8
Как ни тихо разговаривали женщины, Генка, для виду уткнувшись в книгу, следил за разговором, напрягая слух. Его занимают разные мысли. Многого он не понимает, но многое заставляет работать его головешку. «Интересно, как выглядела бы тетя Зина сумасшедшая? Наверное, на людей кидалась бы, нечесаная, страшная, с длинными ногтями, оскаленными зубами! Интересно, как она подушки-то грызла, — пух, поди, по всей комнате летел! На фронт хотела идти. Ишь какая! Храбрая! — Мысли Генки принимают иное направление. — А как там, на фронте-то?! Папка, поди, сейчас где-нибудь в снегу ползет по-пластунски; в одной руке автомат, в другой — огромные ножницы, чтобы резать проволочные заграждения». Такую фотографию Генка видел в журнале «Фронтовая иллюстрация» и с тех пор представлял себе отца только таким: в глазах его напряжение, он всматривается в темноту своими небольшими светлыми глазами, белый маскировочный халат его сливается со снегом, но снег ясно виден на его теплой серой шапке и на косматых, густых бровях. «Холодно, поди, на снегу-то…»
Мысли Генки то уходят в сторону от разговора матери с Зиной, то вновь возвращаются к нему. Они разговаривают теперь почти шепотом. Зина ни на что не обращает внимания. А мать время от времени взглядывает то на Зойку, то на сына, почти не видя его. Но Зойка, во-первых, спит, и во-вторых, все равно ничего не понимает еще. Генка же, едва мать делает движение, начинает шелестеть страницами и морщит лоб, словно очень занят уроками, которые даются ему с трудом, а сам весь превратился в слух. До него то и дело долетают фразы, сказанные с чувством, громче, чем хотелось бы женщинам. Кто научил Генку притворяться так? Любопытство — ведь ребят всегда привлекает жизнь взрослых — и страх, что если взрослые заметят это любопытство, то ему уже не удастся проникнуть в их скрытую для него жизнь. Но Генка не может не прислушиваться, — достаточно посмотреть на мать, чтобы уже не оторваться от этого разговора: щеки ее горят, губы пересохли, и она время от времени облизывает их кончиком языка, глаза блестят, она возбуждена этим разговором так, как редко с ней случается, и она очень часто оглядывается на зеркало на стене, все время охорашиваясь и стараясь откинуть свои волосы так, как делает это Зина. Но у Зины — прекрасные, густые волосы с медным отливом, они лежат на ее голове тяжелыми волнами, послушно принимая любое положение, а у матери редкие светлые волосы, к тому же совсем прямые, они лежат жидкими прядями, и движение это Фросе не удается. «Надо бы завить волосы!» — думает Фрося, опять и опять откидывая их за ухо, как это делает Зина.
Фрося отвечает откровенностью на откровенность, и Генка слышит кое-что, что повергает его в недоумение.
— Ну, мой совсем не такой! — говорит мать об отце. — Я за него замуж вышла — совсем-совсем ничего такого не знала, не ведала. Так только, в книжках читала, что бывает смертельная, знаешь, любовь, ласки всякие, счастье… А легли мы с ним — только одна неприятность, а не то чтобы… Какая там ласка! Я от него и слова доброго не слышала. «Прибери! Дай! Вынеси! Куда смотришь? Помолчи, чего ты понимаешь? Чурка с глазами!» — вот и весь разговор. — Мать обернулась на Генку, но, кажется, даже и не увидела его — такие у нее были пустые глаза…
Генка старательно шевелит губами: «Возвышенностью называется…» — и припоминает, что отец действительно был неразговорчив, не только с матерью, но и с ребятами. Прорывало его только после получки. И тогда он принимался говорить — много и бестолково, и из его слов выходило, что никто и ничего и ни в чем не смыслит больше, чем он, Николай Иванович Лунин. Он все бы по-настоящему сделал, наладил, всем бы по-хозяйски распорядился, да вот судьба у него незавидно сложилась или, как он говорил загадочно и мрачно, «не планида ему!». Эта проклятая планида определила ему быть грузчиком, возчиком, ломовиком — и все! А поэтому не бывать Николаю Ивановичу ни директором, ни начальником. А уж он бы показал, как надо руководить, как надо начальствовать. «Мне бы образование, Фроська! — говорил он в таких случаях. — Я бы, знаешь, показал выходку! У меня голова во!» И он кулаком, небольшим, но крепким, показывал, какая у него хорошая голова. Мать отстранялась от этого доказательства и боязливо и угодливо отвечала: «Да уж, это верно, Николай Иваныч! Это верно! Да ты бы лег в постель-то да поспал бы!» И Лунин успокаивался, клал свои крепкие кулаки под свою умную голову и засыпал, как младенец, едва закрывал свои воспаленные глаза, которые наливались густой кровью, стоило ему чуть выпить. Ну и хорошо… У соседей в день получки тоже разговаривали всякие разговоры, а потом ссорились, и, бывало, неслись оттуда женские крики, визг детей и грубая брань. Но у Луниных так не случалось — отец никогда не бил мать, разве только иногда подносил кулак к ее лицу и говорил тихо: «Видала? То-то!» Это надо было понимать так, что и Лунин мог бы поучить свою жену, как учили жен соседи, да только ему, Николаю Ивановичу, неохота шум поднимать… «А когда папка приедет обратно? Хоть бы письмо написал, что ли…»
Генка начинает клевать носом. Строчки расплываются перед его глазами. Он засыпает над учебниками и уже ничего не слышит. Засыпает даже его любопытство, которое только и заставляло его бодрствовать в этот поздний час.
