Когда за Людой захлопнулась дверь, Владислав наскоро перекусил бутербродами, принесенными ею, и снова сел за рукопись…
Ростилав Самуйлов по жизни был человеком общительным, имел много приятелей, но на дело всегда ходил один. На Дмитровке еще с дореволюционных времен трудился не покладая рук профессиональный попрошайка Ванька Жуков, который был заядлым корешем Славки и частенько наводил своего приятеля на «жирных» клиентов, а уж дальше с клиентами Славик работал исключительно сам. Когда же у него в подмастерьях появился Гришка Медведь, он стал ходить на дело только с ним в паре.
Как-то в двадцать третьем, когда уже Гришка к нему, можно сказать, накрепко прикипел, Славику верный случай подвернулся: подкинул ему наводчик с Дмитровки одну заманчивую квартирку рядом со Сретенкой, в которой проживал богатенький профессор физиологии господин Рождественский.
— Этот «физик» еще и до революции неплохо жил, — увещевал Славика наводчик, когда они сидели в трактире Сапронова у трех вокзалов. — Почитай, полдома ему принадлежало. А после октябрьского переворота профессора уплотнили, и сейчас он только одну квартирку о пяти комнатках там занимает, но барахла, я тебе скажу, у него что в твоем антикварном салоне на Мясницкой… Я к нему свою троюродную сестру два месяца назад подослал — она там у него кухаркой служит, и я знаю точно, что у него и золотишко имеется. Как уж он его добывает, не знаю, но точно имеется. У него дома и лаболатория есть. Колбочки, скляночки всякие, точно там что-то химичит энтот «физик». Может, там золотишко и гонит. Я в журнале «Нива» про «философский камень» читал. Умная штуковина, ей-бо! С помощью этого камушка, говорят, золотишко из ртути выгонять можно. Да вот только больно неудачно квартирка-то эта расположена. Почитай, как раз насупротив отделения милиции. Мусора у входа постоянно крутятся. Оно бы и это ничего, войти в дом можно, да вот вынести ничего нельзя, там, в этом доме, оказывацца, еще и советский начальник какой-то живет. Кажную ночь подъезд красноармейцы охраняют, а днем… риск превеликий! А тут он моей сеструхе отпуск дал на неделю, сам уезжает, этот профессор-то, на несколько дней в Петроград лекции читать…
В общем, решил Самуйлов ломануть профессора аккурат на следующий день после отъезда ученого из Москвы…
Славик никогда, еще и в дореволюционные времена, не изменял своей привычке: на работу выходил всегда в белом накрахмаленном пластроне, проще говоря, манишке. Не потому, что ему больно хотелось корчить из себя эдакого джентльмена — просто он таковым и был по всем воровским понятиям: до мозга костей, вернее сказать, до кончиков пальцев Ростислав Самуйлов был вором. Когда-то на взлете своей карьеры в молодости Самуйлов жил в Харькове и считался там весьма признанным каталой, картежным шулером. Но так получилось, что, когда его в очередной раз взяли под стражу и он сидел в участке, жандарм, может, случайно, а может, и по чьей-то злой наводке ударил его шашкой в ножнах по правой руке, раздробив несколько фаланг и на всю жизнь лишив Славку доходного ремесла. Но Славик Самуйлов, русский крестьянин по происхождению, европеец по образованию и вечный бродяга по образу жизни, не унывал никогда, за что его уважал и ценил весь воровской мир. Уже через пару лет он обзавелся новой воровской профессией, требовавшей большой сноровки и ловкости рук, хотя и не такой виртуозной, как раньше, — Самуйлов стал уникальным квартирным вором и «ломщиком» сейфов.
Работал Славик, как всегда, один, подручных брал лишь только для того, чтобы было кому подгрести награбленное, сам же он забирал только деньги, облигации и драгоценности. Происходило все это так: Славик вскрывал квартиру, производил беглый осмотр, собирал все самое ценное — побрякушки да хрустящие бумажки — и удалялся, оставляя вскрытую хату своим подручным на разграбление. Предупрежденные заранее мелкие воришки-шакалы ждали только сигнала Славика, когда он небрежно запрыгивал в пролетку.
