— Вы тоже так думаете, капитан?
— Что, сеньорита?
— А вот что говорит сеньор Отон…
— Я не знаю, о чем речь… Простите…
Он поспешно подошел к даме и взял шезлонг, который она тщетно пыталась установить одной рукой: другая была занята собачкой.
— Разрешите мне, сеньора…
— Благодарю вас, я причинила вам беспокойство…
— Для меня это удовольствие, поверьте… Садитесь, пожалуйста.
Она села, положила собачку на колени, та скалила зубы и рычала на капитана. Васко прислонился к борту.
— Тише, Жасмин, надо относиться к капитану с почтением…
— Я не нравлюсь вашей собачке…
— Она так со всеми вначале. Ревнует меня. Потом привыкнет. — И прибавила насмешливо, с легким раздражением: — Ваши приятельницы соскучились о вас, капитан. Видите, они на нас смотрят и, конечно, сплетничают…
Капитан посмотрел — актрисы и депутат смеялись, хрупкая девушка подмигнула ему.
— Они мне вовсе не приятельницы. Меня только что с ними познакомили.
— Называют себя актрисами, а похожи больше на женщин легкого поведения. Да и актрисы–то они жалкие! С самого Рио ведут себя просто скандально, все мужчины вертятся вокруг них. Вот этот сеньор Отон не отходит ни на минуту. Как будто, кроме них, здесь никого нет.
— Сеньора, несомненно, преувеличивает. Разве может кто–либо смотреть на другую женщину, если вы на корабле?
— Капитан, бога ради… Вы меня даже смутили.
— Вы тоже сойдете в Ресифе?
— Нет, я до Белема. Я там живу… — И она вздохнула.
Капитан уже успел взглянуть на ее руку, обручального кольца не было.
— Вы ездили прогуляться в Рио?
— В гости к сестре. Ее муж — инженер министерства путей сообщения.
— Вы не пожелали жить с ней вместе?
— Это невозможно. У сестры очень большая семья, у нее пятеро детей. Я живу с братом в Белеме. Он тоже женат, но у него только двое детей.
— А вы?
— Я? — Она отвернулась и стала смотреть вдаль. — Я не хочу выходить замуж…
Наступило короткое молчание, Васко почувствовал, что сделал бестактность, может быть, даже был груб…
Она сидела грустная, задумчивая…
— А вы? — спросила она, в свою очередь. — Ваша семья живет в Баие?
— У меня нет семьи.
— Вы вдовец?
— Холостяк. У меня не было времени жениться. Моряцкая жизнь, все время в плавании…
— Вы никогда и не думали о женитьбе? Никогда?
Капитан стиснул трубку в руке и поднял взор к бескрайнему небу:
— У меня не было времени…
— Только поэтому? Не больше?
Дама вздохнула еще раз, как бы желая дать понять, что причины ее одиночества гораздо более серьезны и печальны.
Вздохнул и капитан:
— Зачем вспоминать?
— Так и вы тоже? — И она снова вздохнула. — Очень грустно жить на свете.
— Да, грустно тому, кто одинок.
Вокруг актрис собралась большая группа мужчин, слышались смех, шутки. Палуба была полна, все шезлонги заняты. Чета новобрачных прохаживалась, держась за руки. Собачка залаяла. Дама объявила:
— Я не верю мужчинам. Все они лицемеры.
Она была преподавательницей музыки, и звали ее Клотилде.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Капитан командует, дама вздыхает, Метискa танцует, судно плывет, розы цветут, и девицы поют
Девицы легкого поведения разлеглись на нижней палубе, греясь на солнце, как ящерицы. Одни делали себе маникюр, другие расчесывали волосы или читали «Немую сцену» и «Искусство кино». Студенты спустились с палубы первого класса и ходили вокруг них, затевали разговоры. Один заиграл на гитаре, аккомпанируя девушке, которая запела популярную в то время песенку о выборах:
Сеньор Тонико строил баррикаду
Из простокваши, из простокваши.
Ведь с паулистами бороться надо,
Ах, простокваша, ах, простокваша!
А паулист по улицам шагает
Ах, с пистолетом, ах, с пистолетом,
По простокваше бешено стреляет
Из пистолета, из пистолета,
Какой же результат, какой же результат?
