Было очень приятно сознавать, что они — народ — обладают властью решать, кто станет мужем Николь на очередные четыре года; в определенном смысле это давало избирателям наивысшую власть, власть даже над самой Николь. Взять, к примеру, хотя бы последнего ее мужа, Рудольфа Кальбфляйша. Отношение между этим Дер Альте и Первой Леди были весьма прохладными, указывая на то, что она была не очень-то довольна этим последним выбором своего народа. Но, разумеется, будучи настоящей леди, она никогда этого не показывала в открытую.
Когда положение Первой Леди получило статус более высокий, чем самого президента? — спрашивалось в учебнике.
«Другими словами, когда наше общество стало матриархальным, — спросил самого себя Иан Дункан. — Где-то в районе тысяча девятьсот девяностого года. Ответ на этот вопрос я знаю».
Тенденции наблюдались и раньше, перемена происходила постепенно. С каждым годом Дер Альте все больше отходил на второй план, а Первая Леди становилась все более общеизвестной, более любимой народом. Именно публика и вызвала к жизни такую перемену. Может, это было результатом возрастающей потребности каждого в матери, жене, хозяйке — или, может, во всех трех женских ипостасях сразу? Во всяком случае, общество получило то, что хотело. У него появилась Николь, ставшая сразу всеми тремя ипостасями. И даже чем-то большим…
От стоящего в углу комнаты телевизора донеслось «динь!», означавшее, что наступило время передачи. Дункан со вздохом закрыл официальный учебник по религиозно-политической идеологии и обратил свое внимание к экрану. Наверняка это будет сообщение, касающееся деятельности Белого дома. К примеру, рассказ об очередной поездке Николь. Или повествование (во всех мельчайших подробностях) о ее новом хобби. Что, если теперь она увлеклась коллекционированием чайных чашек из китайского фарфора?.. Тогда нам придется битый час пялиться на эти чертовы чашки!..
На экране возникло суровое круглое лицо Максвелла У. Джемисона, пресс-секретаря Белого дома.
— Добрый вечер, граждане земли нашей! — торжественно сказал он. — Вас никогда не интересовало, что такое — опуститься на дно Тихого океана? Николь заинтересовало, и, чтобы получить ответы на свои вопросы, она собрала здесь, в Белом доме, в гостиной с тюльпанами, троих самых выдающихся в мире океанографов. Сегодня она попросит их поделиться своими знаниями, и вы тоже услышите ученых, так как их рассказы были недавно записаны на пленку с помощью Бюро общественных связей телекомпании «Юнифид Триадик Нетворк».
«А теперь в Белый дом! — скомандовал самому себе Дункан. — Хотя бы посмотреть со стороны… Мы, у кого нет никаких шансов попасть туда реально, у кого нет никаких особых талантов, способных заинтересовать Первую Леди, увидим, по крайней мере, таланты других. Хотя бы по телевизору…»
Вообще-то ему сегодня не очень хотелось таращиться в телевизор, но отказаться от него совсем было бы нецелесообразно. В конце программы вполне могла оказаться викторина. А хороший уровень ответов на ее вопросы вполне мог компенсировать ту плохую оценку, которую он, Дункан, заработал за последний релпол-тест и над которой все еще размышлял сосед, мистер Эдгар Стоун.
На экране уже цвели прелестные спокойные черты, светлая кожа и карие, умные глаза — мудрое и вместе с тем озорное лицо женщины, сумевшей приковать к себе всеобщее внимание, чьей судьбой жила вся нация и почти вся планета. Глянув на эту женщину, Иан Дункан ощутил самый настоящий страх. Он подвел ее; отвратительные результаты его тестов стали известны ей, и, хотя она ничего и не скажет об этом, лицо ее выражало явное разочарование.
— Добрый вечер! — сказала Николь ласковым, чуть хрипловатым голосом.
— Я неверно живу, — пробормотал Дункан. — Мои мозги не приспособлены к абстрактному мышлению. Я имею в виду всю эту религиозно-политическую философию. На мой взгляд, она совершенно бессмысленна. Я способен сконцентрироваться только на реальности. И мне стоило бы делать кирпичи или шить обувь.