Мать и тетя Зина все говорят, обрадовавшись: одна — терпеливому слушателю, вторая — новому знакомому. Спохватившись, Зина вытаскивает из своей кожаной сумочки затрепанную, без начала и без конца, книгу с вырванными листками и замусоленными уголками, которая кажется странной в ее красивых руках с длинными, розовыми ногтями.
Печь давно протопилась. Но только сейчас Фрося замечает это и кидается закрыть трубу, сразу же возвращаясь к столу и к собеседнице.
Зина читает вслух — взахлёб, по-детски поспешно, с шумом втягивая воздух и чуть причмокивая губами. Фрося блестящими глазами смотрит то на Зину, то на книгу. Ей не приходилось много читать — разве только в девушках! Николай Иванович, который, выпивши, жаловался на недостаток грамоты, не терпел книг в доме. Если ему случалось застать жену за чтением какой-нибудь книги, так редко попадавшей к ним в дом, он говорил угрюмо: «Нечего больше делать, да? Шибко образованная стала, да?» И тогда Фрося поспешно отбрасывала от себя книгу и говорила: «Да я и не читаю, а просто так!»
Книга, принесенная Зиной, повергает Фросю в изумление. Она кажется Фросе совершенно удивительной. Вот, оказывается, какие на свете бывают книги!
Зина видит произведенное впечатление и очень довольна им.
Она читает о снах и их туманном значении, Фрося слушает раскрыв рот. Хотя ей жаль, что разговор, так взволновавший ее, уже окончен, а ей еще многое хотелось бы узнать не только о Зине, но о той жизни, которая прошла мимо Фроси, она широко раскрывает глаза, поднимает брови и всем своим видом выражает внимание, доверие и благодарность Зине. Ох и книгу же принесла Зина!
Голого во сне видеть — к болезни, выстрел во сне слышать — к известию, нечистоты — к деньгам, золото видеть — к слезам, драться во сне — значит, кто-то к тебе стремится, «бьется», кровь — к встрече с близким человеком, зубы выпадают — к неприятности. «Ах ты господи!» — Фрося только руками всплескивает и быстренько примеряется: что она видела во сне вчера и прошедшей ночью? Кажется, ничего неприятного? От напряженного внимания и от тепла, волнами идущего от печи, — майорша не обманула Фросю, квартира теплая, а дрова, оставленные старыми жильцами, еще не вышли — сухие, лиственничные дрова! — капельки пота выступают на носу у Фроси. Она покачивает головой, улыбается. Смотрите-ка! — все в жизни и в сновидениях исполнено таинственного значения, какие-то силы, добрые или злые, подсказывают человеку приближение удачи или неудачи, заботятся о нем или противостоят ему!
Ах, и приметы тут же! Кошка дорогу перебежит — к неудаче, и чтобы ее избежать, надо в свою очередь перейти кошке дорогу! Трубочиста встретить — к счастью. Попа — к неприятности, чтобы избежать ее — надо в кармане сложить кукиш! С дороги домой вернуться — пути не будет! Звезда падает — к исполнению желаний, если успеешь его высказать, пока звезда еще видна. Воз сена повстречался — надо сказать: «Чур, счастье мое не дележка!» — и ухватить с воза клок сена, тогда обязательно случится с тобой что-нибудь хорошее.
