Аввакум сыграл свою коронную роль и снова надел маску скучающего человека.
Мне не оставалось ничего другого, как капитулировать. Я вытащил из чемодана ковер и молча бросил его к ногам Аввакума.
Пока в соседней комнате он одевался и варил кофе, я с любопытством осмотрелся. Кроме киноаппарата не было ни одной новой вещи. Множество книг на полках, старый диван с потертой плюшевой обивкой, высокая настольная лампа, просиженное кожаное кресло у камина — все мне было знакомо, все стояло на тех же, раз и навсегда установленных местах. И я подумал, что каждый предмет, как и хозяин, навсегда распростился с надеждой, что когда-нибудь будет обновлен или передвинут хотя бы на один сантиметр. И лишь киноаппарат выглядел оптимистом и вызывающе поблескивал своими линзами на письменный стол Аввакума — единственное место в комнате, где обычный строгий порядок утратил свою власть. Раскрытые книги, вперемешку с журналами, вырезками с подчеркнутыми заглавиями и отмеченными абзацами — весь этот хаос свидетельствовал о том, что хозяин не засиживается подолгу за своим столом, что интересы его сосредоточены на чем-то другом, вне пределов этой комнаты. Было, правда, и другое объяснение — он проводит большую часть времени в своем любимом кожаном кресле. Вытянув к камину ноги и закрыв глаза, он словно прислушивается к каким-то далеким, едва уловимым и одному ему слышным звукам. Таким я видел Аввакума в самые тяжкие для него дни — после окончания «ящурного дела» и самоубийства Ирины. Эта мрачная картина навсегда врезалась в мою память.
Но оказалось, что я ошибся и на этот раз.
— Изучаешь фототеку? — спросил Аввакум, входя в комнату с подносом. На нем был элегантный темно-коричневый костюм.
— Какую фототеку? — удивился я.
Аввакум улыбнулся и, обняв меня, подвел к книжным полкам. Там был пристроен узкий шкафчик с застекленными ящиками. Он достигал уровня самой верхней из полок и поэтому казался их продолжением.
Как-никак я все же трясся в поезде целую ночь, и поэтому некоторые мелочи, естественно, ускользали от меня.
Аввакум принялся выдвигать ящики. Одни из них были набиты карточками, бланками, другие — пленками, и на всем этом стояли сигнатурные буквы и цифры и еще какие-то знаки, напоминавшие буквы греческого алфавита.
Аввакум предложил назвать ему первую попавшуюся букву. Вероятно, в уме промелькнуло слово «фантазия», и поэтому я произнес букву «ф».
«Отлично», — кивнул Аввакум. По всему было видно, что он очень доволен моим случайным выбором.
«На какие только фантазии не тратят время исключительные личности», — подумал я, умиляясь своему характеру. Правда, дома у меня был сачок для ловли бабочек. Но ведь одно дело — ловить крылатые цветы, а совсем другое — заниматься фотофокусами.
— Здесь хранятся снимки лиц, чьи имена начинаются с буквы «ф». Разумеется, у меня к ним «служебный интерес». А вот снимок бесшумного пистолета ГР-59… И черепа, пробитого пулей из него… А эта пленка особенная. Она приносит подлинное наслаждение. Минутку!
И он начал вставлять пленку в киноаппарат. Я крепко стиснул зубы, приготовившись увидеть чью-нибудь пробитую бедренную кость или изрешеченный желудок. Аввакум достал из шкафа магнитофон.
Сначала полились звуки, рождавшиеся в недрах какого-то сказочного лесного царства. На стене, служившей экраном, возникли скалы, деревья-уроды — изогнутые, с растопыренными сучьями, таинственные черные дебри… У тут же появились танцующие черти и ведьмы, а среди них — Ариэль и Оберон, Пук и Очаровательная Фея…
Началась Вальпургиева ночь.
Мне кажется, я мог бы смотреть и слушать целую вечность. Так звучала моя беззаботная юность, когда у ног лежал мир, который я собирался исколесить вдоль и поперек. Первые белокурые локоны, первая улыбка, первая счастливая бессонная ночь.
И — все исчезло.
— Буква «Ф». Фауст. Балетное интермеццо, — раздался холодный голос Аввакума.
