Но шел и старик: он замыкал шествие. Идти ему было нелегко, и он опирался на трость. При скорой ходьбе человек обычно ставит трость рядом с носком каждого второго шага правой ноги; усталые и нервные люди, особенно в пожилом возрасте, «частят», втыкают трость торопливо, наваливаются на нее и с усилием выдергивают затем из земли. Так было и со стариком.
Естественно возникал вопрос: зачем нужен бандитам старик? Он явно не проводник и не главарь. Не является ли он главным нарушителем, ради «доставки» которого в советский тыл предпринята операция «прорыва», а вся банда — его телохранители? От этой мысли пришлось отказаться и прийти к другому выводу. «Старого человека, — решил Карацуна, — взяли с собой как «обманку». В случае обнаружения шайки и начавшейся погони его бросят». Пока пограничники будут заниматься со стариком, банда скроется. Что касается трости, то она наверняка «хитрая», стреляющая: в ней спрятано огнестрельное оружие.
Теперь самым важным становился вопрос: куда направляется банда? Мысленно представив себе местность, Карацупа решил, что, как и в ряде других подобных случаев, нарушители стремятся выйти к железнодорожной станции, вернее сказать, они метят добраться до рельсового пути, а затем незаметно пробраться и к самой станции. Дорог к станции несколько, одна другой сложнее и опаснее для лазутчиков. Банда состоит из военных, и они-то, конечно, заранее изучили пограничный район и знают: левый фланг для них недосягаем, там цепочкой стоят доты, защищенные окопами, рядами колючей проволоки и «точками» армейской охраны. На правом фланге тоже стоят в удалении доты. В сущности, есть один путь — через Глухую падь, по камням, среди скал в мрачном ущелье, которого боятся не только люди, но даже звери. И тем не менее Карацупа решил, что как бы ни пугала Глухая падь, но военные попытаются прорваться в наш тыл именно этим путем. Собственно, иного выбора у них и не было. А это открывало Карацупе возможность пойти банде наперерез через Дикое болото.
В свое время по приказу командования Карацупа специально изучал Дикое болото, искал кабаньи тропы и с большим трудом обнаружил места, которые позволяли, прыгая с кочки на кочку, цепляясь за кусты, пускаясь в брод, форсировать преграду. Следопыт исключал возможность движения банды через Дикое болото, — если она и направится этим путем, то обязательно завязнет в болотной жиже. Пройти здесь мог только он один, но это означало огромный риск: достаточно неверного шага во тьме — и болото засосет…
Что делать? Какое принять решение? Все мгновенно взвесив, Карацупа прекратил преследование банды по ее следам и круто повернул в сторону Дикого болота. Этому воспротивился Ингус. Он, видимо, решил, что хозяин ошибся, потерял след, и решительно потянул поводок. Карацупа успокоил собаку и побежал с ней к болоту.
Дождь утих, но гудел ветер. Туман скрывал камыши на болоте. С трудом отыскав кабанью тропу, Карацупа побежал по ней, но быстро осекся: ноги тонули в жиже, цеплялись за траву и корневища. Пришлось перейти на быстрый шаг. Ингус задыхался. Карацупа и сам устал, чувствовал, как учащенно бьется его сердце. Даже тужурка стала казаться непомерно тяжелой. Пришлось пожертвовать кожаной тужуркой. Вскоре следопыт сорвал с себя и шерстяную фуфайку, выбросил из карманов даже перочинный нож. Легче не стало. Совсем выбилась из сил собака. Карацупе пришлось подхватить на руки измученного Ингуса. Прижимая его к груди, следопыт тяжело шагал по болоту. Дождь припустил с новой силой, слепил глаза, по лицу хлестали камышовые стебли.
Сил становилось все меньше, и Карацупа вынужден был сделать короткую остановку. Он опустил овчарку на болотистую землю, погладил и что-то шепнул на ухо Ингусу. Собака прижалась к ноге хозяина. Они стояли во тьме под дождем в камышовых зарослях, и только стук их сердец нарушал тишину Дикого болота.
— Вперед! — снова приказал себе Карацупа и, тяжело передвигая ноги, тронулся в путь.