Выходит только не зевай! Примета не советует — и ты можешь избежать неприятностей. Примета подсказывает что-то — делай так, и все будет хорошо! Если хочешь, чтобы день прошел благополучно, то, вставая с постели, стань сначала на правую ногу, но станешь надевать обувь, обязательно надень ботинок сначала на левую ногу. Ах, значит, можно отвратить от себя несчастье, значит, можно бороться со своей «судьбой»?!
Хотя Фрося мало читала, в ней живет глубокое уважение и доверие к печатному слову. То, что все эти приметы напечатаны в книге, заставляет ее вдвое больше верить в них, в эти приметы. И Фрося задним числом поспешно вспоминает, соблюдала ли она приметы. Ах, чего только можно было избежать, если бы она точно знала, что надо сделать, чтобы предотвратить влияние той или иной злой приметы!.. Она все покачивает своей растрепавшейся, несмотря на все ее ухищрения, головой и приговаривает: «Ах, вот как! Вот как!»
9
Но книга повергает Фросю в еще большее удивление, когда Зина, тоже раскрасневшаяся и довольная вниманием и удивлением Фроси, многообещающе кивает головой, и перелистывает несколько страниц, и начинает читать дальше, чувствуя, что открывает Фросе целый мир неизведанного…
Оказывается, на судьбу человека влияют планеты, звезды, и вдруг в слове «планета» Фрося узнает излюбленное слово своего мужа «планида» — то самое, что мешало ему всю жизнь стать начальником, что незримо, но властно удерживало его оставаться ломовым возчиком и мерзнуть на холоде и жариться на солнцепеке, вместо того чтобы сидеть в кабинете на плюшевом кресле, как директор пивзавода… Оказывается, каждый день находится под знаком определенной планеты, каждому месяцу соответствует свой знак зодиака — определенное созвездие, и они, соединяясь, диктуют свою волю, определяют, как сложится судьба человека. Так вот почему Зина спросила, в какой день родился Генка! Этот день находился под знаком Марса. В каком же месяце родился ее сын? В мае — под знаком Стрельца, в его созвездии…
В немом изумлении Фрося глядит в окно. На темно-синем небе прерывисто блистают далекие звезды. Они мерцают, переливаются синими, голубыми, желтыми, красными огоньками — в неимоверном отдалении от Фроси, и странные излучения их воздействуют на ее жизнь, и на нее, которой стул в сберегательной кассе кажется невероятным возвышением, и на сопливого Генку, которого от земли не видать, и на Зину, которая, усмехаясь, многозначительно щурит глаза и говорит, что она родилась под знаком Венеры и потому ей нет отбоя от мужчин. Тут Фрося, уже не глядя на Генку, спрашивает у Зины звонким полушепотом:
— А у тебя, Зиночка, много кавалеров?
— А ты как думаешь? — вместо ответа задает ей вопрос Зина, как-то особенно красиво склоняя голову и поглядывая в зеркало.
И опять Фрося ревниво отмечает, как красивы движения Зины и как она одета — со вкусом, к лицу. И это не только потому, что она молода и хорошо сложена, но и потому, что она умеет одеваться и что у нее много хороших вещей. Невольно Фрося, не останавливаясь на этой мысли, думает о том, что Зина не намного больше, чем сама Фрося, получает денег, а нарядов у нее много, хотя не заметно, чтобы она очень уж берегла свои вещи, — вот и сейчас ее дорогой шарфик упал со спинки стула на сиденье и весь измялся. Фрося осторожно вытаскивает его и, бережно расправив, вешает на спинку стула.
— Просто ухаживают или… как ты с ними-то? — уже забывая о Генке, полунамеком спрашивает Фрося.
Зина принужденно смеется и отвечает полуответом:
— А ты как думаешь… разве без этого проживешь?..
Генка стряхивает с себя сонную одурь и настораживает уши, но мать, заметив, что Генка забыл про свои уроки и что время позднее, спохватывается.
— Сынок! Спать пора! — говорит она.
— Я не хочу! — хнычет Генка, ожидающий дальнейших откровений в этом разговоре, и нехотя собирает свои тетрадки и книги со стола.
Зина с улыбкой говорит:
— А ну, посмотрим, что ему судьба сулит!
