Здесь собралось почти все взрослое население Протягайловки. Не было только председателя сельсовета Данилэ Мунтяну, председателя колхоза Костаке Гонца и секретаря партийной ячейки Степана Чобу. Отсутствие начальства в такой момент было трудно объяснимо и давало поводы для пересудов. Одни говорили, что их ночью срочно вызвали в район, другие — что их след простыл: сами видели, как они подались за Днестр. Пересуды мгновенно прекратились, когда на улице показались все трое. Скорым шагом, почти бегом, приближались они к сельсовету. На крыльцо вскочил Данилэ Мунтяну. Длинная кавалерийская шинель делала его худую высокую фигуру еще выше. Он молча, хмурым, испытующим взглядом, будто ища кого-то, оглядел притихшую толпу и высоким голосом начал:
— Граждане сельчане, колхозники нашего славного колхоза, носящего имя нашего незабвенного героя! Вопрос: кто кого — или мы кулаков, или они нас, решен окончательно и бесповоротно, но классовый враг не дремлет. Он еще не добит и оказывает бешеное сопротивление. Классовая борьба, как учит нас товарищ Сталин, обостряется, враг не сложил оружия. Сегодня ночью он произвел еще одну наглую вылазку, обнажив свое кулацкое, вражеское нутро. Сегодняшней ночью бежала к своим боярским хозяевам кучка кулаков-мироедов. Не великаз потеря, скатертью дорога. Однако советский корабль не тонет, наоборот, он с каждым днем плывет дальше, к светлому будущему
Советская Молдавия — это яркий путеводный маяк для наших угнетенных братьев по классу на той стороне Днестра. В ответ на наглую кулацкую вылазку ответим ударным трудом на всех фронтах, повысим трудовые темпы, перевыполним план хлебозаготовок! Гидра мировой контрреволюции на всем земном шаре...
— Эй, Данилэ, погоди об этой самой... гидре. — Из толпы вышел невысокий плотный крестьянин. — Ты лучше ответь, чем я кормить своих детей буду, у меня их, ты знаешь, четверо. Налог я сдал. Все, что полагалось. Остальное, стало быть, мое. Оказалось, нет, не мое. Говорят, сдавай еще, а то хуже будет. А куда уже хуже? — он развел руками и оглянулся на стоящих рядом крестьян, ища поддержки.
Толпа возбужденно загудела.
— Ты же не хуже меня знаешь, Сава, сколько хлеба эти мироеды, пившие нашу кровь, прятали от советской власти. В землю закапывали, пусть гниет, лишь бы не дать рабочим и крестьянам. Думали задушить голодной смертью. Вот у Мирона Чеботаря тридцать пудов откопали...
— Так он же кулак из кулаков, этот Мирон,— не отступал Сава, — а я в середняки записан. Все, что полагалось, сдал, ничего не прятал.
Председатель сельсовета еще сильнее нахмурил брови.
— Ты мне эту кулацкую агитацию не разводи. Стране нужен хлеб, нашему героическому рабочему классу, который, не щадя сил, выполняет пятилетку в четыре года. И точка. Наш колхоз, носящий славное имя Григория Ивановича Котовского, должен выполнить план хлебосдачи, хоть разбейся. И точка. Я понятно говорю?
Мунтяну устремил на Саву недобрый взгляд красных от бессонной ночи глаз. Сава выдержал этот взгляд и продолжал.
— Я бы, может, и сдал бы больше, да нету. Участок выделили бросовый, много ли с него возьмешь? Не то что некоторым, я о тех говорю, кто за Днестр подался. Работаю в колхозе не хуже других, это все знают. Разве это справедливо, люди добрые? Куда же вы, советская власть, раньше смотрели? Может сейчас, когда эти побросали дома и участки, мне дадут хороший участок?
— Ох и хитрый же ты мужик, Сава, как я посмотрю, — председатель скривил рот в усмешке. — Сразу свою выгоду ищешь.
— А что, он правильно говорит,— раздалось со всех сторон. — Участки выделяли абы как без разбора, что лодырю, что работящему все одно.
Председатель колхоза Костаке Гонца, стоявший позади Мунтяну на крыльце, вышел вперед, поднял руку, призывая к тишине.
— Спокойно, товарищи! В настоящий момент, когда...
Однако его перебил визгливый женский голос.