Он раздвинул шторы, и по комнате снова разлился тусклый свет дождливого дня.
— Сейчас я покажу тебе «Очаровательную Фаю», — он протянул мне продолговатую карточку. — Из буквы «М», Марианна Максимова. Известно тебе это имя?
Не все знаменитости известны в Триградском крае. Чтобы не распространяться об этом, я воскликнул:
— Ну и красавица!
— Ее юные глаза смотрят и таят в себе опытность зрелой женщины, — авторитетно добавил я.
— Нравится? — снисходительно усмехнулся Аввакум.
Не я уже подавил в себе первоначальный восторг, засунул руки в карманы и, пожав плечами, небрежно ответил:
— Интересное лицо…
Аввакум повел меня в музей, где продолжал работать внештатным реставратором. Никогда раньше не видел я здесь столько обломков — разбитых амфор, ваз и античных гидрий, статуэток, раздробленных на куски, мраморных плит со стершимися надписями.
— У тебя так много работы?
Аввакум улыбнулся. Он показал мне безрукую и безголовую статуэтку женщины из белого мрамора, сантиметров тридцать высотой и произнес: «Артемида!»
Я кивнул, хотя мог бы возразить. Ведь можно было считать, что это Афродита, или Афина, или какая-нибудь стройная древнегреческая гетера. У нее не было ни головы, ни рук, а в остальном женщины похожи.
— Это видно по тунике и позе, — объяснил Аввакум. — Вот в этом месте, на левом бедре, на тунике нет складок и мрамор шероховатый. Очевидно, здесь был колчан со стрелами. Туника короткая, выше колен, а правое плечо и правая нога слегка выставлены вперед, как у человека, который бежит или преследует кого-то. Правая рука, несомненно, держала копье, а левая была согнута в локте… «Законсервированный» как работник Госбезопасности, Аввакум временно оторвался от «живой» жизни и поэтому сейчас парил на крыльях старой профессии, строя догадки и восстанавливая останки мертвого мира.
Когда я уходил, Аввакум сказал мне:
— Вечером, дорогой Анастасий, мы пойдем в гости к милым, симпатичным людям. Там ты увидишь и Фею. Она очаровательна, и ты непременно влюбишься в нее. Но не очень-то безумствуй, ибо она помолвлена, и жених ее — человек весьма ревнивый.
Так сказал мне Аввакум, и я поспешил купить новый галстук: старый был слишком светлым для моего черного костюма.
3
Вот как я попал в дом профессора Найдена Найденова, доктора физико-математических наук.
Если бы я знал, что судьба готовит мне роль безмолвного свидетеля ужасной драмы, если бы обладал даром предвидения, то, конечно, остался бы в Триграде и ходил бы охотиться на волков — это спорт мужественных людей и требует сообразительности.
…Итак, доктор математических наук был бездетным вдовцом лет шестидесяти и уже пенсионером. Из-за частичного паралича ног он почти не покидал своего дома и жил отшельником.
Его особняк выходил фасадом на улицу, по другую сторону которой тянулся лес. На первом этаже находились кухня, столовая и большой холл, откуда лестница вела наверх, в кабинет профессора — обширную комнату с застекленным фонарем, и на мансарду из двух каморок, глядевших в лес через круглые, окованные жестью слуховые окна.
В кухне жил дальний родственник доктора — бывший кок пассажирского парохода, курсировавшего по Дунаю, когда-то балагур и гуляка, а сейчас старый холостяк с лысой головой и мешочками под глазами. Он был чем-то вроде сиделки и повара при докторе, а кроме того получал кое-что с жильцов унаследованного им в провинции дома. Этот краснощекий толстяк и сейчас жил беззаботно, дни напролет мурлыкая романсы и шлягеры тридцатых годов.
Племянник профессора — Харалампи Найденов или просто Гарри — закончил декоративно-прикладной факультет Академии художеств и славился как оформитель витрин и выставочных стендов. Высокого роста, подвижный и гибкий, он кипел энергией. Всегда что-то делал, даже когда это выглядело смешным и неуместным: то стул передвинет, то скатерть на столе поправит или начнет приводить в порядок книги. И никогда не сидит впустую. Рисует в блокноте или выкладывает у себя на колене всевозможные фигурки из золотой цепочки. В ресторане официанты дивились на петушков и человечков из хлебного мякиша, машинально вылепленных его пальцами.
