— Привыкаю… Ничего…
— Трудно?
Максим отрицательно покачал головой:
— Чуть-чуть…
— Врешь, — решительно возразил Березов. — Вижу — очень трудно. От меня не скроешь. Говори прямо. Глаза у тебя, как у необстрелянного солдата перед боем.
Вконец растерявшись, Максим уже искал повод, чтобы улизнуть от проницательного собеседника. О прямоте и дотошности Березова ходили по строительству причудливые рассказы — с ним интересно было поговорить, но в ту минуту Максим не хотел ничьего участия, ничьих наставлений.
— Слушаются тебя люди? — продолжал строго допытываться Березов.
— Не всегда, — сознался Максим.
— Тот, кто прав, всегда добьется, чтобы его слушались, — заметил Березов. — Значит, ты не всегда умеешь доказать свою правоту.
— В нашем деле надо приказывать, а не доказывать, — смелея, возразил Максим.
Он ожидал, что сейчас начнется накачка общими фразами, но Березов только бросил коротко, глядя куда-то в сторону:
— И это верно… Ишь ты, — усмехнулся он, — кто же это сообразил?
Максим взглянул туда, куда показал Березов, и сразу догадался, в чем дело. Невдалеке, у самого края котлована, на вбитом в землю столбике торчала ржавая, светившаяся, как решето, пулевыми пробоинами немецкая каска. Под нею на прикрепленной дощечке ярким суриком было написано:
«Здесь мы били фашистов, здесь построим канал. Миру — мир!»
— Здорово, а? Прямо наглядная агитация, — сказал Березов.
— Это Иван Пузин, арматурщик, — словно оправдываясь, пояснил Максим. — Ребята вырыли тут каску, он ее и приспособил.
— Молодец. Придумал. Тут этого хламу много. Где-то здесь было немецкое кладбище. Когда начали рыть котлован, костей да черепов чуть ли не полную пятитонку навалили. Пришлось вон там рыть новую могилу и захоронить ихний прах. Так-то, товарищ инженер. Тут до сих пор осколками да костями земля усыпана. Вон там, на том бугре, стоял и я со своим артиллерийским полком.
Максим изумленно смотрел на Березова.
— Что? Не веришь? Тебе сколько лет было, когда наши здесь оборону держали? Девять? Вот видишь. Мало ты тогда знал об этих местах. Ты наверняка и не вспомнил ни разу, когда сюда пришел, о том, что тут делалось. Ведь ни разу не подумал, а?
— Ни разу, — сознался Максим.
— Вы, молодежь, видите жизнь только в настоящем ее облике и не очень любите оглядываться назад. Я не упрекаю — не хмурься, — скупо добавил Березов.
Но от его слов Максиму стало не по себе. Он и впрямь равнодушно ходил по той земле, где люди стояли насмерть и поливали ее своей кровью.
Березов достал свою фронтовую трубочку, не торопясь набил ее крепким черным табаком.
— Вон на той высотке, — показал он трубкой, — наши артиллеристы подбивали гитлеровские танки. Двенадцать дней стояли. Был у меня такой умелец — единолично подбил девять штук… А всего навалили мы их тут дюжины две…
Березов помолчал, задумчиво глядя вдаль не раз повидавшими смерть глазами, попыхивая терпким дымком. Максим почтительно поглядывал: на него, сознавая, что проявил невнимание к памяти этих мест.
— Вот как было дело, инженер, — сказал Березов. — Люди удобрили эту землю кровью, чтоб вершить на ней большие дела. Как ты думаешь: стоит на ней строить этакое? — он повел трубкой вокруг себя. — И всю силушку полагать на это стоит ли?
Максим без колебаний ответил:
— Стоит.
— Ну, а если так, как говорится, строй крепче, а? — внезапно потеплевшим голосом добавил Березов.
После этого разговора, всходя по утрам на насыпь котлована, Максим всегда вспоминал слова начполита.
Взгляд его останавливался на героической высотке. Все, что он успел запомнить в детские годы из военных событий, о чем читал в записях отца, начинало по-новому волновать его душу. Глаза искали знакомый столбик и на нем дырявую фашистскую каску с двумя торчащими врозь, словно спиленные бычьи рога, куцыми шишками.
Потом столбик и каску, символическую отметину Пузина, смял бульдозер. Она скатилась в котлован, была погребена на днище коробки шлюза и на веки вечные замурована твердым, как сталь, бетоном.