Тянучка получилась, говорят.
Капитан с мостика поглядывал на палубу второго класса. Надо будет пойти туда, поговорить с этими людьми, ведь они тоже его пассажиры. Он не признавался себе, что в глубине души ему просто хотелось посидеть в приятной компании девиц легкого поведения: с юных лет, со времен веселых попоек в пансионах Салвадора и воображаемых приключений в затерявшихся в Тихом океане безвестных портах он хранил благодарное теплое воспоминание об этих женщинах.
Он умел с ними разговаривать, и беседа шла легко; здесь не нужно было взвешивать каждое слова, как с пассажирками первого класса — девицами и дамами с положением, которые часто очень уж задирают нос. Он подумал, что в сущности пароход — то же общество, только в миниатюре, здесь представлены все его слои, начиная с верхов — богатых и могущественных, людей, политических деятелей и банкиров и кончая дном — бедными женщинами, торгующими своей красотой.
И он был всесильным королем этого маленького государства, ведь капитан, бесспорно, самая высшая власть на корабле, его могущество безгранично.
В то же утро капитан в беседе с судовым комиссаром отважился на критическое замечание по поводу вчерашнего обеда. Этот суп, эта рыба пусть комиссар простит его вмешательство — они не годятся для обеда во время качки. На иностранных судах на подобные мелочи обращают должное внимание. Первый помощник, присутствовавший при разговоре, горячо поддержал капитана. Его пыл казался даже несколько чрезмерным для такого второстепенного вопроса:
— Вы совершенно правы, капитан. Эта ужасная ошибка ни в коем случае не должна повториться.
Я всегда говорю: самое главное на судне, чтобы капитан имел опыт.
— Я не хотел бы вмешиваться… Но сенатор, например, почти ничего не попробовал, бедняга…
Комиссар слушал, нахмурившись, но, увидав решительность первого помощника, принял смиренный вид и извинился:
— В самом деле, капитан, я забыл справиться о прогнозе погоды, прежде чем утверждать меню. Больше это не повторится. К тому же впредь я буду представлять меню вам на утверждение.
— Да, так лучше… — поддержал первый помощник.
— Нет, сеньоры, не нужно. Ни в коем случае. Повторяю, я не хочу ни во что вмешиваться, я здесь лишь…
— Вы капитан, сеньор.
Это ему понравилось, а также твердость первого помощника, — славный парень этот Жеир Матос, он даст о нем хороший отзыв в отчете о плавании.
За несколько часов плавания капитан стал популярен. Он беседовал то с одними, то с другими, сообщал данные о скорости судна — тринадцать миль в час (морских, конечно), — время прибытия в Ресифе, время отправления, а когда напоминали ему о его морских подвигах и спрашивали, за что он получил награду, капитан отвечал скромно, однако не заставлял себя долго упрашивать.
И вот во второй половине дня в кают–компании вокруг него собралась целая толпа, с увлечением слушавшая его живописные рассказы о пережитых приключениях. Сначала капитан рассказал о буре в Бенгальском заливе, когда он вел английское торговое судно; команда почти сплошь состояла из индийцев. Корабль шел из Калькутты в Акьяб, что на бирманском побережье.
Этот рейс вообще опасен из–за муссонов и волнений, вызываемых морскими течениями. Однако такой бешеной бури он еще никогда не видел, хотя ему не раз приходилось плавать в тех местах. Пожилые дамы отложили крючки и спицы, с тревогой слушая повествование.
Можно ли считать петли, если в эту минуту капитан, рискуя жизнью, подвергаясь опасности быть смытым огромными высокими волнами, ползет по палубе, чтобы вытащить из–под обломков разбитой молнией мачты худого как скелет индийца с переломанными ногами и ребрами.
Старший офицер, проходивший мимо, остановился в дверях, закурил сигарету и стал слушать в почтительном молчании. Капитан, увлеченный рассказом, не заметил его… Появился механик, старший офицер подозвал его, и оба стали слушать.
