назад и махая рукой, что никогда за ним не замечалось. Вечером еду овчарке принес не Сэмен, а проводник соседнего Байкала, мордастый грубый Шустов. Когда на следующий день вместо Коцерубы на очередную прогулку его вывел невысокий ласковый солдатик, которого все кликали Виталем, Карай почувствовал, что уже никогда не увидит Сэмена, своего рыжего неразговорчивого проводника. Время летело, Карай из суетливого беззаботного щенка превратился в рослого крепкого кобеля, в котором играла горячая мужская кровь. Он теперь, выходя на площадку, тут же давал всем кобелям, своим недругам, о себе знать злобным вызывающим лаем. Он уже с жадностью втягивал манящие и дурманящие его собачьи мозги запахи сук, которых в части было пять. Из которых он особо выделял черную с рыжими подпалинами на боках трехлетнюю немецкую овчарку Гоби. Чего только он перед ней не выделывал, чтобы она удостоила его вниманием, пока Виталька Приданцев не ставил точку на его выкрутасах.
Проводником же Гоби был известный балабол, рядовой Мирошкин. Караю не нравился этот долговязый белобрысый солдат со светло-голубыми глазами, в вечно громыхающих сапогах, который явно недолюбливал не только Карая, но и всех других кобелей, постоянно с громкими матюгами отгоняя их от суки Гоби. Однажды Караю даже досталось от него увесистой палкой по носу и сапогом в бок. Как Карай ни огрызался, как злобно ни рычал, Мирошкин на него не обращал внимания. От кинолога противно пахло леденцами, которые тот постоянно сосал. Но пришло его время поквитаться с ненавистным проводником, и он отомстил за все обиды. Случилось это на очередном экзамене.
Все попытки Витальки Приданцева сделать из Карая минно-розыскную собаку потерпели полную неудачу. Карай находил по едкому запаху тротила взрывное устройство, сжирал мясо, а дальнейшее его уже абсолютно не интересовало. Виталька тщетно пытался выработать у кобеля навыки поведения, необходимые собаке-саперу. Зигзагами при поиске взрывчатки Караю бегать не хотелось, а обнаружив мину, он сразу же раскапывал ее, вместо того чтобы сесть и ждать вожатого. Он часто отвлекался на посторонние запахи и звуки. Не дай бог было ему увидеть какого-нибудь кобеля, он тут же забывал обо всем на свете и сломя голову рвался в драку. Особенно его выводил из себя «кавказец», невозмутимый кобель Гуляш, когда тот с независимым видом шествовал рядом со своим проводником на собачью площадку мимо его вольера. Как-то они не на шутку схватились друг с другом, когда зазевались кинологи. Только клочья густой шерсти полетели от гордого, с подстриженными ушами, соперника, Караю, впрочем, тоже перепало неслабо, месяц припадал на заднюю лапу и зализывал рану на боку.
Командир взвода минно-розыскных собак старший прапорщик Коробков уже было рукой на него махнул, но тут у пса обнаружились неожиданные способности. На экзамене по караульной службе Мирошкин, напялив «робу», попытался подойти к посту, охраняемому Караем. Карай молча наблюдал за приближающимся «нарушителем». Вместо того чтобы начать облаивать, он подпустил «нарушителя» поближе и намертво вцепился в рукав своего давнего недоброжелателя. Коробков, выхватив из кобуры «макаров», расстрелял всю обойму над головой собаки. Но безрезультатно. Карай и ухом не повел, он абсолютно не реагировал на громкую пальбу. Между с вольером Герды, где родился он, и гаражом находился милицейский тир; и Карай настолько привык к выстрелам, что не обращал на них никакого внимания. После этого случая решили его дрессировать уже по другой программе, как подрывника и ликвидатора огневых точек.
Уложив Карая на бок, Виталька принялся обрабатывать и перевязывать ему пораненную лапу.
– Что, производственная травма? – изрек старший прапорщик Стефаныч, присаживаясь рядом и ласково почесывая у собаки за ушами. – Ничего, Караюшка, до свадьбы заживет.
– Вишь, как зыркает на сучку.
– Мать-природу не обманешь! Она свое возьмет!
– Мирошкин ему позыркает, ребра-то в один миг сапогом пересчитает, – отозвался рядовой Привалов, с протяжным стоном стягивая сырой сапог.