Расчеты оправдались: Карацупа добрался до горловины Глухой пади, как только там же прошла измученная трудным переходом банда. Карацупа прежде всего пересчитал следы: все были вместе, все десять человек. Никто не отстал, никто не свернул в сторону.
Теперь Ингус принялся за свою привычную работу: он обнюхал следы, узнал их, дал понять Карацупе, что они на верном пути, и потянул за поводок. А идти пограничнику стало совсем трудно. Он обессилел и с трудом дышал. Пришлось сбросить и сапоги с портянками. Ногам стало легче, и шаг стал бесшумнее, но невидимая тяжесть сильнее давила на грудь и спину. В голове что-то глухо стучало, тикало, перед глазами возникали круги, но нужно было заставлять себя передвигать ноги и двигаться вперед с прежней осторожностью, чтобы ни одним звуком, ни одним опрометчивым движением не выдать своего присутствия.
На что надеялся Карацупа? О чем он думал? Какие строил планы?
Догнав банду, Карацупа решил главную задачу — вышел на самих нарушителей и теперь при всех случаях, даже не вступая в бой, он не упустит их из поля зрения. Нарушителям не уйти. Карацупа рассчитывал и на то, что с момента его выхода с заставы прошло много времени, к условленному часу он не вернулся и теперь его должна разыскивать «тревожная группа». Но когда она подоспеет? Не ждать же подмогу… Что, если… Карацупа уже задерживал в одиночку группы в три и даже пять человек. А здесь — десяток…
Переход через Глухую падь измотал и нарушителей. Они давно сменили бег на «затянувшийся шаг», делали остановки. Настала минута, когда Карацупа услышал впереди тяжелое дыхание людей, шарканье ног, обрывки проклятий. Банда была уже рядом. Взять ее можно было только хитростью. Выждав удобную минуту, босой, без куртки, исхлестанный ветром, весь мокрый от дождя, Карацупа сделал глубокий вдох, спустил с поводка Ингуса, выхватил маузер и бросился к банде:
— Стой! Руки вверх!
Не давая опомниться бандитам, следопыт закричал:
— Загаинов, заходи справа! Козлов, Лаврентьев — слева! Остальным бойцам на месте! Окружай, Ингус! Бери, ату!
Все было так неожиданно, что бандиты заметались. Главарь, как самый опытный, тотчас юркнул в кусты, но в ту же минуту взвыл: Ингус сбил его с ног и прокусил руку. В следующую минуту Ингус повис на спине другого нарушителя.
Бандиты не могли разобраться, откуда свалилась на них такая напасть. Кто командует пограничниками? Где они находятся и сколько их? Еще невидимый нарушителям, Карацупа приказал им бросить оружие и поднять руки. Для проверки выполнения приказа он присел книзу и увидел силуэты нарушителей. Растерянные, они боязливо тянули руки вверх, озирались по сторонам.
Небо и земля вдруг засверкали лунным светом: тучи разошлись и месяц взглянул на долину. Карацупа, промокший до нитки, сверкал лунным серебром и казался каким-то фантастическим существом. Он вышел к банде с поднятым маузером. И по его приказу на землю полетели кинжалы, банки с опиумом и ядом. Но главарь, разгадав хитрость Карацупы, упал на землю, и потянувшись за пистолетом, закричал:
— Бей его!
Плохо пришлось бы следопыту, не будь рядом Ингуса. Сильным прыжком он бросился на главаря, вцепился ему в шею, и тому оставалось только просить пощады.
— Поднять руки! Построиться!.. — охрипшим голосом приказывал следопыт.
— Обманывает!.. — завопил старик. — Обманывает… Бей его! Души…
В старика Карацупе стрелять не пришлось: его сбил с ног Ингус.
— Кто нарушит мой приказ — застрелю! — крикнул разъяренный Карацупа. Он был в ту минуту так страшен, что никто и не стал ему перечить.
А по Глухой пади, ломая кусты и осыпая камни, бежали на выручку Карацупе бойцы тылового дозора. Как и рассчитывал следопыт, долгое отсутствие его вызвало на заставе тревогу и на подмогу был выслан наряд.
— Загаинов, дорогой! Заходи вперед! — крикнул что было силы повеселевший Карацупа. — Бери их в кольцо, окружай!