К вечеру Васко поднялся на капитанский мостик, там старший офицер, первый помощник, врач и другие оживленно обсуждали его приключения. Он услышал обрывок фразы:
— Полз по юту, как змея…
Увидев капитана, старший офицер замолчал, а первый помощник сказал:
— Чудесно, капитан. Мы здесь слушаем рассказы о ваших подвигах. Как–нибудь вечерком мы откупорим бутылку вина, и вы нам расскажете о себе. Мы всю жизнь ходим только вдоль этого побережья, — он указал пальцем, — а тут ничего не случается. Вы, сеньор, расскажете нам о своих плаваниях со всеми подробностями…
— Все это такие пустяки, право, не стоит. Чтобы развлечь пассажиров, куда ни шло. Но вам, морякам…
— Мы не отстанем от вас, капитан. Мы настаиваем.
Васко смотрел на девиц на нижней палубе. Оттуда доносился мягкий голос мулатки, она пела популярную песенку, полную политических намеков:
Сеньор Жулио придет,
К власти Жулио придет,
Если главный в Минаев
Проворонит…
Сеньор Жулио придет,
К власти Жулио придет,
Горько плакать мы будем тогда.
Он прошелся по палубам второго класса и спустился в третий. Там все кричало о потрясающей нищете — беженцы, эмигрировавшие в годы засухи в пресловутые южные края, где их якобы ждали работа и деньги, возвращались обратно на Северо–Восток. Надежда на перемену судьбы вела этих людей по дорогам каатинги, через сертан, через порожистые реки и степные равнины к Сан–Пауло. Теперь у них осталось только одно желание — вернуться на ту бесплодную и сухую землю, где они родились, чтобы умереть в родном краю.
Это было тяжкое зрелище, и капитан вернулся во второй класс, где звенели песенки и самбы.
Женщины, завидев капитана, принялись приводить себя в порядок, уселись прилично, одергивая платья на коленях, отталкивая студентов. Мулатка умолкла, только гитара все так же жалобно стонала. Капитан не хотел мешать веселью, у девушки был красивый голос. Он сказал:
— Не стесняйтесь… Почему она перестала петь? Продолжайте, пожалуйста, я с удовольствием слушал.
— Капитан — добрый человек, — рассмеялась одна из женщин, уже стареющая.
— И хороший товарищ; — заявил студент. — Накануне прибытия в Форталезу мы вам споем серенаду.
— Весьма благодарен, друг мой.
Однако женщины по–прежнему держались натянуто, а мулатка молчала. «Жаль», — подумал Васко, удаляясь.
Пассажиры первого класса, сменив после вечерней ванны рубашки с короткими рукавами и полотняные брюки на тонкие шерстяные костюмы, а легкие дневные платья на вечерние туалеты, появились на палубе, Ему тоже необходимо переодеться — облачиться в синюю форму.
Однако капитан не сразу ушел с палубы — навстречу ему легко двигалась Клотилде, надушенная, с великолепными локонами, завивка которых заняла, вероятно, немало времени, в пышном платье и с шелковой шалью через руку. В глазах ее светилась печаль, но собачки (обнадеживающая деталь!) на этот раз с ней не было. Сердце капитана учащенно забилось.
Клотилде заметила его и помахала ручкой, что могло означать и приветствие и призыв. Капитан подошел:
— Вы прямо морская богиня…
— Капитан… — она прикрыла глаза шалью, но тут же опустила ее и сказала томно:
— Не хотите ли пройтись для улучшения аппетита?
— Ничего иного и не желал бы. Но мне необходимо переодеться, чтобы на обеде быть достойным вашей красоты… Впрочем, если бы вы немного подождали, я зашел бы за вами в салон через несколько минут.
— Я буду ждать, а вы поспешите, сеньор льстец.
Когда он вернулся, в салоне надрывался расстроенный рояль — кто–то играл мелодию из «Богемы». Васко относился к серьезной Музыке с почтением, однако предпочитал любить ее издали и не отличался большими познаниями в этой области. Как–то раз полковник Педро де Аленкар затащил его в театр Сан–Жоан на оперу. Прогорающая итальянская труппа в конце неудачных гастролей по Латинской Америке забрела в Баию. Полковник обожал оперу, у него был патефон и множество пластинок с ариями в исполнении Карузо.
