— Кто же этотъ королевичъ твой?
— А князь Квасникъ.
— Эко слово брякнула! Онъ какъ–никакъ все же благороднаго корени отрасль; а ты что? Ты и вся–то мизиннаго его перстика не стоишь.
— Онъ — князь, а я — первая твоя затѣйница и забавница: два сапога — пара. И стану я сіятельной княгиней, и урядишь ты, матушка, мнѣ княжескую свадьбу…
— Дура ты, да не совсѣмъ! — улыбнулась Анна Іоанновна. — Вотъ герцогъ подаритъ на свадьбу твоему муженьку шелковую плетку.
— А мнѣ домъ хрустальный… съ ледяными статуями.
— Такъ лучше жъ и весь домъ ледяной, — подхватилъ одинъ камергеръ: — тамъ и свадьбу сыграли бъ.
По губамъ Бирона пробѣжала недобрая усмѣшка.
— Das ware hicht so libel! (Это было бы недурно!)
— Ну, чтожъ, коли быть Ледяному дому, такъ пускай и будетъ, — рѣшила царица. — А кто же, герцогъ, его построитъ?
— Построитъ его нашъ первый государственный строитель, г–нъ Волынскій. Попросите–ка сюда г–на Волынскаго! — отнесся онъ къ подавшему счастливую мысль камергеру.
Казалось, онъ радъ былъ случаю взвалить на плечи своего главнаго недруга, и безъ того обремененнаго важнѣйшими государственными дѣлами, эту новую работу, которая ни мало не входила въ кругъ его обязанностей и должна была его еще принизить въ глазахъ всего Двора.
Такъ понялъ и самъ Волынскій, когда ему объяснили, чего отъ него требуютъ. Но, не желая дать торжествовать своему противнику, онъ не показалъ виду, что оскорбленъ, и, склонившись передъ государыней почтительно, но не раболѣпно, спросилъ, безотмѣнная ли то резолюція ея величества.
Самой ей стало теперь какъ–будто не по себѣ.
— Да, Артемій Петровичъ, пожалуйста, не отказывайся, — отвѣчала она мягко, словно извиняясь. — Никто иной, какъ ты, не сумѣлъ бы исполнить сіе столь благоуспѣшно. Женихъ хоть и шутъ, но титулованный; будетъ зрителей великое стеченіе…
— Такъ вашему величеству угодно, чтобы свадьба была поистинѣ княжеская, но, съ тѣмъ вмѣстѣ, все же шутовская, скоморошья?
— Вотъ, вотъ; со всякими тамъ огнями артофіальными, переодѣваньями и гисторіями потѣшными. Не мнѣ тебя учить.
— Слушаю–съ. Но ледъ на Невѣ должной толщины для Ледяного дома будетъ не раньше, почесть, января мѣсяца.
— Ну, чтожъ; намъ вѣдь не такъ ужъ къ спѣху. Пригони, примѣрно, ко дню моего рожденья, а то и ко времени карнавала на масленой недѣлѣ. Тогда, дастъ Богъ, и миръ съ Турціей заключимъ. Заразъ и отпразднуемъ.
— И ваше величество соизволяете на учрежденіе для сей надобности особой скоморошьей или, лучше скажемъ, маскарадной коммиссіи?
— Даю тебѣ, Артемій Петровичъ, на все полную мочь. Да въ расходахъ много не стѣсняйся. Впередъ знаю, что все тебѣ и на сей разъ, какъ и всегда, удастся къ полному нашему удовольствію.
II. Ледяной домъ
Всякая новость старѣетъ и забывается; забылась и бироновская ледяная статуя, на смѣну которой ожидались теперь Ледяной домъ и ледяная свадьба. Ледяной домъ или «ледяныя палаты», какъ называли его оффиціально въ дѣлопроизводствѣ «маскарадной коммиссіи», рѣшено было возвести на Невѣ между Зимнимъ дворцомъ и главнымъ адмиралтействомъ, а для ледяной свадьбы устроить «національную процессію», для которой изъ разныхъ мѣстъ имперіи выписать полтораста паръ населяющихъ ее всевозможныхъ племенъ въ національной одеждѣ . (Но такъ какъ пути сообщенія y насъ въ ту пору были очень первобытны, то выписанныя «пары», особенно изъ отдаленныхъ мѣстностей, прибывали довольно мѣшкотно; тотчасъ же по прибытіи онѣ замыкались въ особомъ зданіи на такъ–называемомъ «Слоновомъ дворѣ». (Дворъ этотъ, находившійся въ концѣ третьяго Лѣтняго сада около Симеоновскаго моста, на томъ, приблизительно, мѣстѣ, гдѣ въ настоящее время стоитъ циркъ Чинизелли, получилъ названіе «Слоноваго» отъ содержавшагося тамъ индѣйскаго слона.)