При свете луны нарушители увидели не одного Карацупу, а целый пограничный наряд. Сопротивляться было бессмысленно, и нарушители, подняв руки, поплелись под конвоем на заставу.
Карацупа взял на руки Ингуса и, прижимая его к своему телу, устало пошел за колонной. Вдруг Ингус встрепенулся и лизнул щеку следопыта. Карацупа прислушался: невдалеке слышался перестук копыт, дыхание коней, на полном скаку к пограничникам спешили всадники. Взлетела к небу сигнальная ракета, и ее пиротехнический свет слился с ярким светом луны.
Только ли тогда рисковал своей жизнью Карацупа? Только ли тогда провел он дерзкую операцию, вошедшую в историю пограничных войск? Вся его жизнь — на дозорных тропах, в секретах, в суровых походах по сопкам и тайге, по ручьям и болотам. Опасность? Да, жизнь его — риск, опасность, дерзание. Ответственность? Да, величайшая! Ответственность за границу Родины, за ее мир, покой, за труд своих земляков. Один неверный шаг, упущенное мгновение — и враг, хитрый и коварный, проникает на родную землю. Поэтому в стране так и ценят воинов в зеленых фуражках, — на них можно во всем положиться. Они выполняют свой долг до конца, до последней кровинки. Не дрогнут, не отступят и не упустят.
Не могу не повторить цифру 467 — столько задержал Никита Федорович Карацупа нарушителей. Трудно представить себе все бесконечные погони, засады, схватки, которые скрываются за этой феноменальной цифрой. Еще более разительная цифра — 129 — стольких нарушителей Н. Ф. Карацупа вынужден был уничтожить в боях на границе. Тут я должен сделать пояснение. По установившимся на границе законам и правилам пограничник не должен уничтожать нарушителя: он обязан доставить его живым на заставу. Это очень важно — живой лазутчик: это тот «язык», который расскажет о том, кто его засылал, какие давали ему задания, с кем он должен был держать связь. Но у этого закона есть исключения: если враг угрожает жизни пограничника, если пограничника готовы схватить и унести за кордон, — только в таких, самых исключительных, обстоятельствах разрешается пустить в ход оружие. Сколько же раз над головой Карацупы нависала смертельная опасность, если он вынужден был 129 лазутчиков уничтожить в кровавых схватках!
В годы Великой Отечественной войны почетный пограничник коммунист Никита Федорович Карацупа выполнял особо важные задания командования. После Победы над врагом участвовал в восстановлении западной границы. Со своей спецгруппой следопытов Карацупа появлялся там, где требовалось увидеть невидимое, обнаружить затерянные следы, выискать притаившихся фашистских последышей.
Разительно изменилась техника в пограничных войсках: Карацупу с его боевой группой не раз доставляли к месту событий на самолетах и вертолетах, в ход пускались новейшие технические средства связи и обнаружения нарушителей.
После войны я не раз бывал у Карацупы на границе, — он окреп, раздался в плечах, засеребрились его виски, взор стал более суровым и строгим, а тело усыпано шрамами. Как и прежде, Карацупа неразговорчив, — граница требует безмолвия. Но как интересно, ярко и точно ведет он занятия, сколько приводит он примеров (их в его памяти множество)!
Сотни раз смотрел Карацупа в глаза смерти. Сотни раз был он на грани гибели, но не уходил с границы, продолжал свое дело. И по его стопам пошел в дозор сын Анатолий — он тоже стал пограничником.
Вовек не забыть мне тот день, когда после поступления в пограничное училище Анатолий Карацупа принимал присягу. Гремел оркестр. Шелестели боевые знамена. Генералы произносили напутственные слова. Молодые, полные сил и дерзания, будущие воины границы произносили клятву-присягу. И тогда встретились отец с сыном. Никита Федорович, в форме полковника, сверкающий орденами и медалями, принимал присягу у сына. Я смотрел на них и думал о преемственности традиций, об эстафете подвигов, о великом долге коммунистов, который так ярко и полно выражен в одной лишь семье Карацупы.
Константин Ермаков. Парторг принимает бой
— Командир, куда ты пойдешь после службы? Наверно, учиться?
— Еще не знаю. Может быть, так и останусь пограничником.
— А я учиться буду. Работать и учиться. Хочу знать столько же, сколько ты.