Итак, ближе к вечеру шестнадцатого мая двадцать третьего года Ростислав Самуйлов, статный мужчина запоминающейся наружности, легкой непринужденной походкой вошел в подъезд крепкого семиэтажного дома в Печатниковой переулке, где жил профессор физиологии гражданин Рождественский. Случись сие событие во времена «царской охранки», то все окрестные дворники знали бы по жандармским наводкам приметы этого известного в Москве господина и загодя пресекли бы дерзкое преступление, но пролетарская революция перечеркнула проклятое прошлое, и строители «нашего нового мира» по дурости уничтожили все дела городского полицейского департамента… Да и дворники все разбежались кто куда.
Славик только по одному взгляду на замок мог определить, какие отмычки здесь ему понадобятся. Поэтому посетил он намеченный дом заранее и тщательно обследовал замки на нужной двери, чтобы не утруждать себя сегодня лишней ношей.
В профессорскую квартиру на третьем этаже он проник довольно легко, без труда вскрыв оба швейцарских замка — он знал, что эти хитроумные по своей конструкции замки имеют один существенный заводской дефект и посему легко вскрывались длинным стальным шилом вкупе с женской шпилькой. Открытая дверь как-то странно щелкнула, но Славик не привык беспричинно волноваться по пустякам. Закрыв за собой дверь, он несколько минут стоял не шелохнувшись у гардероба. Затем по очереди осмотрел все комнаты. В лабораторию за плотной металлической дверью заглядывать не стал, а сразу зашел на кухню и, порывшись в буфете, обнаружил, к своему удивлению, невскрытую жестяную банку с голландским кофе. Порадовавшись редкому в разоренной Москве трофею, Славик направился в гостиную и подошел к окну, выходящему на Сретенку. Он залюбовался вечерней Москвой. Торопиться ему было некуда, так как его приход в эту квартиру остался незамеченным, и он собирался провести тут часа три. Тем более что путь отхода с украденными вещами был продуман загодя.
Обыскав первые две комнаты, Славик остался вполне удовлетворенным. В ящиках секретера нашлись золотые украшения и две нитки жемчуга, чудом сохранившиеся после революционных погромов. В шкафу были уложены шикарные шмотки: у профессора оказался отличный гардероб, и Славик, не удержавшись от искушения, вмиг переоделся в новый профессорский костюм-тройку, который почему-то не был взят хозяином в Петроград и оказался грабителю впору. Сложив вещи в саквояж и в припасенный холщовый мешок, Славик вернулся в кухню и, открыв окно во двор, тихонько свистнул.
Уже совсем стемнело, и мелкого Гришку, вскарабкавшегося до третьего этажа по водосточной трубе, было совсем не разглядеть в сгустившихся сумерках. Славик высунулся в окно, вцепился в широкий подоконник левой рукой, протянул правую к глухой боковой стене дома и спокойно произнес:
— Завязал веревку? Бросай конец!
Гришка кинул ему конец веревки, крепко привязанной к трубе водостока, и потом, снова услыхав тихую команду Ростислава «Давай руку!», вложил свою маленькую пятерню ему в ладонь. Мальчишка бесстрашно отпустил трубу, его качнуло словно маятник башенных часов над темнеющей бездной, и он благополучно приземлился на подоконнике.
— Нам бы с тобой, Гришка, только в цирке выступать на пару, — улыбнулся, шумно пыхтя, Славик и, глядя на невозмутимого партнера-малолетку, поинтересовался: — Ты был хоть когда-нибудь в цирке-то, Гришка?
— He-а! — равнодушно ответил паренек. Он, конечно, слыхал про умных слонов и ловких акробатов, видел «придурошных» клоунов на рынке, но ему это все не очень-то и нравилось.
— Глупышка ты, Гришка! Цирк — это самое замечательное, что есть на свете. Это самое удивительное развлечение, которое только и смог придумать человек. Знаешь такое слово — «иллюзия», а, Гришка?
— Не-а!
— Так вот… — Ростислав крепко привязал свободный конец веревки к радиатору парового отопления и присел рядом с Гришкой на подоконник. — Иллюзия — это обманчивая игра света, цвета, форм и слуха, это игра, которой может управлять человек. Иллюзия — это волшебство, превращающее, например, тебя, Гришка, в птицу. Хочешь летать?
— Не-а! — будто ему приделали «некалку», повторил Гришка.
Ростислав беззлобно дал ему подзатыльник.
