Миг бытия так краток - Алан Нурс 12 стр.

В самом номере табличка на спинке постели сообщала:

В длинной узкой прихожей я заметил еще одну табличку — на противоположной стене:

Можете верить, если хотите.

«В ЭТОМ КРЕСЛЕ СИДЕЛ КОНСТАНТИН КАРАГИОЗИС» — настаивала следующая табличка.

Я действительно боялся зайти в туалет.

* * *

Позже, той же ночью, я прогуливался по влажным и засыпанным щебенкой мостовым моего, почти покинутого жителями города, и мои старые воспоминания и текущие мысли напоминали слияние двух рек. Оставив прочих храпеть в отеле, я спустился по широкой парадной лестнице «Алтаря», остановившись прочесть пару строк из речи Перикла на похоронах: «Вся Земля — усыпальница великих людей» — там, на могиле Неизвестного Солдата, и с миг изучал взглядом эти очень мускулистые конечности некоего архаичного воина, уложенного в полном боевом вооружении на погребальное ложе (сплошь мрамор и барельефы) и все же почему-то почти ощутимо теплого, так же как и Афинская ночь, а потом пошел дальше, по Леофорос Амалиас.

Ужин вышел отменный: узо, гювеци, «коккинели», яурти, «метакса», масса черного кофе и на десерт — Фил и Джордж со спорами об эволюции.

— Разве вы не видите здесь конвергенцию реальности и мифа — в последние дни жизни на этой планете?

— Что вы имеете в виду? — спросил Джордж, приканчивая блюдо наранци и глядя на Фила сквозь мощные очки.

— Я имею в виду, что когда человечество поднялось из тьмы, то принесло с собой легенды, мифы и воспоминания о сказочных существах. А теперь мы снова опускаемся в ту же первозданную тьму. Жизненная Сила дряхлеет и становится неустойчивой, происходит очевидный возврат к тем первозданным формам, что столь долго существовали только в качестве смутной расовой памяти…

— Чепуха, Фил. Жизненная Сила? Господи, да в каком веке вы живете? Вы говорите так, словно вся жизнь является, по-вашему, одним-единственным разумным существом.

— Является.

— Будьте любезны, продемонстрируйте.

— В вашем музее хранятся скелеты трех убитых сатиров и фотографии живых. Они обитают в горах как раз этой страны.

И кентавров здесь видели, попадаются также цветы-вампиры и лошади с рудиментарными крыльями. Во всех морях водятся морские змеи. А наши небеса, вдобавок, бороздят импортные пауконетопыри. Некоторые даже клятвенно заверяли, что видели Черного Зверя Фессалии, пожирателя людей, костей и всего прочего, и при этом продолжают воплощаться в жизнь всевозможные другие легенды.

Джордж вздохнул.

— Все сказанное вами не доказывает ничего, кроме того, что во всей бесконечности природы существует возможность появления любых форм жизни, если обеспечить для этого нужные факторы эволюции и постоянную благоприятную среду обитания. Упомянутые вами существа земного происхождения — они все мутанты, создания, возникшие неподалеку от различных Горячих Мест по всему миру. Одно такое место есть и в горах Фессалии. Если бы даже прямо сейчас в эту дверь вломился Черный Зверь с оседлавшим его сатиром, это ни изменило бы моего мнения, ни доказало бы вашего.

Я в ту минуту смотрел именно на дверь, надеясь увидеть не Черного Зверя, конечно, а некоего неприметного старика, который мог бы скромно войти бочком, запнуться и пройти дальше, или официанта, несущего Диане незаказанную выпивку с вложенной в салфетку запиской. Но ничего из перечисленного не произошло.