Она перелистывает затрепанную книгу. Теперь и Генка заглядывает в нее. Он видит круг, в круге — семиконечную звезду с надписью «Священная фигура влияния планет на дни недели». Ишь ты… священная…
— Понедельник — Луна! — говорит Зина каким-то певучим голосом. — Среда — Меркурий, пятница — Венера. Я родилась в пятницу… Воскресенье — Солнце, вторник — Марс, четверг — Юпитер, суббота — Сатурн. Вот видишь, ты родился под влиянием Марса, в мае — значит, под созвездием Стрельца, понимаешь?
Генка кивает согласно головой, как кивает головой и мать.
Оба донельзя растерянные, они слышат дальше, что Марс господствует над железом, что он сушит и сжигает все, что он имеет цвет огня, что он влияет на войны и тюрьмы, на ненависть и браки, что родившийся под знаком Марса обладает горячим темпераментом и военными наклонностями. Вот это здорово! Генка слушает это как сказку о самом себе, мать — с суеверным ужасом и с некоторой радостью. «Ох, быть бы Генке офицером! — И она тотчас же примеряет прочитанное к сыну. — Горячий темперамент — что это такое? Военные наклонности?» В ребячьих играх ему достается больше всех, и ей не приходилось слышать, чтобы кто-то жаловался на Генку, что он кого-то побивает.
Зина прочитала не все, что относится к Генке. Она несколько смущена, — ей чуточку неловко от того, что попадается ей на глаза и что относится к тому же Марсу, — чувствуя себя как бы ответственной за то, что выговаривают ее губы и язык.
— Ну, уж тут понаписано! — говорит она недовольно и хочет пробросить страничку.
— Читай, читай уж до конца! — возбужденно говорит Фрося. — Читай, коли начала!
И Зина читает:
— «Марс отмечает военных, артиллеристов…»
— Вот это хорошо! — вставляет Генка.
— «Убийц, медиков, цирульников, мясников, золотых дел мастеров, поваров, булочников и все ре-мес-ла, совершаемые с помощью огня! — Зина переводит дыхание и, сама пугаясь прочитанного, продолжает. — Люди, управляемые Марсом, суровы и жестокосердны, неумолимы, не поддаются никаким убеждениям…»
Фрося даже бледнеет. «Это пожалуй, слишком! Убийц и еще хуже — цирульников… Да что это такое, в самом деле? Пришла как добрая, а наговорила чего-то…»
— «Они упрямы, сварливы, дерзки, смелы, буйны, привыкли обманывать, обжоры, — продолжает Зина список позорных действий и способностей людей, управляемых Марсом, — в состоянии переваривать много мяса, сильны, крепки, властны, не имеют привязанности к своим друзьям, занимаются работами с раскаленным железом и огнем. Марс производит обыкновенно бешеных, крикливых, развратных, самодовольных и гневных людей», Ну, все! — с облегчением заканчивает Зина и замолкает.
Фрося настороженно глядит на нее, на книгу, на Генку: нечего сказать, хорошую судьбу ему предсказали! В душе ее назревает возмущение. Но тут Зина, которая уже и сама не рада тому, что прочитало о родившихся под знаком Марса, говорит успокоительно:
— Ну конечно, все это написано не об одном человеке. Уж если он станет военным, то не булочником, правда? А военный должен быть и сильным, и крепким, и властным, да? Он должен быть твердым и суровым, да?.. Кем ты хочешь быть, Геночка? — вдруг спрашивает она.
Странный вопрос! Не кузнецом, но поваром, конечно, и Генка, щуря слипающиеся глаза, ухватывается за самое стоящее из всего, что так щедро и неразборчиво сулит ему судьба и звезды, и твердо отвечает:
— Артиллеристом.
Тут и Фрося и Зина, отбрасывая в прочитанном то, что пугает их не на шутку, оставляют в его судьбе только то, что кажется им и желанным и достойным. И вот Генка предстает перед ними настоящим богатырем артиллеристом: черный околыш и погоны с красным кантом, желтые ремни перепоясывают его и приятно поскрипывают при каждом движении, на петлях — скрещенные пушечки, и из-под стального шлема задорно выбиваются волосы — настоящий бог войны.
Это ничего, что сейчас Генка заморыш, что он мал ростом, худ, белес и охотно плачет! Счастье, что в школе дают бесплатные завтраки, а то он и ног не потащил бы. Он разовьется, окрепнет, подрастет! Ему ведь и лет-то по-настоящему кот наплакал, впереди — вся жизнь. Они еще увидят, каким молодцом он станет. Это не шутка — родиться под знаком Марса!