— Гулять пойдем, — приговаривал я. — Погуляем, погуляем немножечко. На прогулочку…
Пошли мы на прогулочку. С минуту ее серьги тыкались мне в грудь, и мы выделывали замысловатые на, словно танцовщицы в ритме адажио. Дошли до тела Гейджера и обратно. Я заставил ее посмотреть на покойника. Она нашла, что он «вкусный». Захихикав, решила сообщить мне об этом, но получилось «ву-ву-ву». Доведя до дивана, я уложил девушку. Она еще похихикала и заснула. Распихав ее вещи по карманам, я обошел тотемную треногу. Фотоаппарат действительно был, но без пленки. Поискал на полу: может, Гейджер успел вынуть. Нигде ничего. Эго мне не понравилось.
Я вышел из комнаты. Сзади кухня. Окно в кухне открыто, сетка сброшена, а на раме явные следы взлома. Задняя дверь тоже не заперта. Оставив все как было, я заглянул в спальню по левой стороне коридора. Она оказалась нарядной, ухоженной, женской. Даже покрывало на постели — с воланами. На туалетном столике перед трельяжем — духи, кошелек, пара купюр, мужские щетки, футляр для ключей. В гардеробе висела мужская одежда, под кроватью стояли мужские домашние туфли. Комната мистера Гейджера. Забрав футляр с ключами, я вернулся в гостиную и осмотрел письменный стол. В глубоком ящике обнаружил металлическую шкатулку. Испробовав ключи, я открыл шкатулку, в которой оказалась записная книжка в голубом кожаном переплете, густо исписанная шифрованным текстом — почерк был тот же, что в письме генералу Стернвуду. Книжку я сунул в карман и, протерев шкатулку там, где касались мои пальцы, закрыл ящики стола, сунул ключи себе, завернул каминный газ и попытался разбудить мисс Стернвуд. Это оказалось абсолютно безнадежным делом. Нахлобучив ей шляпу, я завернул девушку в плащ и отнес в машину. Потом вернулся в дом и, загасив везде свет, закрыл переднюю дверь. Отыскав в сумке девушки ключи зажигания, завел ее паккард. Вниз мы спустились медленно, не зажигая фар.
Через десять минут мы были у ее дома. Кармен все храпела, овевая меня парами эфира. Голову она пристроила на моем плече — я ничего не мог поделать, только постарался сесть так, чтобы она не разлеглась у меня на коленях.
VIII
В боковых дверях резиденции Стернвудов сквозь стеклянные квадратики в оловянных рамках виднелся мягкий свет. Остановив паккард у ворот, я вытряхнул содержимое карманов на сиденье. Девушка храпела в углу, шляпа ее сползла на нос, руки безвольно свисали на плащ. Я вышел, позвонил. Издалека послышались приближающиеся шаги. Дверь отворилась, и на меня воззрился седоглавый дворецкий с несгибаемой спиной. Лампа из холла превратила его волосы в сияющий нимб.
— Добрый вечер, сэр, — вежливо произнес он, устремив свой взгляд сначала на паккард, а затем на меня.
— Миссис Рейган дома?
— Нет, сэр.
— Надеюсь, генерал спит?
— Да, сэр. Вечером ему спится лучше всего.
— А горничная миссис Рейган?
— Матильда? Она здесь, сэр.
— Самое лучшее — позвать ее. Эта работенка требует женских рук. Загляните в машину и поймете почему.
Он заглянул в машину, вернулся.
— Понятно, — кивнул он. — Я иду за Матильдой.
— Матильда приведет ее в чувство, — заметил я.
— Мы о ней позаботимся.
— Наверное, не впервые.
Мое замечание он проигнорировал.
— Ну так доброй вам ночи, — сказал я. — Остальное предоставляю вам.
— Да, сэр. Вызвать такси?
— Ни в коем случае. Меня здесь вообще не было. У вас галлюцинации.
Он улыбнулся, кивнул. Я повернулся, пошел к воротам.
Несколько кварталов я прошагал по кривым улочкам, промытым дождем, среди светящихся окон огромных домов, высоких и неприступных, словно средневековые замки, пока не вышел к обильно залитой светом бензоколонке. Сквозь стекло, покрытое дождевыми каплями, виден был парень в белой шапочке и синей куртке, устало сгорбившийся над газетой. Хотелось было зайти, но, махнув рукой, зашагал дальше. Я уже промок до такой степени, что хуже не станет, а в такую ночь дождаться такси немыслимое дело. К тому же у шоферов такси хорошая память на лица.