Недоброжелатели Волынскаго не упускали между тѣмъ случая прохаживаться на его счетъ, какъ руководителя этой шутовской затѣи. Ядовитѣе другихъ подтрунивали надъ нимъ двое: адмиралъ графъ Головинъ, который не могъ простить Артемію Петровичу открытіе имъ злоупотребленій въ адмиралтействѣ, и бывшій посланникъ нашъ въ Парижѣ, а въ данное время оберъ–шталмейстеръ Высочайшаго Двора князь Куракинъ, враждовавшій съ нимъ на личной почвѣ. Желая угодить своему давнишнему «протектору», Тредіаковскій сочинилъ про Волынскаго тяжеловѣсную, но довольно злую пѣсенку, а Куракинъ позаботился распространить ее между придворными; среди тѣхъ нашлись, конечно, услужливые люди, подсунувшіе стихотворный пасквиль самому Волынскому. Вспыльчивый и крайне самолюбивый, Артемій Петровичъ былъ страшно взбѣшенъ — не столько даже на Куракина, сколько на самого автора пасквиля.
— Блоха вѣдь, а туда же — кусаться! — говорилъ онъ своимъ пріятелямъ. — Попомнитъ онъ еще меня!
— Невеличка блошка, а спать не даетъ, — отозвался Еропкинъ. — Да не много ли чести блохѣ, что ты такъ сердишься на нее?
— Rira bien, qui rira le dernier (хорошо смѣется, кто послѣднимъ смѣется), — утѣшалъ съ своей стороны Лестокъ.
Наконецъ–то, въ началѣ января (1740 г.), когда въ разныхъ мѣстахъ Невы стали вырубать ледъ для городскихъ ледниковъ, по серединѣ рѣки противъ Петропавловской крѣпости была отгорожена большая площадь для добычи самаго чистаго строительнаго матеріала, а между дворцомъ и адмиралтействомъ былъ поставленъ деревянный заборъ вокругъ мѣста, намѣченнаго для Ледяного дома. Обитатели двухъ верхнихъ этажей Зимняго дворца имѣли бы, впрочемъ, возможность смотрѣть и поверхъ того забора, если бы только окна дворца, обращенныя на Неву, значитъ на Сѣверъ, отъ сильныхъ крещенскихъ морозовъ не покрылись ледяными узорами. Обледенѣли окна и въ комнаткѣ Лилли Врангель; но барышню нашу это не затрудняло: она влѣзала на подоконникъ и высовывалась изъ форточки. Такъ она изо дня въ день могла слѣдить за тѣмъ, какъ постепенно выростаетъ и разукрашивается Ледяной домъ.
Длиною домъ былъ въ 8 саженъ, шириною въ 2 1/2 и вышиною въ 3. Накладывались ледяныя плиты какъ кирпичи, одна на другую, обливались тотчасъ водой и силою мороза скрѣплялись прочнѣе, чѣмъ лучшимъ цементомъ. Когда ледяное зданіе было доведено до крыши, то впереди оно украсилось ледянымъ крыльцомъ съ рѣзнымъ фронтисписомъ, а крыша — ледяной галлерейкой съ ледяными статуями. По четыремъ угламъ дома воздвигались ледяныя пирамиды, по сторонамъ крыльца появились ледяныя пушки и мортиры, а передъ ледяными же воротами съ горшками ледяныхъ цвѣтовъ и сидящими на нихъ ледяными птицами — два большихъ ледяныхъ дельфина. Въ послѣднихъ же числахъ января около дома, откуда ни возьмись, выросъ вдругъ громадный ледяной слонъ, а на спинѣ y него и по бокамъ — по ледяному персіанину.