— Когда кооперация будет работать? — женщина средних лет в цветастом платке протискивалась сквозь толпу поближе к начальству. — Это что ж получается? Раньше, при царе, перекупщики-спекулянты нас обманывали, которые из Тирасполя да Одессы приезжали, и теперь, значит, то же самое? Никифор, заготовитель кооперативный, залил глазищи винищем, пьянствует, забыли, когда трезвым его видели. А перекупщики только этого и ждали. Сдается мне, перекупщики-спекулянты его нарочно спаивают.
— А об избе-читальне забыла, тетка Параскица? — послышался звонкий молодой женский голос. — Ты и о ней скажи, пусть все слышат.
— И скажу, почему не сказать, раз такой разговор пошел.
Однако, едва начав говорить, она остановилась на полуслове, повернула голову, приподняла платок, закрывавший ухо, прислушалась. Вслед за женщиной повернули головы и остальные: тетка Параскица славилась не только своим острым языком, но и тонким слухом. Слабый гул, который первой уловила Параскица, нарастал, и из-за поворота выскочил легковой автомобиль. Люди молча, с любопытством смотрели на подъезжающую к сельсовету черную машину. Автомобиль был редким, диковинным «гостем» в селе, и его появление считалось немалым событием. Из машины вышли трое мужчин городского вида. Мунтяну и Гонца сразу узнали в том, что повыше, секретаря обкома партии Слободенюка; его спутников, коренастых, в кожаных пальто и сапогах, они видели впервые. Секретарь обкома поздоровался и сказал, обращаясь ко всем:
— По какому поводу митингуете в такую рань?
Мунтяну хотел что-то сказать, но его опередила все та же тетка Параскица:
— Извиняюсь, не знаю, кто вы будете, но вижу — большой начальник, если на машине приехали, я и говорю: когда не придешь в избу-читальню — замок с полпуда висит. А я, между прочим, грамотная, ликбез окончила, и дети в школу ходят, тоже грамоту знают получше меня. А где книжку взять, если замок? И опять же взять кооператив...
— О кооперативе ты уже говорила, тетка Параскица, — недовольно остановил ее председатель сельсовета.
— А мне вот интересно послушать, товарищ Мунтяну. Мы вас слушаем, продолжайте, не стесняйтесь, — секретарь обкома подбодрил замолкнувшую было женщину, и та выложила все, что думала о кооперативе, о своем колхозном бригадире, пьянице и сквернослове, и еще кое о чем.
— Кто еще желает слово сказать? — секретарь обкома поднялся на крыльцо. — Не стесняйтесь, товарищи колхозники, говорите все, что думаете. Не только мне, секретарю обкома, но и вашим руководителям, — он указал на стоящих рядом Мунтяну, Гонцу и Чобу, — будет полезно услышать.
— Я желаю! — раздался негромкий простуженный мужской голос.
— А вы сюда идите, поближе, пусть все видят и слышат, — позвал его секретарь.
На крыльцо взошел крестьянин в рваном полушубке. Он молчал, ища слова. Наконец произнес:
— Это что же получается, не могу никак в толк взять. Советская власть — самая справедливая власть, и потому все должно быть по справедливости. А у нас как получается? Вот, к примеру, возьмем меня. Пусть скажут, — он повернулся вполоборота к начальству, — случался ли день, когда бы я не вышел на работу? Или отказывался?
— Да что там... Знаем мы тебя, работящий мужик, безотказный, — раздалось из толпы.
— А раз так, то почему я получил за свой безотказный труд столько же, сколько, к примеру, Карауш Панфил, а он, это всем известно, больше на своем приусадебном участке потел, чем на колхозном поле. Несправедливо, неправильно это. Прошу учетчика показать мою трудовую книжку,.хочу своими глазами увидеть, что там записано, а у него, оказывается, и нет вовсе никаких книжек. Всем одинаковые трудодни записывает.
— Правильно говоришь, Танас, — послышались одобрительные возгласы. — Нет порядка у нас в колхозе.
Заговорили все разом, перебивая друг друга, словно только и ожидали приезда городского начальства, чтобы высказать наболевшее. Секретарь обкома вслушивался в общий разговор, а когда люди выговорились, сказал:
— Во всем разберемся, товарищи колхозники, для этого и приехали. И в ваших колхозных делах, и в том, что произошло ночью на Днестре. А потом встретимся снова и поговорим. Теперь спокойно возвращайтесь по домам. — Люди стали неохотно расходиться. — А у нас с вами, — секретарь обернулся к сельским руководителям, — разговор только начинается.