«Мне стоило бы жить на Марсе, — подумал он, — на рубеже, который осваивают новые переселенцы. Здесь я полностью провалился. Мне всего тридцать пять, но я уже выброшен на берег. И она об этом знает… Отпусти меня, Николь! — взмолился он в отчаянии. — Не устраивай мне больше проверок, у меня нет никаких шансов выдержать их. Даже эта сегодняшняя программа об освоении дна океана… Она еще закончиться не успеет, а я уже забуду все, что в ней говорилось. Демократическо-республиканской партии нет от меня никакой пользы…»
Тут он вспомнил о своем прежнем приятеле Эле.
«Эл мог бы помочь мне», — подумал он.
Эл работал у Чокнутого Луки, в одном из его «Пристанищ драндулетов», торгуя межпланетными консервными банками, которые мог позволить себе даже самый нищий и на борту которых, при доле везения, можно было успешно совершить разовый перелет на Марс.
«Эл мог бы достать мне такую развалюху по оптовой цене», — подумал Дункан.
А Николь продолжала смотреть на него с телевизионного экрана.
— И действительно, — говорила она, — это просто мир сплошного очарования. Возьмите хотя бы эти светящиеся существа, далеко превосходящие в своем разнообразии и своих поразительных свойствах все, что было найдено на других планетах. Ученые подсчитали, что в океане различных форм жизни больше…
Лицо ее исчезло с экрана, по нему теперь проплывали потрясающе причудливые рыбы.
«Это часть пропагандистской кампании, — понял вдруг Дункан. — Попытка отвлечь наши умы от эмиграции на Марс. Стремление заставить нас забыть об отходе от партии и, тем самым, от нее самой».
С экрана на него глядела теперь какая-то пучеглазая рыбина, против воли приковавшая к себе его внимание.
«Черт побери, — подумалось вдруг ему, — какой это все-таки загадочный мир, океанские глубины! Николь все-таки заманила меня в ловушку. Если бы Эл и я преуспели, то мы, наверно, сейчас выступали бы перед нею и были бы счастливы. Пока бы она брала интервью у знаменитых на весь мир океанографов, мы, Эл и я, сопровождали бы передачу, исполняя, скорее всего, одну из „Двухголосных инвенций“ Баха».
Пройдя к шкафу, Иан Дункан нагнулся и осторожно поднял завернутый в материю предмет, поднес его к свету.
«Как была сильна наша юношеская вера в это!» — вспомнил он.
С нежностью погладив кувшин, он сделал глубокий вдох, дунул пару раз внутрь сосуда, взяв несколько низких нот. «Дункан и Миллер — дуэт на кувшинах»…
Они с Элом Миллером не раз играли в собственной аранжировке сочинения Баха, Моцарта и Стравинского. Однако искатель талантов для Белого дома оказался вонючим скунсом. Он не дал им выступить даже на прослушивании. По его утверждению, то, что они делали, было не ново. Джесси Пигг, легендарный кувшинист из Алабамы, первым пробился в Белый дом, доставив удовольствие дюжине собравшихся там членов семьи Тибодо, своими версиями «Бараньего дерби», «Джона Генри» и тому подобным.
«Но, — возразил тогда Дункан, — ведь у нас классика! Мы играем сонаты позднего Бетховена».
«Мы вызовем вас, — пообещал им искатель талантов, — если Никки проявит когда-нибудь в будущем интерес к подобной музыке».
Никки! Дункан побледнел. Неужели этот тип настолько близок в Первой Семье! Бормоча что-то бессвязное, Дункан глянул на Эла, и они покинули сцену вместе со своими кувшинами. Их сменили следующие конкурсанты — группа собак, одетых в наряды эпохи Елизаветы и изображавших персонажи из «Гамлета».
Собак тоже отправили прочь, однако это было весьма слабым утешением…
— Утверждают, — продолжала тем временем Николь, — что в глубинах океана мало света… А вот поглядите-ка на это странное существо.
По экрану проплыла рыба, перед носом которой светил яркий фонарик.
Тут в дверь постучали, и Иан вздрогнул от неожиданности. Потом встал и осторожно открыл.
На пороге, удивленно глядя на Дункана, стоял его сосед, мистер Стоун.
— Вы пропускаете собрание? — спросил он. — Разве во время переклички это не обнаружится?