Лилли такъ заглядѣлась на это послѣднее чудо, что не разслышала даже, какъ позади ея отворилась дверь, и замѣтила вошедшую только тогда, когда та взяла ее за талію и стащила съ подоконника.
— Ахъ, это вы, Юліана?
— Съ ума ты сошла, моя милая, что въ такой морозъ высовываешься изъ форточки!
— Въ деревнѣ я къ морозу давно привыкла, — отвѣчала съ беззаботнымъ смѣхомъ Лилли, затворяя форточку, — а теперь свѣтитъ еще солнце… И какъ хорошъ теперь на солнцѣ Ледяной домъ: точно весь хрустальный! А эти дельфины, этотъ слонъ… Выгляните сами только на минуточку…
— Чтобы схватить воспаленіе легкихъ? Благодарю покорно! — сказала Юліана. — Другое еще дѣло, если бъ въ шубѣ побывать тамъ на мѣстѣ…
— Дорогая Юліана! вотъ было бы чудно! Пойдемте сейчасъ, уговоримъ принцессу…
Лилли такъ порывисто обняла и поцѣловала чопорную фрейлину, что та не успѣла даже уклониться и не знала, сердиться ей или нѣтъ.
— Ну, ну, ну! Ты все забываешь, что ты уже не ребенокъ, а большая барышня, и не въ деревнѣ, а во дворцѣ.
— Но вы попросите принцессу, да? Она сама, можетъ быть, тоже пойдетъ съ нами?
Юліана уже не упорствовала. Анна Леопольдовна, какъ всегда, отдыхавшая на своей отоманкѣ съ романомъ въ рукахъ, выслушала обѣихъ съ обычной флегмой, но отъ посѣщенія съ ними Ледяного дома наотрѣзъ отказалась.
— Скоро и безъ того вѣдь увидимъ. Свадьба карликовъ будетъ уже 6–го февраля; остается, стало быть, всего двѣ недѣли.
— А потомъ опять ее отложатъ! — воскликнула Лилли. — Вѣдь сперва назначили ее въ январѣ, на канунѣ дня рожденія государыни…
— Да; но въ этотъ же день будетъ торжественное вступленіе нашихъ войскъ. Волынскій совершенно правъ, что такому національному торжеству не вмѣстно быть въ одинъ день съ шутовскою свадьбой. Если же вамъ, мои милыя, ужъ такъ не терпится осмотрѣть этотъ Ледяной домъ, то ступайте туда однѣ безъ меня.
— Да безъ васъ, принцесса, насъ туда не пустятъ!
— А я скажу Эйхлеру.
Эйхлеромъ, который, въ качествѣ не только секретаря Волынскаго, но и тайнаго секретаря самой государыни, постоянно бывалъ y нея за приказаньями, дѣло было ей доложено, и съ ея стороны отказа въ столь скромной просьбѣ наслѣдницы престола, разумѣется, не было. Самъ Эйхлеръ вызвался быть путеводителемъ гоффрейлины принцессы.
Когда они втроемъ: Юліана, Лилли и Эйхлеръ, морознымъ, но солнечнымъ утромъ спустились на Неву къ Ледяному дому, то y ледяныхъ воротъ, къ немалому удивленію Лилли, ихъ встрѣтилъ ея товарищъ дѣтства, Самсоновъ, притомъ не въ лакейской уже ливреѣ, а въ довольно щегольской суконной однорядкѣ и въ мѣховой шапкѣ.
— Да вы откуда его знаете? — спросилъ по–нѣмецки Эйхлеръ Лилли. Та объяснила.
— То–то онъ такъ просилъ меня взять его сегодня съ собой! — улыбнулся Эйхлеръ. — Могу съ своей стороны засвидѣтельствовать, что такого «молочнаго брата» вамъ нечего стыдиться: я нашелъ въ немъ очень полезнаго сотрудника.