Когда я прошел Леофорос Амалиас, Ворота Адриана и затем мимо Олимпейона, то все еще думал, каким же будет сообщение. Диана связалась с Радполом, но пока еще не было никакого ответа. Еще через тридцать шесть часов мы перелетим из Афин в Ламию, а дальше двинемся пешком через районы, заросшие странными новыми деревьями с длинными бледными листьями, испещренными красными прожилками, увитыми ползучими растениями, с ветвящимися поверху побегами, чьи корни облюбовал стрижфлер. А потом, дальше — через залитые солнцем равнины, вверх по извилистым козьим тропам, по высоким скалистым утесам и вниз в глубокие ущелья, мимо разрушенных монастырей. Идея была бредовая, но Миштиго опять-таки захотелось попутешествовать именно так. Он считал себя в безопасности всего лишь по той причине, что я родился здесь. Я попытался рассказать ему о диких зверях, о каннибалах-куретах — скрывающихся в лесных чащах дикарях. Но он решил уподобиться Павсанию и повидать все пешим. Ладно, тогда решил я, — если до него не доберется Радпол, то доберется местная фауна.

Но на всякий случай я отправился на ближайший госпочтамт и приобрел официальное разрешение на дуэль, уплатив налог за смерть. Вполне можно позволить себе проявить порядочность в таких делах, рассудил я, поскольку был Уполномоченным и все такое прочее.

Если Хасана придется убить, то я убью его в рамках закона.

Я услышал доносящиеся из небольшого кафе на другой стороне улицы звуки бузуки. Частично потому, что мне захотелось того, а частично потому, что я чувствовал за собой слежку, я перешел через улицу и зашел в кафе. Подойдя к столику, за которым можно было усесться спиной к стене и лицом к дверям, я заказал кофе по-турецки, пачку сигарет и некоторое время сидел, слушая песни о смерти, изгнании, катастрофе и извечной неверности женщин и мужчин.

Внутри кафе оказалось даже меньше, чем выглядело снаружи, — низкий потолок, земляной пол, настоящая темнота. На эстраде пела приземистая женщина в желтом платье, густо покрытая гримом. Звенели стаканы; в мутном воздухе висела пыль; под ногами валялись влажные опилки. Мой столик стоял почти в конце зала. Помимо меня в заведении торчало примерно с дюжину других людей: трое девиц с сонными глазами, сидевших со стаканами за стойкой; мужчина в грязной феске; мужчина, уронивший голову на вытянутую руку и храпевший. За столиком по диагонали от меня сидели, оживленно смеясь, четверо мужчин; еще несколько других в одиночестве пили кофе, слушая певицу, глядя в пространство, ожидая, а может, и не ожидая, когда что-то случится или кто-то появится.

Ничего подобного, однако, не происходило. Поэтому после третьей чашки кофе я заплатил по счету толстому усатому владельцу кафе и покинул его заведение.

Снаружи, казалось, изрядно похолодало. Улицы опустели и сделались совсем темными. Я свернул направо на Леофорос Дионисиу Ареопагиту и двинулся дальше, пока не добрался до разрушенной ограды, тянущейся вдоль южного склона Акрополя.

Остановившись на углу, я услышал шаги далеко позади. Я постоял там с полминуты, но моими спутниками по-прежнему оставались лишь безмолвие и черная беззвездная ночь. Пожав плечами, я вошел в ворота и двинулся к обители Диониса Элевтериоса. От самого храма, конечно, не осталось ничего, кроме фундамента. Я прошел дальше, направляясь к Театру.

Фил, помнится, тогда предположил, что история развивается большими циклами, словно некие гигантские часовые стрелки, минующие день за днем одни и те же цифры.

— Историческая биология доказывает, что вы неправы, — возразил Джордж.

— Я не имел в виду буквально, — ответил Фил.

— Тогда, прежде чем продолжить наш разговор, нам следует договориться о терминах.

Миштиго рассмеялся.

Эллен коснулась руки Дос Сантоса и спросила его бедных лошадках, на которых сидели пикадоры. Тот пожал плечами, налил ей еще коккинели и выпил свое.

— Это входит в условия корриды, — сказал он.

И никакого сообщения, никакого сообщения.

Я прошел через тот кавардак, в который время обращает величие. Справа от меня вспорхнула птица, издала испуганный крик и пропала в ночи. Я продолжал идти, пока, наконец, не забрался в древний Театр и двинулся сквозь него вниз…

Идиотские таблички, украшавшие мой номер, позабавили Диану куда меньше, чем я ожидал.

— Но им же положено здесь быть. Конечно. Положено.

— Ха!

— В иные времена хранились бы головы убитых вами зверей. Или щиты поверженных вами врагов. А теперь мы цивилизованные. Таков новый обычай.