Зарабатывал он хорошо, но карты были его злым роком. Не потому, что азартно играл, а потому, что мошенничал. Когда эти махинации обнаруживались, игра заканчивалась скандалом.
Впрочем, навязчивые странности водились и за его дядей, почтенным доктором наук. В свободное от статей или учебников время он разгадывал математические ребусы. Даже из-за границы ему присылали специальные журналы, и он переписывался с их редакциями. Иногда профессор сам составлял ребусы с интегральными и линейными уравнениями, которые и Аввакуму не всегда удавалось разгадать.
Словом, семейство с причудами. Покойный отец Герри — ихтиолог — считался серьезным ученым, ной он во время отпуска или в праздники надевал ранец, однако отправлялся не к берегу моря, а бродил по монастырям и заброшенным часовням, выискивая бронзовые подсвечники, ржавые замки и полусгнившие фрагменты иконостасов. Во время таких скитаний по горам Странджи его смертельно укусила гадюка. Допускаю, что участковый ветеринарный врач ловит разноцветных бабочек, но ихтиолог, собирающий старые замки…
Такое мое мнение. А сейчас несколько слов о Фее. Я не романтик, но позволю поэтическое сравнение. Это был чудесный цветок из рая правоверных, созданный богатой фантазией восточных поэтов.
Но жизнь ей доставила немало горестей.
Первое несчастье случилось, когда ей было всего восемнадцать лет. Стажерку Театра оперетты помощник дирижера пригласил в поездку на машине до Золотых Мостов. Он считался неплохим шофером, но на беду отвлекся: они с Феей попали в дорожную катастрофу. В двадцать лет она вышла замуж за известного инженера, директора крупного предприятия, который был лет на тридцать старше ее. Но вскоре после свадьбы муж внезапно скончался.
Жизненный путь Марианны отнюдь не был усыпан розами. Однако она держалась стойко. Ни разу не видел я эту женщину в скорби или унынии. И одевалась Фея красочно, требуя от Гарри такого же великолепия.
Вот в какой особый мир ввел меня Аввакум. Среди этих странноватых людей я казался очень прозаическим. Так оно и было на самом деле — ведь сумасброды не преуспевают на ветеринарном поприще.
Тот осенний вечер, когда Аввакум привел меня в гости к доктору, пролетел, как сон в летнюю ночь. Бывший кок приготовил чудесные шницели, а Гарри извлек из глубоких карманов демисезонного пальто две бутылки выдержанного красного вина. Потом они с Аввакумом снесли почтенного доктора на руках вниз. Это было совсем нетрудно, так как старик весил не больше пятидесяти килограммов. Очаровательная Фея поцеловала его в щеку, ухаживала за ним как родная дочь. А профессор оказался веселым и приятным человеком, рассказал несколько старых анекдотов и подарил своей будущей невестке изящный золотой перстень с крохотным изумрудом.
Мы поднялись на верхний этаж по витой лестнице. Очаровательная Фея приготовила кофе. Аввакум с профессором склонились над каким-то алгебраическим ребусом, а Гарри, засучив рукава, мастерил для дяди специальное чудо-кресло на колесиках: и место для отдыха, и письменный стол, и кровать по желанию.
Гарри предложил поиграть в жмурки. Я вытаращил глаза от удивления, рассмешив компанию. Но Фея топнула ножкой, и насмешники вмиг утихомирились. Она же мило взглянула на меня и чуть улыбнулась. Я почувствовал начало небольшого романа. Температура в комнате внезапно поднялась этак градусов на двадцать. Впрочем, я выпил перед этим полную рюмку ликера.
Профессор, погрузившись в свои интегральные ребусы, не обращал на нас ни малейшего внимания. Мы оставили его. Потом Гарри потушил свет, и началась простая, но очень увлекательная игра. Лучше всех прятался бывший кок. Несмотря на свои девяносто килограмм, бесшумно и ловко взбирался по лестницам и затаивался в углах, словно рысь.