— Но вѣдь онъ — камердинеръ г–на Волынскаго…
— Былъ имъ. Когда мнѣ пришлось посылать во всѣ концы Россіи требованія о присылкѣ «маскараднаго» персонала для шутовской свадьбы, y меня не достало переписчиковъ. Тутъ оказалось, что Самсоновъ умѣетъ тоже писать, и почеркъ y него преизрядный. Съ разрѣшенія моего шефа, я привлекъ его къ перепискѣ; потомъ и къ сведенію счетовъ; а наконецъ и ко всему маскарадному дѣлу, потому что никто лучше его не знаетъ объясняться съ этими безмозглыми инородцами. Господь его вѣдаетъ, какъ это онъ подлаживается къ ихъ младенческимъ понятіямъ, какъ умѣетъ втолковать имъ все, что нужно. Словомъ, молодецъ на всѣ руки! — заключилъ Эйхлеръ и покровительственно похлопалъ Самсонова по плечу.
— Не понимаю, г–нъ Эйхлеръ, какъ вы можете говорить такъ много на морозѣ! — замѣтила Юліана, пряча свой покраснѣвшій уже носъ въ муфту.
— А вы, баронесса, озябли? Простите великодушно! Сейчасъ затоплю для васъ каминъ.
— Это гдѣ?
— Да тутъ же въ Ледяномъ домѣ.
— Ледяной каминъ?
— Да, и ледяными дровами. Прошу за мною.
Проведя ее на крыльцо Ледяного дома, а оттуда въ одну изъ двухъ комнатъ, онъ зажегъ въ ледяномъ каминѣ ледяныя же полѣнья, облитыя, какъ потомъ разъяснилось, нефтью.
Тѣмъ временемъ Лилли и ея «молочный братъ», стоя на дворѣ передъ ледянымъ слономъ, заболтались о порученныхъ надзору Самсонова инородцахъ и прибывшихъ вмѣстѣ съ ними животныхъ. Особенно заинтересовали Лилли самоѣдскіе олени.
— А правда ли, Гриша, что олени бѣгутъ еще скорѣе лошадей?
— Какъ вѣтеръ! Я нѣсколько разъ уже ѣздилъ съ самоѣдами на взморье.
— Счастливецъ!
— Такъ вы, Лизавета Романовна, охотно тоже покатались бы на оленяхъ?
— Мало ли что!
— Я вамъ это, извольте, устрою.
— Ты, Гриша? Но какимъ образомъ?
Онъ загадочно усмѣхнулся.
— Это ужъ мое дѣло.
Тутъ на ледяномъ крыльцѣ показалась опять Юліана въ сопровожденіи своего путеводителя. Ледяныя дрова ея не согрѣли, и, вся продрогнувъ, она заторопилась домой. Такъ Лилли на этотъ разъ и не пришлось заглянуть внутрь Ледяного дома. Прощаясь съ Самсоновымъ, она успѣла только спросить его, когда же онъ устроитъ ей обѣщанное; на что получила отвѣтъ:
— Потерпите ужъ до ледяной свадьбы!
III. Пѣвецъ поневолѣ
Съ 27–го января, когда вступили въ Петербургъ возвратившіяся изъ Турціи побѣдоносныя войска, общее настроеніе при Дворѣ было уже празднично–приподнятое. У многихъ царедворцевъ такому настроенію, по правдѣ сказать, не мало способствовало ожиданіе предвидимыхъ, по случаю заключенія мира, «царскихъ милостей», пожалованіе которыхъ должно было послѣдовать, впрочемъ, только въ срединѣ февраля на масленой недѣлѣ.
Войска съ музыкой и распущенными знаменами продефилировали мимо Зимняго дворца, офицеры — съ лавровыми вѣнками, солдаты — съ еловыми вѣтками на шлемахъ и каскахъ. Вслѣдъ затѣмъ состоялся пріемъ императрицею героевъ–офицеровъ, сановныхъ поздравителей и секретаря нашего посольства въ Константинополѣ Неплюева, привезшаго ратификацію мира. Несмолкающіе залпы съ Петропавловской крѣпости возвѣстили населенію столицы о прекращеніи войны.