Он убедил Васко, что судьба посылает ему единственную возможность послушать баритонов и теноров, известного баса, нежное сопрано и не менее нежное контральто и увидеть «Богему», во всей ее красе. Васко согласился, хотя Жорж и Жеронимо всячески его отговаривали. Но для Васко это был лишний повод показаться в парадной форме и с орденом Христа. Они отправились. Скука была невыносимая и жара тоже; пот лил с них градом. Сопрано весило, наверно, не меньше ста двадцати кило, зато тенор был худ, как щепка. Васко с трудом удержал смех, когда грузная матрона закудахтала:
Зовут меня Мими,
Но имя мне — Лючия.
Полковник Педро де Аленкар наслаждался, он знал почти всю оперу наизусть. Задыхаясь от жары, Васко ругал себя за тщеславие — ведь он согласился на приглашение только ради того, чтобы надеть форму и орден. Когда пышущее здоровьем дородное сопрано, изображая хрупкую, чахоточную Мими, упало в объятия хилого тенора, который был явно не в состоянии удержать такую тяжесть, Васко не выдержал и расхохотался. Полковник пришел в негодование и обозвал его невеждой и ослом. С тех пор Васко держался на почтительном расстоянии от так называемой серьезной музыки, несомненно заслуживающей всяческого восхищения, но слишком возвышенной и недоступной его пониманию.
Он тотчас же узнал недоброй памяти арию из «Богемы» и не сбежал только потому, что Клотилде, в платье из тафты и с локонами, томный голое которой дарил целый мир надежд, ожидала его для предобеденной прогулки по палубе. Может быть, удастся не заходить в салон: ведь он капитан, и ему полагается задерживаться по делам, и таким образом можно не выражать восторга игрой пианиста. Он заглянул в салон через иллюминатор, стараясь не смотреть в тот угол, где стоял рояль, чтобы не встречаться глазами с пианистом. Однако Клотилде в салоне не видно. — Куда она могла уйти? Виртуоза, казалось, охватил порыв вдохновения, рояль звучал все громче. Куда же делась прекрасная дама? Капитан решился наконец взглянуть в сторону рояля, и… не отнимая рук от клавиатуры, она улыбнулась ему, голова ее томно склонилась, в глазах сиял экстаз, локоны подскакивали в такт музыке. Ах, да, ведь она учительница музыки — это она рассказала ему утром, — но скромность, как известно, мать всех добродетелей, и, конечно, именно скромность заставила ее умолчать о своем мастерстве, о своем артистическом даре, о том, что она умеет исполнять даже классическую музыку. Он думал, что она из тех провинциальных учительниц, которые обучают девиц на выданье кое–как тренькать на колченогом рояле марши, самбы, какие–нибудь фокстроты и в самом лучшем случае — вальс. Он не ожидал, что она способна на большее, чем мило сыграть несколько танцев на семейной вечеринке. А между тем она, склонив голову набок и закатив глаза, встряхивает развившимися локонами и вовсю расправляется с оперой. Она, оказывается, артистка! Капитан ощутил даже гордость и вошел в салон как раз вовремя, чтобы присоединиться к слушателям, которые наградили исполнительницу бурными аплодисментами (может быть, в благодарность за то, что она наконец захлопнула крышку рояля).
Капитан, подойдя к заслужившей овации пианистке, скромно прятавшей лицо в шаль, протянул руки:
— Боже, какая красота! Какая звучность, какое совершенство! Незабываемые минуты!
— Вы любите классическую музыку?
— Люблю ли я?.. У меня целая коллекция пластинок, без хвастовства, одна из крупнейших в Баие, может быть, даже во всей Бразилии.
— А оперу?
— Обожаю. Когда я еще не был в отставке, в любом порту моей первой заботой было узнать, есть ли там оперный театр…
В продолжение всего разговора капитан держал руки Клотилде в своих. Вдруг она слегка вздрогнула и, спохватившись, отняла руки с нервным отрывистым смешком. Капитан несколько смутился, не зная, куда теперь девать свои руки.
Она возобновила прерванный разговор:
— Ну и рояль на вашем пароходе, никогда не встречала такого расстроенного.
— Неужели настолько скверный?
— Никуда не годится, просто неприятно играть.
— Я приму меры в Ресифе, велю позвать настройщика. А теперь пройдемся, как собирались?