Мунтяну достал из кармана шинели ключ и отомкнул висячий замок на дверях сельсовета. В кабинете председателя было холодно, почти как на улице, и он, проклиная про себя ночного сторожа деда Гаврилу, поспешил в сарай за дровами. Промерзлые насквозь дрова разгорались медленно, и Мунтяну, чертыхнувшись, отвинтил крышку керосиновой лампы и плеснул керосина в печь. Пламя вспыхнуло, печь загудела, и в комнате сразу стало уютнее. Покончив с растопкой, он сел за свой накрытый зеленым, заляпанным чернильными пятнами сукном стол. Позади него на стене висел огромный портрет Котовского. Художник-самоучка изобразил прославленного героя в седле, на его любимом Орлике, с обнаженной шашкой в вытянутой руке. Все расселись на добротных резных стульях, перекочевавших сюда из помещичьей усадьбы и резко контрастирующих с убогим убранством помещения.
Секретарь обкома не спешил начинать, с интересом разглядывая портрет.
— Рассказывай, председатель, — наконец сказал он, — что у вас ночью приключилось.
— Да вам уже, верно, доложили, товарищ секретарь обкома. — Мунтяну встал, однако Слободенюк жестом оставил его сидеть. — Ушли, гады недобитые, к своим боярам на ту сторону. Сволочи, кулацкое отродье... Недоглядели...
— Кто конкретно недоглядел, товарищ Мунтяну? — секретарь очень внимательно посмотрел на него.
— А я конкретно, товарищ секретарь обкома. Пограничники, кто же еще, А еще говорят — граница на замке. А замок, оказывается, запросто открывается. Я бы эту контру недобитую в гражданскую этими руками перестрелял, — он вытянул вперед большие натруженные руки с короткими узловатыми пальцами. Желваки на его худом небритом лице жестко заиграли.
— Пограничников мы пока оставим, там разберутся, — вступил в разговор один из незнакомцев в кожанке, тот, что был постарше. — Сколько всего ушло и кто поименно?
— Мы с ними, — он кивнул в сторону Гонцы и Чобу и пояснил: — это председатель местного колхоза и секретарь партячейки, — всю ночь по селу ходили, выясняли. Человек шестьдесят наберется. Пока точно сказать затрудняюсь.
— И все они — кулаки? — секретарь обкома испытующе посмотрел на председателя. Тот не спешил с ответом.
— Нет, товарищ секретарь обкома, не все. Большинство, конечно, кулаки, но есть и середняки, и даже бедняки, самые лодыри, бездельники и пьяницы, из подкулачников.
— Постарайтесь вспомнить, — снова вступил в разговор мужчина в кожанке, — не видели ли в последнее время в селе подозрительных или просто посторонних людей.
Ответил Чобу:
— Если бы видели, сразу бы доложили на заставу. Понимаем, что на самой границе живем. Не одного контрабандиста помогли задержать.
— Еще вопрос. У кого в селе, в том числе и у тех, кто ушел за Днестр есть родственники на той стороне? Очень важно нам знать.
Мунтяну хотелось спросить кого тот имеет в виду под словом «мы», однако он воздержался от вопроса, рассудив: раз эти двое приехали вместе с секретарем обкома, то они начальники тоже немалые.
— Затрудняюсь ответить, уважаемый товарищ. Я родом из других мест буду. Может, они знают — Мунтяну показал на своих товарищей. — Они местные, протягайловские.
— Имеются такие, — сказал Гонца. — Одна ведь была земля при царе, и там, и здесь. Девки из нашего села замуж выходили на тот берег, да и парни тоже, бывало, там женились, так и оставались. Разве всех упомнишь?
— Меня те интересуют, у кого родственники подались на другую сторону после захвата румынами правого берега.
«Вот привязался, — с неудовольствием подумал Гонца. — И зачем ему это знать?»
— Есть и такие, которые новой власти испугались. Дайте вспомнить...
— Да что там вспоминать, Костаке, — заговорил Чобу. — Теодора Манолеску сын ушел в двадцать третьем, а теперь и старик туда же. Брат Богдана Колцы, Игнат, то же самое, а сам Богдан здесь, мы у него ночью в хате были. Один из наших передовиков, между прочим. Василия Мугурела младший брат тоже давно туда подался, Григорий, а вчера и старший Василий. Здесь все ясно, и отец их покойный был кулак из кулаков, и Василий тоже. Раскулачили мы его основательно. — Чобу ухмыльнулся. — Еще должны быть, потом вспомню, да и людей надо поспрашивать. Я вижу, вас это очень интересует.
