— И слава богу! — кивнул ободряюше Аввакум. Она была прелестна, хоть и смешивала археологию с антропологией. Ее глаза, не знавшие, что такое смущение, смотрели на него открыто и прямо, как глаза дикарки, которая не сознает своего бесстыдства, показываясь обнаженной перед мужчинами.
— Но зато вы не знаете, что такое, например, «па-де-труа» и «па-де-де»! — продолжала щебетать Очаровательная Фея. — Откуда вам это знать! — умные, строгие и словно всевидящие глаза Аввакума возбуждали в ней какую-то странную веселость. — А знаете ли вы, что такое «пируэт»?
— Впервые слышу это слово! — засмеялся Аввакум.
— Боже, какое невежество! — ахнула она. — А еще смеете насмехаться надо мной из-за чепуховой антропологии. Вот, смотрите, я вам сейчас покажу, что такое пируэт! Смотрите и учитесь!
Она выбежала на середину комнаты, приподняла кончиками пальцем юбку над коленями и в тот же миг поднялась на носки и закружилась. Это было так красиво, что Аввакум даже забыл подсчитать, сколько она сделала полных круговых поворотов. Ее ноги в телесного цвета чулках были похожи на блестящие натянутые струны. А голубое платье над ними только усиливало этот блеск.
— Чудесно! — сказал профессор. — Чудесно, моя девочка! — повторил он. — Я бы мог объяснить математически, как это делается.
— О, дядюшка, пожалуйста, не надо! — прижала Очаровательная Фея руки к груди. — Не утруждай себя. — И, подойдя к нему, нежно поцеловала.
— И я бы мог объяснить с точки зрения математики, как это делается, — шутливо сказал Аввакум.
Взгляды их встретились. Ее глаза смотрели на него не сердито, а лишь укоряли. Все же в присутствии ее жениха подобный намек на поцелуй был по меньшей мере нетактичен.
«Да она, кажется, принимает шутку всерьез!», — подумал Аввакум, но ему стало неприятно от того, что вышло недоразумение. Он взглянул на жениха. Гарри преспокойно сидел и выкладывал на колене какие-то фигурки из своей цепочки. Он был так поглощен этим занятием, что, возможно, не заметил «пируэта» невесты; его бледное, чуть подпухшее лицо не выражало ничего — ни ревности, ни восторга.
«Видно, не высыпается», — подумал Аввакум.
— А сейчас мой жених покажет вам, что он умеет, — воскликнула Очаровательная Фея. Она была неутомима в этот вечер. — И вы увидите, какой он маг и чародей. Правда, Гарри? — обняв его за шею, она слегка прижалась грудью к его плечу и при этом мельком взглянула на Аввакума. — Правда, Гарри? — повторила она. — Ты ведь покажешь нам, что умеешь?
Она словно уговаривала капризного ребенка.
— Ну хорошо, хорошо, — сказал Гарри, устало вздохнув, и, освобождаясь от ее рук, посмотрел на Аввакума так, словно хотел сказать ему: «Не очень-то придирайся к ней, не стоит». Потом повернулся к невесте:
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Человечков!
Он пожал плечами.
А она подбежала к столу профессора и нажала кнопку звонка.
— Сегодня вечером мы вас покормим! — сказала она, глядя на Аввакума. В глазах ее искрились задорные огоньки. — Вы себе представить не можете, что увидите! Ничего-то вы не знаете!
— Учиться никогда не поздно, — смиренно сказал Аввакум.
В дверях снова появился бывший кок. Он был без фартука и важно выпячивал грудь в своем ветхом мундире времен Франца-Иосифа — без эполет, с оборванными галунами, но блестящими пуговицами, как бидно начищенными поваренной солью. Он стоял, вытянувшись по-военному, и не отрывал глаз от лица девушки.
— Боцман! — крикнула она ему и подбоченилась. — Ты еще не засвидетельствовал мне почтения!
— Приказывайте, ваше благородие! — рявкнул тот. Его мясистое лицо приняло внезапно суровое и даже свирепое выражение.
— Боцман, — сказала Очаровательная Фея и указала кивком на Аввакума. — Если я велю тебе привязать этого человека к главной мачте корабля, ты это сделаешь?