Слѣдующій день — день рожденія Анны Іоанновyы — праздновался еще пышнѣе. Утромъ — торжественное богослуженіе, пріемъ поздравленій и пушечная пальба; въ полдень — банкетъ–gala съ итальянской музыкой инструментальной и вокальной и, во время тостовъ, опять пальба; вечеромъ — балъ, на которомъ сераскиръ Очакова Колчакъ–паша, во главѣ плѣнныхъ турокъ, на турецкомъ языкѣ благодарилъ государыню за оказанное гостепріимство; а послѣ бала — «блестящая» иллюминація и фейерверкъ которые, по обыкновенію, были увѣковѣчены затѣмъ «С–Петербургскими Вѣдомостями» Особенно эффектнымъ на этомъ фейерверкѣ (по словамъ газеты) былъ главный шитъ, представлявшій «высокое рожденіе Ея Императорскаго Величества въ образѣ на колесницѣ сидящей зари съ блистающей утреннею звѣздою на которую Россія, подъ образомъ жены въ надлежащемъ уборѣ и радостнымъ видомъ взирая, гласно какъ бы надписанныя слова живыми рѣчами говоритъ: — Коликое возвѣщаетъ намъ благополучіе».
Все это было, однакожъ, только какъ бы предвкусіемъ къ невиданному еще зрѣлищу — свадьбѣ карликовъ съ «національной процессіей». Подробности держались пока еще въ тайнѣ. Извѣстно было только, что въ особой «камерѣ» Слоноваго двора усердно происходятъ репетиціи танцевъ, которые будутъ исполняться въ день свадьбы участниками процессіи; но допускались къ этимъ репетиціямъ исключительно только члены маскарадной коммиссіи и ближайшіе ихъ сотрудники. Въ числѣ послѣднихъ, какъ уже упомянуто, былъ и Самсоновъ, который такимъ образомъ былъ свидѣтелемъ всѣхъ происходившихъ тамъ комическихъ и трагикомическихъ сценъ. Такъ присутствовалъ онъ и при одной подобной сценѣ, оставившей въ немъ надолго очень тягостное впечатлѣніе.
Было то 4–го февраля, т. — е. за два дня до шутовской свадьбы. Прибывъ подъ вечеръ на Слоновый дворъ съ другими членами коммиссіи на «генеральную репетицію», Волынскій откомандировалъ состоявшаго также въ его распоряженіи кадета Криницына въ Академію Наукъ за секретаремъ ея, Васильемъ Кирилловичемъ Тредіаковскимъ. Возвратился Криницынъ въ самый разгаръ танцевъ и впопыхахъ подбѣжалъ къ Волынскому,
— Ваше высокопревосходительство… ваше высокопревосходительство…
Тотъ нахмурилъ брови.
— Эко запыхался, торопыга! А Тредіаковскаго такъ и не привезъ?
— Привезъ… уфъ! Онъ сейчасъ будетъ жаловаться вамъ на меня… Не слушайте его…
— Да что y тебя вышло съ нимъ?
— Я сказалъ ему, будто бы его вызываютъ въ Кабинетъ ея величества…
— Это зачѣмъ?
— Да чтобы онъ не артачился ѣхать: нравомъ онъ очень ужъ амбиціонный…
— Ну?
— А когда онъ тутъ по дорогѣ замѣтилъ, что везутъ его вовсе не въ Кабинетъ, то схватилъ меня за шиворотъ: «Ты куда везешь меня?» Да обозвалъ меня такимъ словомъ, что я не смѣю и выговорить…
— Ладно! дальше.
— Узнавши же отъ меня, что мы ѣдемъ на Слоновый дворъ по требованію вашего высокопревосходительства, но для какой надобности — мнѣ, дескать, не вѣдомо, — онъ сталъ чертыхаться и обѣщалъ принести на меня жалобу…
— Ладно, — повторилъ Артемій Петровичъ и обратился къ показавшемуся въ это время въ дверяхъ Василью Кирилловичу:
— Поди–ка–сь сюда, сударь мой, поди.
Піита нашъ, въ своемъ секретарскомъ мундирѣ, при шпагѣ и съ треуголкой подъ мышкой, приблизился не безъ чувства собственнаго достоинства, но, при видѣ пылающаго гнѣвомъ взора перваго кабинетъ–министра, невольно растерялся. Путаясь въ словахъ, онъ сталъ объяснять, что вотъ этотъ самый юнецъ облыжно пригласилъ его въ Кабинетъ ея величества и привелъ тѣмъ его, Тредіаковскаго, въ великій страхъ, толь наипаче, что время уже позднее; что сѣлъ онъ съ непутящимъ мальчишкой на извозца въ великомъ трепетаніи…