…Пестрая лента воспоминаний оборвалась… Уже засыпая, Максим подумал: «Теперь, после сегодняшнего экзамена на шлюзе, я могу сказать Березову: и я оставил на том месте, где стояли его пушки, свою маленькую отметину».
20
В воскресенье, спустя два дня после полного устранения последствий ливня, Максим и Саша не работали — их смены были свободными. Они только что умылись и собирались идти завтракать, когда в комнату ворвался Славик. Размахивая свежим номером районной газеты, он крикнул с порога:
— Читайте, как вас тут расписали! — И, потирая плешинку, презрительно фыркнул: — Расхвалили без меры. Постарался газетчик… Целую повесть написал… А эпитеты-то какие — «отважные», «доблестные», «беззаветно стойкие».
— А ну, дай, — потянулся за газетой Саша. — Может, ты, Слава, от зависти?
Максим отвернулся к окну, делая вид, что его совсем не интересует газетная статейка.
Черемшанов прочитал напечатанное в два столбца описание их подвига, сказал серьезно:
— Что ж… Изложено живо. Правда, изрядно приукрашено, а в общем все правильно, как было.
— Правильно?! — негодующе воскликнул Славик. — «Рискуя здоровьем и самой жизнью…» Как будто вы на курорт приехали… Может быть, насморком вы и рисковали, а насчет жизни товарищ явно перегнул. А написал так, будто вы гору своротили… только одни действовали… А где же остальные? Кукушкин, рабочие? Явный бум, товарищи!
— Посылай опровержение, — усмехаясь, посоветовал Саша.
— Зачем мне посылать? Не обо мне написали, — поджал губы Славик. — Значит, лестно все-таки читать это восхваление? Лестно, да?
— Ну чего ты пристал, — отмахнулся Черемшанов. — Лестно, лестно… При чем тут мы, если о нас написали?.. Вот пусть Максим почитает.
Максим нехотя взял газетный листок, небрежно пробежал глазами.
— Ну как? Лестно? — подступил к нему Стрепетов. — Так небось и возносишься к небесам на крыльях?
— Пошел к черту! Я это на свой счет не принимаю, — холодно отпарировал Максим.
— Не принимаешь? Ну и врешь!
Максим пожал плечами, глаза его сердито сузились:
— Хочешь знать, что я об этом думаю? Изволь. Почему этот корреспондент не спросил меня, что я в то время чувствовал, о чем думал? Почему не написал, как позорно я убежал сначала из котлована, испугался, как самый ничтожный трус. Как тщеславно думал только о своем пупе, что вот-де сам управлюсь с прорывом и этим выдвинусь? Пусть бы написал, как меня Федотыч крыл… Я так считаю, — продолжал самообличение Максим, — рано обо мне так писать… Рано. О Сашке, может быть, и нужно, а обо мне не нужно. Далеко мне еще до героизма. Я только когда в эту лужу садился, почувствовал, что начал понимать свой долг. Мне было обидно за себя, и я сел в ту прорву. Какой же это подвиг?
— Ну, это ты принижаешь себя, — возразил Черемшанов. — Какое дело корреспонденту, что ты там до этого думал. Ты первый кинулся в прорыв? Кинулся. Ты совершил поступок, достойный подражания? Совершил. И корреспондент этот факт описал… И сделал он это не столько для нас лично, сколько для тех, кто приезжает сюда, как на прогулку, и остерегается лишний раз по грязи ступить…
— Так ты и критикуй тех, — поморщился Славик и кинул газету на стол. — Где же тут логика?
— Ты возражаешь, что про нас с Максимом написали? — насмешливо спросил Черемшанов.
Славик покраснел, ожесточенно провел ладонью по редеющим волосам, сказал:
— А ну вас… Пусть хоть на мраморную доску золотыми буквами вас заносят — мне-то что…
В эту минуту в дверь постучали.
— Входи без доклада! — крикнул Черемшанов и осекся: на пороге стоял Березов.
— Не помешал? — спросил он. — Зашел проведать.
Саша и Славик кинулись подавать стул.
— Ничего, ничего… Я ненадолго. Шел мимо — дай, думаю, зайду. Как вы тут?
Березов присел, снял фуражку, огляделся. Щетинистые, по-солдатски коротко стриженные, точно изморозью осыпанные волосы торчали ежиком. Березов пригладил усы, достал трубку, — туго стянутый мешочек с табаком.