К дому Гейджера я добрался через полчаса быстрой ходьбы. Улица была пустынна, никаких машин, кроме моей, по-прежнему стоявшей у соседнего дома и напоминавшей потерявшуюся собаку. Сначала я выудил бутылку, заглотал половину того, что в ней оставалось, а потом уже залез в машину и закурил. Не докурив, выбросил сигарету, вышел и направился к Гейджеру. Открыв дверь, я вошел в теплую еще комнату, постоял, слушая, как с меня тихо капает на пол. Потом нашарил лампу, зажег свет.
Первое, что я заметил, — со стены исчезло несколько полос вышитого шелка. Хоть я и не подсчитывал их раньше, но пустые места на стене бросались в глаза. Сделав еще пару шагов, я зажег другую лампу и взглянул на тотемный столб. У его подножья, за кромкой китайского ковра, на голом полу лежал еще один коврик. Раньше его не было. Раньше там лежал труп Гейджера. Теперь он исчез.
Я похолодел. Стиснув зубы, покосился на тотемный глаз. Снова прошелся по дому — ничего не изменилось. Гейджера не было ни в его «волановой» постели, ни под ней, ни в стенном шкафу. Не было на кухне, в ванной. Оставалась запертая дверь направо по коридору. Один из гейджеровских ключей подошел. Комната оказалась интересной, но Гейджера там тоже не было. Интересна она была тем, что совершенно отличалась от будуара хозяина: строгая, простая мужская спальня, на деревянном полу разбросано несколько половичков с индейским рисунком, два стула с прямыми спинками, письменный стол с мужскими туалетными принадлежностями и двумя черными свечами в высоких подсвечниках. Узкая, жесткая на вид постель прикрыта коричневым пестрым покрывалом. В комнате было холодно. Я запер ее и, обтерев ручку двери носовым платком, возвратился к тотему. Присев на корточки, я осмотрел ворс ковра до самой входной двери. Мне показалось, что по направлению к ней на ковре остались две параллельных бороздки, словно по ковру протащили чьи-то пятки. Тот, кто это сделал, был настроен решительно. Покойник тяжелее разбитого сердца.
Это не были полицейские. Те бы еще толклись здесь, орудуя рулетками, шпагатами, мелом, аппаратами, порошком для отпечатков, дымя дешевыми сигаретами. Они уж были бы тут как тут. Однако это не был и убийца — тот торопился унести ноги: явно видел девушку, и у него не было уверенности, что она одурманена настолько, чтоб его не заметить. Этот тип сейчас уже далеко. Не знаю, что за всем этим кроется, но мне было плевать, если кому-то захотелось, чтобы Гейджер исчез, вместо того чтобы быть просто убитым. Меня заботило, сумею ли я добиться, чтобы похождения Кармен Стернвуд не имели огласки. Я запер двери, пробудил к жизни застоявшуюся машину и отвалил домой — к горячему душу, сухой одежде, запоздалому ужину. Дома после всего этого я уселся в кресле и выпил море горячего пунша, стараясь расшифровать строчки в гейджеровской записной книжке. Я был уверен, что передо мной список имен и адресов, вероятно, заказчиков. Их было более четырехсот. Прибыльное дельце, не говоря уже о случаях шантажа, а их, похоже, было достаточно. Любое имя в книжке могло принадлежать убийце. Не позавидуешь полиции, когда она начнет расследовать эту грязную историю.
Я отправился спать, переполненный виски и чувством безнадежности. Снилось мне, как мужчина в окровавленном китайском халате гоняется за нагой девушкой с длинными нефритовыми серьгами, а я бегаю и пытаюсь их сфотографировать пустым аппаратом.
IX
Наступившее утро было ясное, солнечное. Проснулся я с мерзким вкусом во рту: словно жевал перчатки. Выпив две чашки кофе, просмотрел утренние газеты. Ни в одной из них не было даже строчки о мистере Артуре Куине Гейджере. Я как раз встряхивал свой мятый влажный костюм, когда зазвонил телефон. Говорил Берни Олс, главный следователь прокуратуры, который направил меня к генералу Стернвуду.
— Как дела? — начал он голосом человека, отлично выспавшегося и не слишком занятого.