– Это точно! Мирошкин ведь у нас великий борец за чистоту нравов! Он не позволит, чтобы какой-то безродный кобелишка клеился к его чистокровке-красавице! – согласился с ним пулеметчик Пашка Никонов.
– Мать честная, ну и вонища! Портянки хоть выжимай! Ноги скоро совсем сгниют! Бля! – как ворчливая бабка запричитал Привалов, рассматривая растопыренные красные пальцы на ногах.
– Несет от лап, как из мертвецкой!
– Слава богу, грибка нет! – отозвался Пашутин, искренне соболезнуя. – А то совсем хана была бы! Хер его выведешь! Тем более в наших курортных условиях.
– У нас в учебке был один парень из местных, – поддержал тему сержант Кныш. – Послали нас как-то на учения в Тоцкое. Жара была несусветная. В выгоревшей степи от солнца ни укрыться, ни спрятаться. Все просолились от пота. Ноги в сапогах сопрели. И где он только подцепил эту заразу? Приехали в родную часть. Пацан измучился, исстрадался весь. Мать ему каких только мазей не приносила. Ничего не помогает. И знаете, как он вылечился?
– Ну и как?
– Мать отпросила его на несколько дней и отвезла к старой бабке в глухую деревню, которая всякие заговоры знает. Сроду никогда не верил в эти колдовские штучки. А тут сам поразился. Болячки у парня как рукой сняло. Даже следов не осталось. В течении пяти дней приходил он к древней бабульке рано утром, на рассвете, и она что-то там шептала и молилась.
– Да, прямо чудеса какие-то!
– Вон Свистунова бы к бабке свозить. Вся морда запрыщавила. Смотреть страшно.
– Не умывается, вот и прыщи отсюда. Холодненькой водичкой бы почаще свой фэйс протирал, и прошли бы через недельку-другую.
– Нет, пацаны, не в этом дело, – отозвался Стефаныч. – Это мужские гормоны в нем в избытке играют. Бабу ему надо, тут же сами исчезнут.
– А нам, значит, не надо? Так, что ли? Раз у нас физиономии чистые! – возмутился Пашка.
– Ну вот и все, Карай! – сказал Виталька, закончив перевязку.
– Караю надо специальные мокасины сшить. На Севере ездовым собакам такие надевают на лапы, – вставил рядовой Пашутин.
– На хрен им мокасины?
– А чтоб не поранились о ледовую корку снежного наста. Корка как стекло. Лапы изранят, какие они после этого ездовые собаки. Инвалиды, да и только!
– Вчера, женщина встретилась, ищет сына, пропавшего еще в ту войну, – сменил собачью тему Стефаныч, тяжело вздохнув. – Бедная, все еще на что-то надеется. Говорит, сынок, может, в плену. Представляете, парни, в поисках всю Чечню исходила пешком. Скольким матерям достались такие страдания, а скольким еще предстоят. А сколько их, несчастных женщин, погибло, попав в руки боевиков.
– В 96-м троих ребят-срочников из нашего батальона заманили «чехи» на свадьбу, и пропали пацаны ни запанюшку табака, – добавил Володька Кныш. – Казнили их, потому что за них выкуп не прислали. Где предкам, работягам, такие бабки достать? А казнь на видеокассеты, сволочи, записали и отправили родителям.
– Да, в прошлую войну столько ребят сгинуло! – согласился Ромка Самурский. – В плен попали, и все. Канули. В 96-м в Хасавюрте Александр Лебедь подписал мирный договор с «чехами», а из плена из солдатиков так никто и не возвернулся. Государству по херу, насрали на ребят. Это в наше время. А что уж говорить об Отечественной. До сих пор сколько незахороненных солдат лежит по лесам и болотам. Вон взять, к примеру, Мясной Бор, так там целая армия погибла. И всем по херу.
– Зато монументов и памятников наваяли до чертовой матери, – живо откликнулся Эдик Пашутин. – Спасибо поисковым отрядам, скольких без вести погибших солдат перезахоронили, скольким вернули имена. У меня знакомый парень несколько раз в составе такого отряда в экспедициях был. Рассказывал, как они поиском занимаются. Без металлоискателя там делать нечего. Хотя останки некоторые прямо на поверхности лежат. На поиск, как правило, выезжают весной, пока буйной травы нет. Местность там сильно заболочена. Поисковая работенка не из легких. Приходится по локоть в грязи копаться. Черепов дырявых, касок ржавых, противогазов до этой самой матери везде валяется. И «розочек» от мин кругом до хрена встречается, да и целых мин хватает.