С самого начала игры у меня было такое чувство, что Аввакум всегда прекрасно знает, кто где спрятался, и только притворяется беспомощным и невидящим. Но, забравшись в чуланчик за кухней, я вдруг услышал чьи-то легкие торопливые шаги. На меня пахнуло пьянящими духами Очаровательной Феи. Она прикрыла дверцу, ощупью добралась до меня и, присев рядом, обвила мою шею руками. Ее волосы коснулись моей щеки, горячая грудь прильнула к моему плечу, а лицо опалило ее жаркое дыхание. Разве можно предугадать капризы любви?
Пока я лихорадочно подыскивал, что бы сказать ей, какими изысканными словами выразить свое счастье, она шептала мне что-то на ухо. Фея называла меня Аввакумом…
И внезапно мне все стало беспощадно ясно.
Желая избавить ее от разочарования, я молча вылетел пулей из чулана. И тут же наскочил на бывшего кока. То ли в восторге, что нашел меня, то ли в испуге, он взревел, словно раненый бык.
И я услышал голос Аввакума: «Замолчи, дурень, а не то я заткну тебе глотку веником!»
Вот как закончилось это приключение.
4
Двадцать седьмого ноября, как раз в тот вечер, когда мы играли в жмурки, в одном из секторов на южной границе объявили тревогу.
Сектор А образует дугу, выгнутую к юго-востоку, а третий пограничный район занимает самую выпуклую часть. На обоих флангах находятся 178-я и 179-я заставы, а посредине хорды — оборонительное сооружение «Момчил-2».
Местность пограничного района лесистая, изрезанная глубокими оврагами, два из них на территории 178-й заставы пересекают пограничную полосу и ведут к юго-восточным низменностям.
В шесть часов вечера именно здесь пограничники уловили на дне оврага подозрительный шум. Несколько раз хрустнули сломанные сучья, скрипнули ветки оголенного орешника. Медведи в эту пору уже не бродят по лесу, а для волков было еще слишком рано. Серны инстинктивно избегают оврагов и закрытых мест. А когда тихо и все придавлено густым туманом, ветви не шумят.
Было совершенно ясно, что в овраг с юга, с той стороны, пробираются люди. Причем люди эти казались совсем неопытными: ломали ногами хворост и раскачивали плечами ветви. А опытные нарушители передвигались бы ползком.
Два пограничника 178-й заставы залегли в нескольких шагах от полосы. На секретный пост выслали связного. Тот телефонировал дежурному. Вместе с постовым он вернулся в засаду. Четверо пограничников образовали западню для незванных гостей.
Темное небо сыпало на землю холодную мокрую пыль. Пограничники ориентировались по памяти. Они знали эти места и научились понимать и слушать землю.
Начальник 178-й заставы немедленно поднял на ноги всех бойцов, затем связался по телефону с начальником соседней заставы и, коротко изложив обстановку, договорился о прикрытии своего фланга с юго-запада. Только он бросил трубку, позвонили ему: в другом овраге неизвестные лица также пытались перейти границу. Начальник приказал занять позицию в самой узкой части оврага и не открывать огонь до тех пор, пока противник не выйдет в теснину.
Потом он разделил своих бойцов на три группы. Первой и второй велел занять высоты, а третью, имевшую два ручных пулемета, повел к устьям оврагов. Таким образом, незванные гости были охвачены о трех сторон, словно подковой.
Начальник сектора А, уведомленный о нападении комендантом третьего пограничного района, привел свои части в полную боевую готовность, а в наиболее уязвимые места направил усиленную огневую защиту. Когда же минут через двадцать ему сообщили, что противник обстреливает наши части из автоматов и пулеметов, он приказал объявить боевую тревогу в пограничном резерве и установить радиосвязь с центральным пунктом пограничной охраны.
После того, как в устьях оврагов началась стрельба, над районом оборонительного сооружения «Момчил-2» пролетел самолет. Он сбросил две осветительные ракеты, сделал крутой поворот, и шум его затих за пограничной полосой. Комендант оборонительного сооружения приказал охране приготовиться к защите «Момчил-2».
Вся эта суматоха с треском пулеметных и автоматных очередей продолжалась минут двадцать пять. И затем прекратилась так же внезапно, как и началась. Над оврагами воцарилась прежняя глухая тишина. Туман еще некоторое время кисло и терпко пах порохом.