— Как с похмелья, — отозвался я.
— Хе-хе, — посмеялся он добродушно, затем голос зазвучал нарочито беззаботно — профессиональный тон полицейского. — Был уже у генерала Стернвуда?
— Угу.
— Что-нибудь сделал для него?
— Был слишком сильный дождь, — ответил я, если это могло сойти за ответ.
— В этой семейке всегда что-нибудь случается. Большой бьюик, который принадлежит кому-то из них, как раз купается в приливе у рыбацкого мола на Лидо.
Я так сжал трубку, что она едва не треснула. Даже дыхание задержал.
— Вот так, — бодро продолжал Олс. — Красивый новый бьюик-седан, напрочь изуродованный песком и морской водой… Да, совсем забыл: в нем был некий парень.
Я осторожно выпустил воздух из легких.
— Рейган?
— Что? Кто? А, думаешь, тот контрабандист, которому вскружила голову старшая дочь, а потом вышла за него? Никогда его не видел. Что бы он там, внизу, делал?
— Не валяй дурака! Что бы там, внизу, делал любой?
— Не знаю, приятель. Хочу туда съездить, глянуть. Поедешь со мной?
— Еду.
— Тогда кати ко мне. Буду в своем шалаше.
Побрившись, одевшись, я проглотил легкий завтрак и меньше чем через час уже был у Дворца юстиции. На седьмом этаже в коридор выходили двери небольших канцелярий, где трудились работники прокуратуры. Кабинет Олса был не больше других, но принадлежал ему одному. На столе он не держал ничего лишнего: только выпивку, дешевый письменный прибор, шляпу и одну ногу. Олс был блондин среднего роста, с насупленными белесыми бровями, спокойными глазами и крепкого сложения. Такого человека на улице вы бы и не заметили. Случайно мне известно, что он убил девять человек, трое из которых держали его на мушке — по крайней мере, думали, что держали.
Поднявшись, он сунул в карман металлический портсигар с миниатюрными сигарами, одну из которых держал в зубах, покачался на пятках и, склонив голову, осторожно покосился на меня.
— Это не Рейган, — сообщил он. — Я проверял. Рейган — могучий детина, длинный, как ты, и фунтов на двадцать тяжелее. А это молодой парнишка.
Я промолчал.
— Почему Рейган унес ноги? — спросил Олс. — Занимаешься этим?
— Вовсе нет.
— Если парень из шайки контрабандистов женится на богатом семействе, а потом говорит адью красотке-бабе с несколькими тысячами законных долларов, — этого достаточно, чтобы и я начал шевелить извилинами. А ты, наверное, думал, что это секрет?
— Гм.
— Ладно, приятель, можешь не говорить. Я не сержусь.
Он обошел письменный стол, похлопав, проверил карманы и потянулся за шляпой.
— Я Рейгана не ищу, — сказал я.
Олс запер дверь, и мы, спустившись к служебной стоянке, втиснулись в маленький голубой седан. Он поехал по Сансет, изредка пуская в ход сирену, чтобы проскочить на красный. В свежем воздухе было нечто бодрящее, отчего жизнь казалась простой и приятной, правда, не для человека с заботами по горло. У меня их было по горло.
До Лидо так миль 50 по автостраде вдоль берега, причем первые десять — по городской, забитой транспортом толчее. Олс прикончил их за три четверти часа. Потом с визгом затормозил у выцветшей ветхой арки, я распрямил скрюченные конечности, и мы вышли. От арки в море шел длинный мол с белыми перильцами. В конце его свешивалась через перила кучка людей, а возле арки стоял полицейский-мотоциклист, охранявший мол от зевак. По обеим сторонам автострады скучились машины — неизбежные ловцы сенсации обоего пола. Олс показал полицейскому свой значок, и мы ступили на мол, окунувшись в пронзительный аромат рыбалки, приглушить который не смог даже ночной ливень.
— Там, на моторке, — показал Олс своей миниатюрной сигарой.
В конце мола приткнулась низкая черная лодка с широкой палубой наподобие плота. На палубе под ранними солнечными лучами что-то сверкало — большой хромированный автомобиль, еще опутанный подъемными цепями. Стрела подъемного крана была уже в нерабочем положении: опущена на уровень палубы. Возле машины стояли люди. По скользким доскам спустились на палубу и мы.