— Эх ты, башка два уха! А я вот когда-то был иллюзионистом в цирке и картежным шулером. А после работы мог сутками напролет играть в карты в высшем обществе с вельможами, очищая их карманы. Обещаю, тебе, Григорий Медведев, мы обязательно сходим с тобой в настоящий цирк.
Славик встал с подоконника и вдруг, на несколько секунд посерьезнев и задумавшись, строгим голосом сказал:
— Теперь вот что. Я спущусь вниз, погляжу, как там мусора себя ведут, пройдусь для отвода глаз по переулку, потом вернусь и минут через десять — пятнадцать заскочу во двор и тебе свистну. И ты мне саквояж и мешок с вещичками скинешь вниз. А потом по веревке вылезешь наружу и спустишься по трубе. Я тебя там подхвачу. Ну, в общем, все как обычно…
И верно: все у них было сегодня запланировано и проходило по намеченному и уже не раз отработанному плану…
Вор выскользнул на лестничную площадку и затворил за собой входную дверь, тихо щелкнув замком. Оставшись один в огромной пустой квартире, Гришка испытал странное чувство легкости и спокойствия: точно он тут был единовластным хозяином. «Схожу загляну к профессору в кабинет — может, найдется там чем поживиться и мне… Пока время есть…» — подумал он и бросился в сторону лаборатории.
Железная дверь была закрыта на простой замок с защелкой, и Гришке, выудившему припасенное шильце с загнутым кончиком, не составило большого труда вскрыть дверь. Он вошел в темную комнатушку и сразу увидал большой стол с нагромождением пузатых бутылей и склянок диковинных форм. Одна, самая большая, бутыль стояла на металлической треноге, а под ней темнела спиртовая горелка с плоским обожженным фитилем. В бутыль была налита какая-то прозрачная жидкость вроде воды. Гришка заметил рядом с бутылью на треноге коробку. Он открыл коробку и увидел внутри сверкающий металлический порошок. Серебро! У Гришки сердце заколотилось: ему страсть как захотелось схватить этот порошок да рассовать по карманам… Столько серебра — да на него можно будет столько всего накупить в лавках у «нэпмачей»! Но тут ему в голову пришла еще более удивительная догадка: а вдруг это та самая ртуть, из которой, как Славик сказал, можно золото гнать?
У Гришки дух захватило от этой мысли. Он схватил горсть металлического порошка и сыпанул в бутыль с жидкостью. Упав в жидкость, порошок зашипел. Горелка! Не зря же эта бутыль стоит на горелке, сообразил Гришка. Он схватил коробку спичек, чиркнул и зажег фитиль. Через пару минут жидкость в колбе начала закипать. Он сыпанул еще пригоршню порошка в бутыль и стал ждать.
И вдруг из кухни послышался тонкий протяжный свист. Это свистел Славик: три длинных и один короткий. Вот черт. Надо бежать, пронеслось у Гришки в голове…
То, что произошло в дальнейшем, он потом помнил как во сне. Сначала ему в глаза полыхнуло яркое желтое пламя, кожу лица обожгло, а потом он услыхал страшный взрыв, отчего железная дверь лаборатории с грохотом распахнулась и всю лабораторию заволокло густым белым дымом. Гришка опрометью выскочил из лаборатории в коридор, а за его спиной прогремели сразу три или четыре новых взрыва, и клубы молочного дыма заволокли всю прихожую и белыми языками поползли по коридору.
Обезумев от страха и буквально ослепнув от боли, Гришка заметался по кухне, ища спасения. Глаза… Надо спасать глаза, из которых градом катились слезы от едкого дыма…
И тут его осенило! Он вспомнил, как на Волге разгружают мел с барж. Грузчики смачивали тряпки водой, и как только тряпка покрывалась мелом или высыхала, они снова бежали к сходням зачерпнуть воды из реки. Он сорвал висящее на крючке полотенце, подбежал к крану, пустил сильную струю воды, обильно намочил полотенце и плотно замотал себе голову.
Гришка добрался до распахнутого окна и свесился через подоконник. Глаза сильно болели и слезились, но он все же различил во тьме фигуру Славика. Тот тоже его заметил и сердито засвистел, уже не таясь. Мальчишка только теперь вспомнил про то, что ему еще надо скинуть во двор саквояж и мешок, и стал шарить руками по полу, потому что от белесого дыма, заполнившего кухню, уже ничего вокруг не было видно.