— Не скучаете? — Кинул взгляд на газету, спросил: — Уже прочитали?
Молодые инженеры молчали. Славик, отдуваясь, тер плешинку.
— Что? Не понравилось?
Максим и Черемшанов переглянулись.
— Это я предложил написать. Так нужно, — сказал Березов.
— Разукрашено слишком… И обо мне неправда, — мрачно заметал Максим.
— Неправда?.. Гм… — Березов зажег трубку, потянул сухими, плотно сжатыми губами — в чубуке засипело. Крепкий, дерущий в горле дымок пополз по комнате. — Почему — неправда? — строго спросил он.
— Ну какой я герой?! — чуть ли не с возмущением произнес Максим.
— Значит, не стоило писать?
— Не стоило, Афанасий Петрович…
— Вишь какой… скромный… А по-моему, написано правильно, по существу. И нужна статейка не для вас только, молодой человек, не для вашего, допустим, тщеславия, а для всех строителей. Прочтут ее другие, и захочется им сделать тоже что-нибудь хорошее. А что приукрашено — верно. Пышных красок газетчик не пожалел. Можно было попроще: без крику, без трескучих фраз. Оно и без того доходчиво…
Березов пустил едкое облако, сказал:
— Хватит об этом. Вот скоро старое русло реки будем перекрывать. Тут уж придется всем поднатужиться. И доказать, кто чего стоит. Это будет битва… Да-а…
— Когда же перекрытие? — сразу загорелся Черемшанов.
— День будет объявлен особо. Сейчас идет подготовка. К тому времени ворота нашего шлюза должны быть закончены. Все самосвалы бросят на засыпку прорана. Дело будет великое. И потечет наша старуха река по другому руслу…
— А мы здесь будем… на шлюзе… И ничего не увидим, — с сожалением сказал Черемшанов.
Березов поднял на него суровые глаза:
— Кто вам сказал? Все будете там… Всем дело найдется. Перекрытие предполагается закончить за тридцать четыре часа!
Саша засиял:
— Я представляю себе… Это будет грандиозно, прекрасно! Это будет началом сотворения нового степного моря.
Березов чуть приметно усмехнулся:
— Вы выражаетесь пышными словами, Черемшанов, не хуже нашего корреспондента.
Славик и Саша засмеялись. Только Максим даже не улыбнулся. Березов очень внимательно, с какой-то затаенной мыслью во взгляде, глядел на него.
— Я прошу вас, Страхов, зайдите ко мне нынче вечером… — изменив тон, сказал Березов. — Можно прямо на квартиру. Я живу один. Улица Бетонная, номер пять, квартира семь. Зайдите обязательно…
Максим удивленно раскрыл глаза.
— Да, да… Прошу пока вас… А потом приглашу всех троих. В гости.
Березов поднялся, кивнул всем и вышел. Было слышно, как он по очереди стучал в двери, заходил ко всем.
— Главный врач. Обход совершает, — сделал сравнение Саша и спросил Максима: — Зачем-он тебя зовет?
Тот недоуменно повел плечом:
— Не знаю. Может быть, я какой-нибудь особенный больной…
— Не глупи, — сказал Черемшанов. — Я думаю, Афанасий Петрович такой человек, что относится к нам, как отец к своим детям. Беспокоится — а вдруг захандрим, собьемся с пути. Всякое бывает.
Волнуясь и все время гадая, зачем позвал его к себе Березов, Максим поднялся вечером на второй этаж бревенчатого, наскоро выстроенного, как все здания в Ковыльной, дома. Афанасий Петрович встретил его на пороге, пригласил с несколько старомодной любезностью:
— Пожалуйста. Милости прошу.
Березов жил один в двухкомнатной квартире — семья его находилась в Степновске. Жена приезжала к нему только изредка. Небольшая квадратная комната, несмотря на холостяцкий беспорядок, носила следы заботливых женских рук. Пол был устлан дешевой лоскутной дорожкой, на окнах висели полотняные занавески. Письменный стол, три канцелярских стула, железная, застланная грубым солдатским одеялом кровать — вот и вся обстановка.
— Живу по-фронтовому, — с улыбкой на морщинистом лице проговорил Березов. — Жену не могу перетащить из Степновска, там учится сын в педагогическом, дочь — в медицинском. Матери приходится за ними присматривать. Пожалуйте, Максим Гордеевич, присаживайтесь.