— Еще раз «ха»! — я сменил тему. — Есть какие-нибудь известия насчет веганца?

— Нет.

— Вам нужна его голова.

— Я не цивилизованная. Скажите, Фил всегда был таким дураком, еще в былые времена?

— Нет, не был. Да он и сейчас не дурак. Фил награжден проклятием полуталанта. Теперь он считается последним из поэтов-романтиков, и его время прошло. Он отцвел. Теперь он доходит до нелепости в своем мистицизме только потому, что, подобно Вордсворту, пережил свое время. Он живет в искаженных воспоминаниях очень хорошего прошлого.

Подобно Байрону, он как-то раз переплыл Геллеспонт, а ныне, подобно скорей уж Йитсу, радуется лишь обществу юных дам, которых он вгоняет в скуку своей философией или, иной раз, очаровывает хорошо рассказанными воспоминаниями. Он стар. В его творениях порой вспыхивают проблески прежней мощи, но его талант отнюдь не ограничивается лишь сочинительством.

— Как же это?

— Ну, я помню один пасмурный день, когда он стоял в Театре Диониса и читал только что написанный им гимн Пану. В театре находилось две-три сотни зрителей — одним богам известно, почему они там оказались, но он начал читать.

Он еще не очень хорошо владел греческим, но голос у него был впечатляющим, а манеры — харизматическими. Через некоторое время закрапал небольшой дождь, но никто не ушел. Ближе к концу загромыхал гром, столь жутко походивший на смех, что по толпе пробежала дрожь. Я не говорю, что все было, как во времена Феспия, но многие из этих людей, уходя, оглядывались через плечо.

На меня его выступление тоже произвело впечатление. А потом, через несколько дней, я прочел эту поэму — и она оказалась пустой, напыщенной и никчемной. Важно было то, как он преподнес ее. Эту часть своей мощи он утратил вместе с молодостью, а то, что еще осталось из того, что можно назвать искусством, оказалось недостаточно сильным, чтобы сделать его великим, чтобы сохранить жизнь его личной легенде. Он переживает это и утешается невразумительной философией, но, отвечая на ваш вопрос, — нет, он не всегда был таким дураком.

— Быть может, кое-что из его философии даже верно.

— Что вы имеете в виду?

— Большие Циклы. Ведь век странных зверей и впрямь грядет на нас. А также век героев и полубогов.

— Я встречал только странных зверей.

— Тут сказано: «В ЭТОЙ ПОСТЕЛИ СПАЛ КАРАГИОЗИС». Выглядит она удобной.

— Удобная и есть. Видишь?

— Да. Мне оставить табличку?

— Если хочешь.

Я двинулся к проскениону. У лестницы начиналась рельефная лепка, представляющая эпизоды из жизни Диониса. Все экскурсоводы и все экскурсанты должны были, по изданным мною правилам, «…иметь при себе на время пути не меньше трех магниевых бомбочек на человека». Я вынул чеку из одного такого цилиндрика и бросил его на землю. Ослепительная вспышка внизу не будет видна: она сокрыта горным склоном и каменной кладкой.

Я не вглядывался в яркое пламя, а смотрел наверх, на очерченные серебром фигуры. Там Гермес представлял Зевсу юного бога, в то время как по обе стороны трона корибанты отплясывали фантастический пиррихий; потом шел Икар, которого Дионис научил выращивать виноград, — он готовился к закланию жертвенной козы, в то время как его дочь предлагала богу лепешки (сам бог стоял в стороне, обсуждая с сатиром ее прелести); и пьяный Силен, пытавшийся держать на плечах небо, словно Атлант, да только не так хорошо; и все другие боги разных городов, гостившие в этом театре: я заметил Гестию, Тесея и Эйрену с рогом изобилия…

— Ты возжигаешь огонь как подношение богам, — раздалось заявление из-за моего правого плеча, но я не обернулся, потому что знал этот голос.

— Наверно, — согласился я.

— Давно уж ты не хаживал по этой стране, по этой Греции.

— Это верно.

— Наверное потому, что никогда не было бессмертной Пенелопы — терпеливой, как горы, уповающей на возвращение своего калликанзара, ткущей в ожидании клубки пряжи, необъятные, как горные вершины.