Олс приветствовал помощника шерифа в униформе цвета хаки и другого — в штатском. Экипаж моторки в составе трех членов, опершись о борт, жевал табак. Один из них грязным махровым полотенцем вытирал мокрые волосы. Наверное, это он накладывал под водой цепи.
Мы осмотрели машину. Передний бампер вогнут, одна фара разбита, а вторая вдавлена, но стекло уцелело. Помята крыша; краска и хромированные детали на всей машине безнадежно испорчены; мокрые, черные сиденья. Все шины, однако, без повреждений.
Водитель еще обнимал руль, голова с плечом образовали неестественный угол. Это был худой темноволосый парнишка, в недалеком прошлом — красавчик. Сейчас лицо его было голубовато-белым, тускло поблескивали глаза под прикрытыми веками, во рту — песок. Слева на лбу темнела ссадина, подчеркиваемая белизной кожи.
Олс отошел и, похмыкивая, раскурил сигарку.
— Ну, что скажете?
Носитель униформы цвета хаки показал на полицейских на краю мола. Один из них ощупывал проломленные перила. Разнесенное в щепу дерево ярко желтело, как только что спиленная сосна.
— Вот здесь он вломился… Тут, внизу, дождь перестал довольно рано, около девяти. Дерево внутри разломов сухое. Значит, все произошло после дождя. Машина свалилась в глубокую воду, в противном случае была бы помята гораздо больше, а глубоко здесь может быть на половине прилива, не выше, иначе его отнесло бы дальше; либо на половине отлива, не ниже, иначе его выбросило бы на камни. Следовательно, это случилось около десяти вечера вчера. Может, полдесятого, не позже. Утром машину заметили ребята, когда пришли рыбачить. Мы ее вытащили и обнаружили внутри мертвого парня.
Мужчина в штатском похлопывал носком туфли о палубу. Покосившись на меня, Олс перекатил сигарку во рту.
— Пьяный? — вопрос не адресовался никому конкретно.
Парень, вытиравший голову, подойдя к перилам, откашлялся вдруг так энергично, что все взгляды обратились на него.
— У меня полно песку, — объяснил он, отплевываясь. — Не столько, как у этого нашего приятеля, но вроде того.
Носитель униформы изрек:
— Может, и пьяный. Выпендривался в дождь сам перед собой. Алкаши способны на все.
— Пьяный? — подал голос штатский. — Ручной тормоз выжат лишь наполовину, и у парня рана на лбу сбоку. По-моему, здесь убийство.
Олс посмотрел на типа с полотенцем.
— А ваше мнение, юноша?
Хозяину полотенца, похоже, такое обращение польстило, он ухмыльнулся:
— Я считаю, самоубийство, шеф. Конечно, не мое это дело, но раз уж меня спросили, так это самоубийство. Во-первых, паренек оставил на молу след, ровный как шнур. Его шины видны по всей длине мола. Значит, было это после дождя, как сказал шериф. Перила срезал сразу, потому и упал на колеса. Иначе кувыркнулся бы несколько раз. Выходит, скорость была дьявольская. Ручной тормоз ничего не значит. Мог его задеть, когда падал, и голову тогда же поранил.
— У вас хороший глаз, юноша, — похвалил Олс и обратился к помощнику шерифа: — Его вы осмотрели?
Тот посмотрел на меня, на экипаж.
— Ладно, оставим это, — сказал Олс.
С мола к нам спускался щуплый паренек в очках, с усталым лицом и черной сумкой. Выбрав на палубе местечко почище, поставил сумку. Потом, сняв шляпу и пригладив затылок, загляделся на море, словно забыв, куда и зачем пришел.
— Ваш пациент там, доктор, — напомнил Олс. — Грохнулся с мола вчера вечером. Между девятью и десятью. Больше ничего не знаем.
Щуплый с отвращением посмотрел на мертвеца. Потрогал его голову, осмотрел рану на виске, поворочал голову из стороны в сторону, помял ребра. Поднял вялую мертвую руку, посмотрел на ногти. Опустил руку, наблюдая, как она падает. Потом отошел к сумке, достал оттуда блокнот с бланками — свидетельствами о смерти — и начал заполнять.
— Безусловная причина смерти — проломленный череп, — заговорил он, записывая. — Это значит, что воды в нем мало. А это значит: он сейчас на воздухе начнет очень быстро коченеть. Советую вытащить его из машины, пока совсем не застыл. Иначе это сделать будет трудно.