В руках мистер Стоун держал все те же злополучные бумаги.
— Ну, каковы у меня успехи? — спросил Дункан.
Он был готов к самому худшему.
Войдя в квартиру, Стоун прикрыл за собою дверь. Глянул в сторону телевизора, увидел на экране Николь, сидевшую с океанографами, пару секунд послушал, о чем она говорит, и резко сказал хриплым голосом:
— Вы прошли тестирование с отличным результатом. — Он протянул бумаги Иану.
— Я прошел? — Дункан не поверил тому, что услышал.
Он взял бумаги у Стоуна, принялся недоверчиво их разглядывать. И тут же понял, что случилось.
Стоун решил вести себя так, будто Дункану удалось справиться с испытанием. Он сфальсифицировал результат, судя по всему, просто по-человечески сжалившись над соседом. Дункан поднял голову, и они молча посмотрели друг на друга.
«Какой ужас! — подумал Дункан. — И что же теперь?»
Такая реакция поразила его самого, но с этим ничего нельзя было поделать.
«Я желал провала, — понял вдруг он. — Но почему?.. — И сам себе ответил: — Да чтобы удрать отсюда, чтобы у меня была причина отказаться от всего этого, бросить свою квартиру, свою работу, сделать выбор и удрать. Эмигрировать в одной рубашке, воспользовавшись развалюхой, которая навсегда останется в марсианской пустыне».
— Благодарю вас, — хмуро сказал он.
— Когда-нибудь, — быстро ответил Стоун, — вы сделаете нечто похожее и для меня.
— О да, буду рад.
Стоун поспешно ушел. И оставил Дункана наедине с телевизором, кувшином, лживыми бумагами, подтверждающими, что тот выдержал тесты. Наедине с его мыслями.
ГЛАВА 3
На следующее после собрания утро Винс Страйкрок, американский гражданин и квартиросъемщик в доме «Авраам Линкольн», брился и периодически поглядывал на экран телевизора. Пришлось бы вернуться в 1994 год, тот самый год, когда Германия стала пятьдесят третьим из Соединенных Штатов, чтобы понять, почему Винс так жадно прислушивался к выступлению Дер Альте.
Нынешний Дер Альте, президент Руди Кальбфляйш, всегда раздражал Винса, и тот день, через два года, когда наступит срок окончания президентства и Кальбфляйшу придется уйти в отставку, станет поистине великим. Нет, в самом деле, день, когда закон прекращает полномочия очередного Дер Альте, достоин того, чтобы его праздновать.
Тем не менее Винс прекрасно понимал, что, пока старик остается на этой должности, не стоит упускать возможность повлиять хоть каким-то образом на ход событий, поэтому он выключил бритву и прошел в гостиную, чтобы поиграть с пультом телевизора. Он отрегулировал по своему вкусу положение нескольких кнопок и с надеждой стал ждать, когда настрой речи Дер Альте хоть чуть-чуть изменится к лучшему… Однако изменений не происходило. Слишком у большого числа телезрителей были свои собственные представления о том, что и как следует говорить старику. Собственно, в одном только этом жилом комплексе было достаточно людей, чтобы нейтрализовать любое давление, которое Винс мог оказать в желании повлиять на старика с помощью системы обратной связи. Но, в конце концов, в этом и заключается демократия. Винс тяжко вздохнул. Именно этого все и добивались — иметь правительство, которое восприимчиво к тому, что говорит народ. Винс вернулся в ванную и снова взялся за бритье.
— Эй, Джули! — позвал он жену. — Завтрак готов?
Однако с кухни не донеслось ни звука. И когда этот факт окончательно дошел до сознания Винса, он вспомнил, что жены не оказалось и в постели, когда он проснулся в это утро…
Внезапно он все вспомнил. Вчера, после собрания по случаю Дня поминовения, он и Джули поссорились так сильно, что решили развестись, тут же спустились к домовому уполномоченному по бракам и разводам и заполнили необходимые документы. Джули собрала вещички и хлопнула дверью, так что теперь он находился в квартире один. И если не приготовит завтрак самостоятельно, то останется голодным.