– И немчура попадается?
– У моей матери двоюродный брат живет в Питере, – продолжал Эдик. – И у него садовый участок находится в как раз на том месте, где проходила линия обороны Ленинграда, где когда-то шли жестокие бои. Так он, пока дачу обустраивал, не один десяток ведер с осколками от мин и снарядов собрал. Вся земля там нашпигована ржавым металлом. А когда стал копать, наткнулся на останки нашего бойца и рядом с ними на «ганса». Похоронил их обоих, только в разных углах участка. А бляху, смертник немецкого солдата, отдал в местный музей, там обещали связаться с немцами, чтобы выяснить, кто был погибший. Может быть, родственники еще живы.
– Показывали как-то по телику военное кладбище в Германии, как там немцы ухаживают за могилами советских солдат. Вроде бы даже сколько-то марок выделяется на уход за каждой могилой, – отозвался сержант Афонин.
– А у нас, что на мертвого насрать, что на живого! – вставил пулеметчик Пашка Никонов, поджав под себя голые мозолистые пятки.
– Сейчас хоть жетоны, а в Отечественную солдаты специальные текстолитовые капсулы носили с бумажками внутри, в которые личные данные записывали, – сказал Эдик Пашутин. – Вода попала, и все, хана. Сколько их до сих пор, безымянных, по полям и лесам находят.
– Академик, откуда ты все знаешь? – откликнулся рядовой Свистунов.
– Книжки читать надо, глухомань моя, Свисток! – наставительным тоном ответил Эдик. – Небось, кроме «Айболита» и «Муму» ничего и не листал за свою сознательную жизнь? Да и то, наверное, только в школе на уроке литературы.
– Академик, а ты, как в армию-то загремел? – полюбопытствовал Виталька Приданцев, извлекая из нагрудного кармана алюминиевую ложку с нацарапанной надписью «ищи сука мясо». Поковыряв в банке, кинолог вывалил остатки тушенки в котелок Карая.
– С такой светлой башкой, как у тебя, в университете преподавать, – поддержал Витальку Привалов. – А не здесь вместе с нами груши околачивать.
– Кинули в институте, суки! Маманя из кожи лезла, чтобы меня учиться пристроить. Большие бабки за репетиторов платила, на каких только подготовительных курсах не учился. Одним словом, сдал вступительные экзамены на все пятерки.
– Ну даешь! Молодца! Дай пять! – в восхищении сказал сержант Афонин, протягивая Эдику лопаточкой ладонь.
– Представляете, мужики, мое удивление, когда я в конце августа не нашел себя в списках студентов. Пошли разбираться. Оказалось, надо было в приемную комиссию сдать документы-подлинники. А я, сдал не подлинный аттестат, а копию. Потому что у нас задержали на несколько дней выпускной вечер. И вместо аттестата я отвез в институт копию и забыл про это. Одним словом, меня не зачислили. Наверное, протащили сынка или дочку какого-нибудь толстосума. Пошли разбираться к ректору. Тот, эдакая жирная морда, заявляет, что поезд ушел, так как уже выпущен приказ. Мест нет. Ничего не попишешь.
– Ну и сволочь! – вырвалось невольно у Стефаныча.
– Могу, говорит, только зачислить вашего сына на заочное отделение. После зимней сессии, когда произойдет отсев, переведет меня на дневное. Делать нечего, согласились. А тут как тут повесточка в доблестную нашу армию.
– Ну и суки! Похлеще боевиков будут! За такое мало кастрировать!
– Диман, имей совесть! Ладно, мы без баб изнываем, скоро на стенку начнем бросаться, – обращаясь к Мирошкину, сказал Стефаныч. – Но Караю за что такая немилость? Вишь, как глазенки-то у него наивные блестят? Ему-то за что такая монашеская доля? Он так у нас импотентом запросто может стать. Воздержание-то, оно ведь никому не на пользу. Вон на Свистка посмотри, до чего оно доводит.
– Пусть только сунется к Гоби, я ему навтыкаю, ребра-то пересчитаю! – проворчал Мирошкин.
– Это он с Караем поквитаться хочет за то, что тот его на экзамене тогда изрядно потрепал, – вставил Приданцев, подбрасывая в печурку щепки.