— Ты нынче стал деревенским сказителем?

Он тихо рассмеялся.

— Я пасу многоногое стадо овец на горных пастбищах, где персты Авроры раньше всего красят небо розовым.

— Да, ты сказитель. Почему же ты сейчас не на горных пастбищах, разлагая молодежь своими песнями?

— Из-за снов.

— Да? — Я обернулся и вгляделся в древнее лицо — в его морщины, такие же черные, как рыбачья сеть, пропавшая на дне моря, в бороду, такую же белую, как приносимый с гор снег, в глаза, такие же голубые, как стягивающая ему виски налобная повязка, в ослепительном свете догорающего магния. Он опирался на свой посох не более, чем воин опирается на свое копье. Я знал, что ему больше столетия и что он никогда не обращался к курсу Спранга — Сэмсера.

— Не так давно мне приснилось, что я стою посреди черного храма, — сказал он мне. — И вошел владыка Аид и встал рядом со мной, он схватил меня за запястье, повелевая мне идти с ним. Но я сказал «нет» и проснулся. Это встревожило меня.

— Что ты ел в тот вечер? Ягоды из Горячего Места?

— Не смейся, пожалуйста. Потом, в другую ночь, мне приснилось, что я стою в краю песков и тьмы. На меня снизошла сила древних героев, и я бился с Антеем, сыном Земли, и уничтожил его. А затем ко мне снова явился владыка Аид и, взяв меня за руку, молвил: «Идем теперь со мной». Но я снова отказал ему и проснулся. Земля дрожала.

— И это все?

— Нет. Потом, совсем недавно, не ночью даже, а когда я сидел под деревом, охраняя свое стадо, мне пригрезился сон наяву. Подобно Фебу, я бился с чудовищем Пифоном и чуть было не погиб в схватке. На сей раз владыка Аид не являлся, но когда я обернулся, то увидел Гермеса — его прихлебателя, тот улыбался, наставив на меня, словно винтовку, свой кадуцей. Я покачал головой, и он опустил его. А затем снова поднял, и я взглянул туда, куда он указывал.

Передо мной лежали Афины — это место, этот Театр, ты, и здесь сидели старухи. Та, что отмеряет нить жизни, морщилась, так как твоей она обернула горизонт, и ей не было видно конца. Но та, что прядет, разделила ее на две очень тонкие ниточки. Одна прядь тянулась за моря и снова пропадала из виду. А другая вела в эти горы. На первой горе стоял Мертвец, сжимавший твою нить в своих белых-пребелых руках. За ним, на следующей горе, она лежала на горящем камне. На горе за камнем стоял Черный Зверь, и он мотал и терзал твою нить своими зубами.

И вдоль всей этой пряди шагал великий иноземный воин — желтыми были глаза его и обнаженным меч в руках его, и он несколько раз угрожающе вздымал этот меч.

И поэтому я спустился в Афины — встретиться с тобой здесь, в этом месте, и посоветовать тебе возвращаться за море, предупредить тебя не заходить в горы, где тебя поджидает смерть. Ибо когда Гермес поднял свой жезл, я понял, что сны эти принадлежали не мне, что они предназначались для тебя, о отец мой, и что я должен найти тебя здесь и предупредить. Уезжай тотчас же, пока еще можешь, возвращайся. Пожалуйста.

Я сжал ему плечо.

— Ясон, сын мой, я не поворачиваю назад. Я принимаю всю ответственность за свои действия, правильные или нет, включая, если понадобится, и собственную смерть — и я должен на этот раз отправиться в горы, на вершины неподалеку от Горячего Места. Благодарю тебя за предостережение. В нашей семье всегда бывали подобные сновидения, и зачастую они обманывали. У меня тоже бывают сны наяву — сны, в которых я вижу глазами других людей, иногда ясно, а иногда и не очень. Спасибо тебе за все. И сожалею, что должен не внять твоему совету.

— Тогда я вернусь к своему стаду.

— Пойдем со мной в отель. Завтра мы вылетаем и сможем подбросить тебя до Ламии.

— Нет, я не сплю в огромных зданиях и не летаю.