— Я, конечно, очень извиняюсь, — решился наконец Мунтяну, — но зачем это вам, товарищ, не знаю вашего имя-отчества?
Секретарь обкома посчитал нужным внести ясность:
— Эти товарищи из областного ГПУ. Люди они действительно весьма любознательные, — секретарь улыбнулся краем рта. — Так что, как говорится, прошу любить и жаловать.
— Очень надеемся на вашу помощь, особенно вот он, — чекист постарше кивнул в сторону не проронившего ни слова во время беседы своего товарища. — Фамилия его Трофимов Дмитрий Алексеевич. Можно и просто Митя. Молодой еще, не обидится. Он пока останется в селе. Будем считать, по командировке райколхозсоюза. Между прочим, он окончил сельхозтехникум, дипломированный агроном. Так что вы не стесняйтесь использовать его по прямой специальности. О нашем разговоре никому ни слова. Ясно?
Секретарь обкома встал, прислонился спиной к уже нагревшейся печке, о чем-то размышляя.
— Значит, говоришь пограничники виноваты, товарищ Мунтяну? — обратился он к председателю сельсовета и, не ожидая ответа, продолжил: — А вот я думаю, и даже уверен, что мы все виноваты. Именно все. И сегодняшний разговор с колхозниками тому свидетельство. Безусловно, прошедший год был трудным, очень трудным. Молдавия не выполнила план хлебопоставок. К естественным трудностям роста молодых колхозов добавилась и засуха. Не хватает кадров, техники, семян. Многого не хватает, все это верно. Но недопустимо хлеб у людей подгребать подчистую, чуть ли не обыски устраивать да штрафы налагать.
— Но как же быть, товарищ секретарь обкома? Райком требует — давай хлеб, давай, райисполком то же самое, заготзерно — опять же, — горячо, запальчиво заговорил Гонца. — А где его взять, тот хлеб? Вот и приходится... Наш колхоз план хлебосдачи перевыполнил, а теперь, стало быть, мы еще и виноваты.
— Перевыполнять планы, товарищ председатель колхоза, конечно, надо, этого требует от нас партия, но не такими партизанскими методами. Вы все, конечно, читали статью товарища Сталина «Головокружение от успехов». Она опубликована почти два года назад, но и сейчас актуальна. С партизанщиной в колхозном строительстве, с левацкими загибами пора кончать. Об этом еще раз напоминает нам в последнем номере «Правда». До вас этот номер еще не дошел. Потом прочитаете. «Хлеб в скобках» называется статья. Молдавию критикуют на всю страну. За нарушения законности в хлебопоставках. И хотя ваш колхоз там прямо не упомянут, но критику вы должны принять и в свой адрес. Правильно указывает товарищ. Сталин: слишком мы увлеклись первыми успехами коллективизации и забыли, что сегодняшний колхозник еще вчера был единоличником с присущей ему частнособственнической психологией. А вот наши классовые враги это хорошо помнят и пользуются. Вольно или невольно мы отвращаем честных середняков и бедняков от вступления в колхоз.
Он сделал паузу, прошелся по комнате.
— Советскую Молдавию по справедливости называют маяком социализма, на который с надеждой и верой смотрят наши угнетенные братья по ту сторону Днестра. Можете себе представить, какой дикий вой поднимут бояре и их прихвостни вокруг этого побега? Ведь ушли не только, насколько нам известно, кулаки. И не из одного вашего села. Наломали мы дров, чего уж там. Вместе отвечать будем, товарищи сельские руководители. Так что будьте готовы. У меня пока все.
Черный юркий «форд» круто набрал скорость. Стоявшие на крыльце Мунтяну, Гонца и Чобу и новый колхозный «агроном» молча провожали его глазами, пока он не скрылся за поворотом, оставляя на снегу четкие отпечатки протекторов.
VIII
Румынские газеты, в отличие от прессы других европейских стран, поступали в Центр нерегулярно: между СССР и Румынией не было дипломатических отношений, и корреспонденция шла обходным путем через третьи страны; случалось, и довольно часто, что бухарестские, и в особенности кишиневские газеты, попадали на советскую сторону буквально на следующий день после выхода — напрямую, через границу, однако доставка почты в Москву требовала времени. Как назло, именно в эти дни, когда в Центре румынскую прессу ожидали с повышенным интересом, газеты задерживались.