Максим следил за выражением лица начполита, ожидая разгадки необычного гостеприимства. На письменном столе, придвинутом к широкому окну, лежали кипы газет, журналов, под световым бликом настольной лампы белел наполовину исписанный лист бумаги. Тут же, на углу стола, посвистывал электрочайник, стояла большая жестяная кружка. В углу мрачно чернела круглая, как колонна, голландская печь.
— Вы извините, — начал Березов, — хотел пригласить вас к себе в кабинет, но, думаю, получится не то, да и не дадут там поговорить по душам. Дома оно удобнее. Ближе познакомимся… Признаюсь, неравнодушен я к вашему брату, молодежи…
Березов внимательно посмотрел на гостя. Заметив на лице его вопросительно-тревожное внимание, добавил:
— Я хотел потолковать с вами по одному делу.
Афанасий Петрович вынул из ящика стола какое-то письмо, Максим похолодел: — Может, с отцом что-нибудь? Или опять Бражинский?
— Вот Карманов передал мне. Письмо адресовано на его имя… — сказал Березов. (Максим затаил дыхание.) — Читайте.
Максим взял из рук начполита письмо и долго, не мог уловить его содержания. Сверху стоял гриф какого-то министерства. Далее в тексте, отпечатанном на машинке, значилось:
«Возбуждено ходатайство о переводе инженера Страхова Максима Гордеевича в Степновское управление Облводстроя. Сообщите возможность и срок откомандирования…»
— Что такое? Что за чепуха? — спросил Максим и даже привстал от изумления:.
Березов посмеивался одними глазами.
— Я у вас хочу спросить. Вы ходатайствовали о переводе?
Максим непонимающе смотрел на Березова. Прошла минута, пока он ответил:
— Не ходатайствовал и не собираюсь.
— Карманов посоветовал мне поговорить с вами. Ведь прошло всего два месяца, а вы уже хотите от нас удирать. Неужели у нас так плохо? И так трудно? Судя по тому, как вы вели себя во время паводка, я думаю… Такое хорошее начало…
— Афанасий Петрович, это мама… — тихо пробормотал Максим. — Даю честное слово. Это она! Она никак не может смириться с тем, что я уехал, и ищет для меня легкой работы.
— Стало быть, вы к этому ничуть не причастны? — спросил Березов.
— Говорю вам — я у вас впервые об этом узнал, — заверил Максим.
— Но ведь Карманов должен как-то ответить.
— Пусть ответит: я отказываюсь ехать в Степновск, — с горячностью запротестовал Максим.
Березов, улыбаясь, потирал руки.
— Я, признаться, так и думал, что вы откажетесь. Такие письма, к сожалению, у нас не редкость. Ходатайствуют то папаши, то мамаши. Удивительно — на фронт таких писем не поступало. — Глаза Березова повеселели. — Знаете что? Пошлите-ка маме вырезку из газеты. Да и не только маме, если есть кому еще… Пусть узнают дома, есть ли надобность откомандировывать вас на канцелярскую работу.
— А ведь верно — пошлю, — обрадовался Максим. — Пусть читают.
— Вот и понадобилась статейка, видите? — подмигнул Березов. — А вы были против. От души желаю успеха. А теперь давайте чай пить.
— Это все мама. Ну и мама! — все время повторял Максим облегченно. — Конечно, это она через кого-нибудь действует.
Теперь у него не было против матери никаких недобрых чувств, а только удивление перед ее наивной настойчивостью.
Максим просидел у Березова за чаем не менее часа. Начальник политотдела и молодой инженер расстались как два давних, хотя и разных по возрасту друга.
После этого по вечерам Максим сам, а иногда вместе с друзьями стал заходить к начполиту. С каждым днем уважение и почти сыновнее чувство к Березову все глубже проникало в его сердце.
21
«…Максим, милый. Я долго не отвечала на твое письмо. Ты должен понять почему. Ты нанес мне жестокий удар, первый в жизни. И вот ты раскаиваешься и признаешь свою вину. Что ж… Это хорошо. Твое письмо показалось мне искренним. И мне хочется верить тебе, потому что… ну потому, что я тоже люблю тебя».
Максим несколько раз перечитывал эти строки. Был уже поздний час. За окном стояла темная сентябрьская ночь в сверкающем наряде огней стройки. Рядом на раскладушке похрапывал Саша — счастливый друг, не ведающий тревог любви.