Это был удар, потому что их брак длился уже довольно долго — целых шесть месяцев — и Винс привык видеть Джули по утрам на кухне. Она знала, что ему нравится яичница, посыпанная тертым сыром «Мюнстер» (причем неострым). Черт бы подрал это новое законодательство, либеральное в части разводов, что протащил президент Кальбфляйш! Жаль, что старик не отбросил копыта во время одного из своих знаменитых двухчасовых послеобеденных снов! Впрочем, тогда бы его место попросту занял другой Дер Альте. К тому же, даже смерть старика не вернула бы Джули назад — это было превыше возможностей бюрократической машины СШЕА, сколь бы мощна она ни была.
Разозлившись, Винс подошел к телевизору и нажал на кнопку «С». Если ее нажимали достаточное количество граждан, старик должен был отключиться — кнопка «Стоп» прекращала президентскую болтовню. Винс подождал немного, однако маловразумительная болтовня продолжалась.
И тут его осенило: сейчас всего лишь восемь часов утра! Очень уж странно столь раннее выступление! Может, мощный взрыв в топливном хранилище разнес на кусочки всю лунную колонию? Старик частенько трепался о том, что надо бы потуже затянуть пояса, если хотим продолжать космическую программу, а не то вполне можно ожидать наступления эпохи самых разнообразных катастроф… Или наконец-то в земле — вернее, в грунте — нашли подлинные останки представителей некогда обитавшей на Марсе разумной расы? Лучше бы это произошло не на французской территории, а, как любил выражаться Дер Альте, на «нашей».
«Слушай, ты, прусский ублюдок, — подумал Винс. — Нам вообще не следовало пускать тебя сюда, в земли, которые я бы назвал «нашим палаточным лагерем». Федеральный союз нужно было ограничить лишь Западным полушарием. Но мир стал тесен. Когда основываются колонии за многие миллионы миль отсюда, на иных планетах или на спутниках иных планет, три тысячи миль, отделяющие Нью-Йорк от Берлина, не кажутся большим расстоянием. И, видит Бог, немцы просто мечтали об этом!»
Подняв видеофонную трубку, Винс позвонил домоуправу.
— Моя жена, Джули… я имею в виду свою бывшую жену… она, случаем, не арендовала вчера квартиру в нашем же доме?
Если бы Винсу удалось найти Джули, он бы, возможно, позавтракал с нею, и это подняло бы его настроение… Он ждал ответ с надеждой.
— Нет, мистер Страйкрок. — Несколько секунд молчания. — В наших документах ничего не отмечено.
«Вот дьяволица!» — подумал Винс и положил трубку.
Что же все-таки за штука, этот брак? Договоренность делиться чем угодно, в том числе и мнениями по поводу ранней утренней речи Дер Альте?.. Уверенность в том, что кто-то приготовил тебе завтрак, пока ты собираешься на работу в детройтский филиал фирмы «Карп унд Зоннен Верке»?.. Да, конечно, брак означает взаимную договоренность, в соответствии с которой один из супругов может заставить другого заниматься тем, что ему самому не по нраву. К примеру, приготовлением пищи — Винс терпеть не мог употреблять пищу, которая приготовлена его собственными руками. В периоды холостяцкой жизни он питался в домовом кафетерии. И теперь его ждала та же самая, еще не забытая кормежка. Мэри, Джин, Лора, теперь Джули… Четыре брака, последний — самый короткий… Похоже, он, Винс, неуклонно катится под горку. Может, упаси господи, он вообще скрытый гомик?
А Дер Альте продолжал вещать с экрана:
— …и полувоенная активность напоминает эру Варварства и, следовательно, должна быть отвергнута.
Эрой Варварства именовался период господства нацистов в середине прошлого века. С тех пор прошло сто лет, но время это еще вспоминали — пусть и в искаженном свете, однако достаточно ярко. Вот и прибег Дер Альте к помощи радиоволн — чтобы осудить «Сыновей Иова», новейшую организацию квазирелигиозного характера, созданную психами, которые болтались по улицам, призывая очистить национальную этническую среду и провозглашая другие, не менее идиотские требования. Другими словами, это были призывы изгнать из общественной жизни лиц, которых в народе зовут специалами, особенно тех, кто родился во период выпадения радиоактивных осадков, вызванных испытаниями атомных бомб, в частности после сверхмощных ядерных взрывов в Народном Китае.