— Сделаю, ваше благородие! — твердо ответил «боцман». У него был вид человека, который привык держать свое слово и который знает, что говорит. Но, покосившись на Аввакума, он добавил потише: — Только не давайте мне такого приказа, ваше благородие, потому что их милость вышвырнет нас всех за борт, даю вам честное матросское слово.
— Вот как? — притворно удивилась повелительница, но в голосе ее звучало удовлетворение. — Так пи страшен этот человек?
— Морской волк! — сказал убежденно «боцман». — У меня, ваше благородие, глаз наметанный — с какими только типами не имел я дело.
— Ладно! — махнула рукой Очаровательная Фея. — Не будем привязывать его к мачте. Откровенно говоря, мне вовсе не хочется быть выброшенной за борт. — Она улыбнулась и некоторое время молчала. — Но ты, боцман, все еще не сказал, чем выразишь мне свое уважение?
— Отличным шницелем, ваше благородие! Золотистым, нежным, с гарнирчиком из картошки, поджаренной на чистом сливочном маслице!
— Одобряю! — важно кивнула Фея. — Принимаю твой дар, боцман, с огромным аппетитом. Сегодня вечером я особенно голодна. А сейчас спустись вниз и вернись к нам с куском густого теста.
Когда поручение было выполнено, Гарри принялся демонстрировать свое мастерство. Из теста и спичек он меньше чем за пять минут смастерил две фигурки. Балерину, довольно смело поднявшую юбочку в «пируэте». Хотя и сделанная как гротеск, она до известной степени напоминала Очаровательную Фею. Другая фигурка, которую Гарри окрасил в черный цвет, наскоблив карандашного графита, изображала мужчину в широкой шляпе и в просторном, падающем складками пальто. Он был чуть сутуловат в плечах, но держал голову прямо и угрюмо смотрел перед собой. Это вообще была мрачноватая фигура, и она никому не предвещала добра.
— Балерина — это, разумеется, я! — сказала Фея. Она держала фигурку на ладони и радовалась. Было очевидно, что слишком смело поднятая юбочка не смущала ее. — Страшно похожа на меня! — смеялась она, вертя миниатюрную танцовщицу в руках. — Как все подметил! Прелесть! — Потом она перевела взгляд на мрачного человечка и помолчала.
— Этот субъект не кажется особенно счастливым, — отметил профессор.
— Счастливым? — всплеснула руками Очаровательная Фея. Она явно хотела сказать что-то очень серьезное и поэтому стала похожа на ученицу, собирающуюся поразить учителя неожиданно умным ответом. Но ничего так и не пришло в голову, и она беспомощно опустила руки. — Не знаю. Если бы у этого человека была на плечах черная мантия вместо пальто и на голове какой-нибудь шлем или просто черный шарф, я бы сказала, что это Вестник смерти из какого-нибудь балета. Вам не кажется?
В этот момент Аввакум расхохотался. Смех его был искренне весел, но как-то неуместен и быстро оборвался.
Фея удивленно посмотрела на него: может ей следовало обидеться, ибо прерывать принцессу не полагается, даже если это Принцесса из царства Деревянного принца. В общем, с какой стороны ни смотри, такой поступок неприличен. Но Фея вдруг изменила свое решение, и лицо ее, обращенное к Аввакуму, прояснилось. Как будто бы в эти минуты умный ответ пришел ей в голову.
— Да ведь это же вы! — вдруг ахнула она. Радость открытия была так велика, что она захлопала в ладоши, глядя по очереди то на профессора, то на жениха. — Он и никто другой.
Подбежав к Аввакуму, положила ему на плечи руки и попросила:
— Ну-ка встаньте, пожалуйста, встаньте, прошу вас!
Аввакум поднялся. Вся она благоухала. Ее нежная шея была такой же ослепительно белой, как сиявшая на груди роза.
— Верно, что это он, — сказал профессор. — Гарри хорошо подметил самое главное. Сходство есть. Но почему ты вырядил его в этот плащ и эту шляпу?
— Почему? — сказал Аввакум, снова садясь на свое место. При этом он нечаянно коснулся руки Очаровательной Феи чуть выше локтя, она не заметила этого и не отстранилась. — Почему? Да очень просто. Потому что эти вещи висят внизу на вешалке.
— Правильно, — кивнул Гарри. — Именно там я их увидел. — И, шумно зевнув, спросил: — А не пора ли нам ужинать?
Но никто ему не ответил.