— Этого мало. Я очень немного знаю. Дети должны столько же знать…
— Как это?
— Я ведь учителем был. В Барнауле. Есть такой город на Алтае. Ну а учитель все свои знания должен передать детям…
Помолчали. Сонно лепетал что-то Веселый Ключ, маленькая речушка. Гомонили птицы в прибрежных кустах.
— А почему ты военным хочешь стать?
— Этого я еще не решил. Ну а если рассуждать в принципе, то считаю очень важной службу в армии. Неспокойно сейчас в мире, Митя. Ох как неспокойно! Сам знаешь, как здесь японцы лезут на провокации в последнее время. Неспроста это. А на западе?
— Верно. Только детей учить тоже надо кому-то.
— Надо. Вот и я думаю, как быть. Впереди еще год, — Краев вдруг улыбнулся какой-то особой, светлой улыбкой. — Ты знаешь, меня сын дома ждет. Чудный хлопец.
Он откинулся на траву, в глазах у него отразилось голубое небо.
Высоко над заставой, под самыми облаками, описывал медленные круги огромный орел.
— Смотри, Сюков, наш, степной. Интересно, какая судьба занесла его в эти сопки? Вот уже второй год вижу, как он кружит над заставой.
— Наверно, гнездо где-то рядом свил.
— Может быть. А может, хочет понять, что тут делают люди. Орлы — очень мудрые птицы.
Они были чем-то похожи друг на друга — командир отделения Александр Краев и его подчиненный Дмитрий Сюков. Не внешне. Их роднила между собой общность характеров. Оба немногословные, склонные к раздумьям. Оба глубоко в душе прятали тоску по родным краям и семьям. Обычно Краев и Сюков не принимали участия в разговорах солдат о доме, о демобилизации. Александр молчал потому, что не любил выставлять напоказ свои переживания, тоску по жене и сыну. Сюков — потому, что вообще предпочитал больше слушать, чем говорить.
Остриженный, как и все солдаты, наголо, он тянул самокрутку, смотрел прямо в глаза рассказчику и, казалось, думал о чем-то своем, проверял свои собственные мысли.
— Ты почему, Сюков, молчишь все время? — спросил его как-то Краев.
— Да так… Неречист я, командир. Рос в деревне. Там уважают того, кто работает руками, а не языком. Вот и привык молчать.
Они часто уходили вдвоем к Веселому Ключу и там под шелест ив, под птичьи песни вели свои неторопливые беседы. Учительская работа оставила неизгладимый след в характере Краева. Ему необходимо было рассказывать, открывать людям то, что знал он сам, о чем успел прочитать в книгах, которые привозил из библиотеки части. В молчаливом Дмитрии Сюкове Александр находил благодарного слушателя. Иногда Краеву казалось, что перед ним сидит не его ровесник, не солдат, а барнаульский школьник.
Сюков незаметно для себя попал под влияние Александра и тосковал, когда того не было на заставе. Их отношения постепенно переросли в дружбу.
Однажды они были вместе в наряде на границе. Краев рассказал ему об алтайских степях, о том, как цветут там весной алые маки, как колышутся волнами под ветром травы, о жаворонках, поющих в небе свои бесконечные песни. Дмитрий слушал, по своему обыкновению, молча, потом словно выдавил из себя:
— А у нас клеверища медом пахнут… и пчелы гудят.
И, застеснявшись, поддал носком сапога валявшийся на тропе камень с такой силой, что тот с треском пролетел сквозь листья кустов и ударился где-то далеко в пади.
А сегодня принес в казарму цветы. Первые весенние подснежники. Никогда прежде он не обращал на них внимания.
Свободных минут для разговоров выпадало немного. Александр Краев был занятым человеком. Подготовка к занятиям с отделением (оно, кстати, считалось лучшим в части), чтение книг, различного рода беседы с солдатами отнимали у него почти все свободное время. Кроме того, он был самым авторитетным консультантом для офицеров, которые в те годы проходили общеобразовательную подготовку на заставах и сдавали зачеты в части.
Этим людям, имевшим немалый опыт охраны границы, знавшим запах пороха, школьные учебники задавали такие головоломки, что они вынуждены были или звонить по телефону, или лично приезжать на заставу Веселый Ключ к Краеву.