У Гришки в горле запершило, он закашлялся — ему стало тяжело дышать. Он наконец нащупал кожаную ручку саквояжа и лежащий рядом туго набитый холщовый мешок. Он подхватил саквояж и мешок в две руки, подволок их к окну и, крякнув, перебросил через подоконник, Раздался глухой удар, следом за нидо еще один. Так, теперь самому надо выбираться…
От ядовитого дыма кружилась и болела голова. Он ухватился рукой за туго натянутую веревку, вспрыгнул на подоконник и, отчаянно жмуря глаза, с силой вдохнул свежий ночной воздух…
Он не помнил, как по веревке добрался до водосточной трубы, а потом, обхватив шершавую жесть обеими руками, съехал, обжигая ладони, вниз.
Славик встретил его сурово:
— Ну ты где пропадал, а, паршивец? Что там за взрывы такие и что за дым? Сейчас сюда все мусора слетятся! Бежим! Бери мешок, че встал как статуя!
Он схватил Гришку за шкирку и поволок за собой. И только потом, когда они подворотнями выбежали на Рождественский бульвар, а позади лениво звенел колокол подъехавшей пожарной команды, Славик присмотрелся к малолетнему напарнику:
— Гришка, че это у тя с рожей-то?
А мальчишка стоял, сжимая в руках тяжелый холщовый мешок, и плакал в три ручья.
— Ревешь? — изумился Самуйлов. — Впервые вижу, брат, как ты разнюнился…
Гришка помотал головой и натужно рассмеялся.
— Я не плачу. Это от ртути… Я там у профессора хотел золото выгнать… Да не получилось, взорвалась банка…
Самуйлов не сдержался и рассмеялся заливисто:
— Ну и дурачок ты, Гришка! Знаешь народную пословицу: «Семь раз отмерь, а потом режь»? Так вот запомни еще пару моих: не зная броду, не лезь в воду! Это раз. И два — из ртути золота не выдавить, как из куска говна шоколадку не вылепить!
Глава 4
…В первый раз взяли меня в канун двенадцатой годовщины Октябрьской революции. Погорел я, как и многие московские воры в самом конце нэпа, на массовой облаве. Мусора устроили по Москве большой шмон, брали окраинные малины шумно, с перестрелкой, под визг марух и пьяные крики жиганов. На одной из таких поднятых малин в Сокольниках я заливал водочкой горе — поминая безвременно ушедшего моего учителя, ставшего мне и отцом родным, и подельником, и лучшим другом. Да, схоронил я три дня назад Славика Самуйлова…
В ту ночь я так и не понял, кто его выследил и пристрелил, а сам я, уж не знаю почему, по непонятной для меня причине остался целехонек. Только потом скумекал, что энкавэдэшные были стрелки…
За годы нэпа мы со Славиком немало поездили по Советской России, все больше по Поволжью и югам — от Углича и Рыбинска, знакомых мне сызмальства как пять пальцев, до Астрахани и Новочеркасска. Славик всегда меня брал на «гастроли» — поначалу я или просто на стреме стоял, или выполнял малую подготовительную работенку: в форточки лазал, открывая для него дверь или окно, куда он впрыгивал со всем своим инструментом — тяжеленным саквояжем с фомками, заточками да набором отмычек — и за час-полтора «разбивал» загодя намеченный сейф…
Деньжата, которые мы с ним таким вот образом добывали, тратили на жратву да на одежду. Славик любил вкусно поесть, сладко попить, одевался со вкусом и меня к сытой щегольской жизни приучал. А я и радовался — обрыдло мне мое сиротское голодное и чумазое детство, вот я, спасибо Славику, и с охотой восполнял недополученное. Он научил меня многому из того, что я потом воспринимал как данное мне от природы: если спать — то на чистой простынке, если есть и пить — то не на вчерашней газете, а за покрытым крахмальной скатертью столом, и если насморк, то сморкаться не в кулак, а в душистый носовой платок. Потом мне вся эта самуйловская наука сильно помогла в жизни, не позволила в лагерях да зонах оскотиниться, и благодаря этой его науке я сумел держать свое человеческое достоинство, а значит — и воровскую масть…