— Почему ты назвала его Вестником смерти? — спросил профессор девушку. — В нем действительно ость что-то мрачное, и эту мрачность, по всей вероятности, придают морщины возле рта и на лбу, седые виски. Но тем не менее я не вижу в нем ничего такого, что отвечало бы моим представлениям о посланце загробного мира. Напротив, наш археолог кажется мне жизнерадостным и полным энергии человеком.
— Да, это так, — произнесла задумчиво Очаровательная Фея. — И все же… — Ей опять, наверное, хотелось сказать что-то серьезное и очень умное, но на этот раз она, даже не пытаясь подумать, только махнула рукой.
Нужно ли говорить, что эти люди внесли оживление и праздничное разнообразие в его серую повседневность? Едва ли стоит напоминать: всюду, где бы ни появлялась Очаровательная Фея, она всегда приносила с собой радость. Радость юную, пьянящую и возбуждающую, первобытную и легкомысленную, бесхитростную радость, порождаемую ощущением жизни.
Она, разумеется, не принадлежала к тому типу женщин, в которых Аввакум мог бы влюбиться. Но зачем непременно вмешивать сюда любовь? Ему просто нравится ее игра на сцене. Он смотрел все спектакли с участием Феи, посещал генеральные, а порой даже «черновые» репетиции без декораций и костюмов. Показывал какое-нибудь удостоверение журналиста, и его впускали, а потом, устроившись в зале, он включал кинокамеру. Очаровательная Фея мило улыбалась ему со сцены. Так он увидел ее в самых различных партиях: и легкомысленной принцессы из «Деревянного принца», и Авроры из «Спящей красавицы», пробужденной поцелуем пламенного Дезире, и сладострастной Очаровательной Феи из «Вальпургиевой ночи». В балете «Жизель» она ему не понравилась — сентиментальная и романтичная героиня противоречила характеру исполнительницы.
«Бывший разведчик» — чем я лучше бывшего кока? — размышлял Аввакум. Он ходил на спектакли, снимал, проявлял пленки, разрезал и склеивал их, чтобы получился «художественный фильм». Да, он превратился в оператора и режиссера. Почему бы нет?
А иногда вечером они встречались в доме профессора. Девушка делала все, чтобы он смотрел только на нее. Она не играла невинность. Отнюдь! На какие только хитрости пускалась, чтобы побыть с ним наедине во время игр. И… сводила все к шаловливому поцелую, ловко превращая пикантную ситуацию в забаву.
Гарри ничего не замечал. Он был равнодушен к выходкам невесты или же не принимал Аввакума за нечто, стоящее внимания. Он считался известным художником, был завален заказами, много зарабатывал. Что по сравнению с его доходами и популярностью какой-то археолог!
Такому зазнайке не грех наставить рога. В другом случае Аввакум никогда бы и не взглянул на чужую невесту. Пусть бы тот выказал хоть какую-нибудь тревогу.
Гарри вел себя хорошо. Он разговаривал мало, все время мастерил что-нибудь из спичек или теста. А то, сидя по-турецки на ковре, складывал из цветных бусинок причудливые арабески и мозаики. Кроткий, занятой, усталый человек. Но предложи участие в какой-нибудь шумной игре — не откажется. Только по губам скользнет ироническая улыбка. Но и она исчезала, словно тень пролетающей птицы. Нельзя было понять, о чем грустит этот человек и что может его рассмешить.
Лишь игре в карты он отдавался всей душой. Стоило ему взять в руки колоду, ощутить ее запах — и он преображался. С лица слетала усталость, зеленоватые глаза поблескивали, как морская вода, в которой отражается лунный свет. Расплывшиеся черты обострялись, и тогда можно было заметить, какой у него волевой подбородок. Он становился красив, как хищник в прыжке.
Чаще он играл с бывшим коком. Аввакум избегал партнерства, заметив у Гарри наклонность к мошенничеству. Аввакум не терпел шулерства, а разоблачать Гарри перед Феей и тем более — невестой… уж лучше объявить себя плохим игроком и не садиться за карты. «Боцман», не замечая ничего, яростно бросался на противника, а когда попадался в ловко расставленные сети — вопил, как потерпевший кораблекрушение, скрежетал зубами и ругался на жаргонах всех стран.
Так что и Гарри был занятным типом. Допускаю, что я как ветеринарный врач слишком объективен в своих оценках. Нужно быть снисходительнее к обитателям особняка. «Боцман», или бывший кок (впрочем, это одно и то же, по моему мнению), иногда пел свирепые пиратские песни, рассказывал про ужасные приключения. В этих приключениях были сражения с акулами и кораблекрушения на рифах, схватки с людоедами и странствования по Великому океану на жалком плоту. Были, разумеется, и романтические приключения со смуглолицыми жительницами Гавайских островов. Удивительной была и его биография. Она началась в Аргентине, куда эмигрировала семья из Македонии после Илинденского восстания. Затем десятилетиями он кочевал по всяческим пароходствам. На закате бурной жизни служил в австрийской Дунайской пароходной компании. Необузданный выдумщик, он был чрезмерно скромен и лаконичен, когда касалось его карьеры «морского волка». Она началась для юнги с метлы и закончилась ножом возле корзины картофеля на камбузе. Но несмотря на службу в дунайском пароходстве, можно было лишь догадываться о его большом житейском опыте. Однажды зашла речь о египетском фунте (профессор решал какой-то ребус из области валютных операций). Бывший кок немедленно определил его курс в швейцарских франках, в фунтах стерлингов, в долларах и шведских кронах с такой поразительной легкостью, словно не подсчитывал в уме, а доставал эти цифры из кастрюли. В другой раз, когда он заговорил с Аввакумом о Вене (Аввакум жил там больше года), оказалось, что «боцман» знает торговую Рингштрассе как свои пять пальцев. Во всяком случае гораздо лучше чем Нахмаркт, где находятся склады, снабжающие пароходы мясными консервами и цветной капустой.
Сейчас бывший кок служил у профессора камердинером, экономкой и сиделкой. Говорили о каком-то родстве по линии какой-то дальней тетки. Привычный к дисциплине, он и здесь стоял перед «главным», вытянув руки по швам, но, выполняя поручения, сообразовывался прежде всего с собственным вкусом. Такая бесцеремонность иногда раздражала профессора, но в то же время умиляла его. Так, например, он требовал от «боцмана», чтобы тот каждый день подавал после обеда стаканчик его любимого муската. Он пил его медленно, маленькими глотками и вспоминал при этом о чем-то хорошем, случившемся в молодости. Но бывший кок частенько наполнял его стакан дешевой красной «гымзой». «Зачем ты заставляешь меня пить это вульгарное вино? — негодовал профессор. — Сколько раз я тебе говорил, что терпеть его не могу!»
«Так точно, ваше благородие, — отвечал «боцман», который питал непреодолимую слабость к вышедшим из обихода обращениям, — вы заказывали мне мускат, и провалиться мне на этом месте, если я вас не понял. Но мускат вызывает изжогу, а красное вино содержит танин, который очень полезен. Поэтому я, ради вашего здоровья, покупаю красное, хотя — вот вам крест! — и мне мускат куда больше по вкусу!» Он лгал, потому что определенно предпочитал красное вино белому. К тому же оно было дешевле муската, его можно было купить больше на деньги, выданные профессором. Хозяин откажется — опять себе лишний стаканчик.
Но профессор в одиночестве любил рассуждать о жизни и о людях: «Вот — грубая моряцкая душа, а способна на глубокие и возвышенные чувства! Моя супруга — мир ее праху! — не желала отказаться ради меня ни от одной своей прихоти, а этот человек, бывший бродяга и авантюрист, ежедневно идет ради меня на жертвы!»
Растроганный и умиленный своим открытием — ему казалось, что он решил очень сложный ребус, — профессор позвал нотариуса и в присутствии «боцмана» и двух других свидетелей продиктовал свое завещание. Первый этаж дома он завещал Гарри, кабинет — какому-то математическому обществу, а мансарду — бывшему коку.
«Боцман» вообще повеселел не в меру. Он все чаще «услаждал» профессора своей медноголосой окариной, пел со свирепым выражением и с радостью принимал участие в играх, которые устраивала Очаровательная Фея.
8
Все предсказывало весну. Перевалив через острые гребни Витоши, черные тучи застилали небо, и на город обрушивался проливной дождь. Опять-таки с юга, со стороны Фракийской равнины, налетал теплый ветер и, подобно необъезженному жеребцу с развевающейся гривой, мчался за синюю гряду Стара-Планины. На окраинах города пахло влажной, только что пробившейся зеленью.