Я пошевелил пальцами рук. Пока послушны.
- Давеча, Александр Борисович, вы убедили всех нас, что убийца - Нимисов. Давайте предположим, что это - правда. Но не вся. У Нимисова есть сообщник. Первые три убийства они совершили вместе, а потом сообщник убивает Нимисова и несет эстафету смерти, простите за высокопарность, в одиночестве.
- Любопытно, - вежливо протянул Стачанский. - Кто же тот таинственный сообщник?
- Вернемся к фигурам. Мы считали, что преступник оставляет их, чтобы навести на ложный след. А если нет? Если фигура - оценка, эпитафия? Саблецова пешкой обозначить могли и вы - потому что цените себя на три головы выше. Из презрения. И ты, Аркаша, считал его пешкой, так и не превратившейся в ферзя. Насчет Комова и Крутова ясно - рабочие лошадки. Но вот гибнет Нимисов, и мы находим слона. Что это значит?
- Что это значит? - эхом отозвался Аркаша.
- Сначала я решил, что слон - это епископ. Духовный пастырь, так сказать. Но, кажется у французов, эта фигура обозначает сумасшедшего, безумца. Все, что произошло здесь - результат безумия. Валерий Васильевич помогал вам, но на свой манер. Ему казалось, что биополе убитых войдет в вас и укрепит, передаст лучшие качества жертв. Дикари в тех же целях пожирали врагов.
- Валерий Васильевич - сумасшедший? - Аркаша подался вперед.
- Не он один. Его сообщник тоже. Безумие заразно порой буквально.
- Кто же из нас, по- вашему, сумасшедший? - устало спросил Стачанский.
Аркаша неотрывно смотрел на огонь за моей спиной.
- Если бы только сумасшедший! Упыри и вурдалаки - не выдумка, во всяком случае, легенды о них имеют реальную основу. Амок, знаменитое состояние, удесятеряющее силы, возникает из-за болезни мозга Куру, губчатый энцефалит - может быть, слышали о таких? Куру болеют люди, энцефалитом чаще коровы, лоси, олени. Передается с кровью и при поедании зараженного мозга. Я работал в Уганде и видел таких больных. Они теряют человеческий облик, становятся одержимыми. Вирус перестраивает разум, заставляя работает его в бешенном, сжигающем ритме, резко возрастает агрессивность - и люди превращаются в упырей и людоедов. Убийство- способ существования для них. Даже если несчастная жертва и вырвется из лап людоеда, она обречена - вирус, переданный при укусе, сделает свое дело.
- Даю слово, что лично я ничьей крови не пил, и мою сосали только комары да чиновники, - усмехнулся Александр Борисович. - Что насчет вас, Аркадий Иосифович?
Аркаша молчал.
- Нимисов готовил препарат, включающий мозговое вещество оленя. Если тот был поражен вирусом губчатого энцефалита, то в вашем флакончике яд страшнее синильной кислоты. В первой фазе происходит резкая стимуляция умственной деятельности, но потом наступает время зла. Агрессивность, деградация и распад.
- Пора и честь знать, Петр Иванович, - Стачанский поднялся. - Мы вас запрем, извините великодушно, а сами поспим. Попытайтесь сочинить что-нибудь попроще и поубедительнее - для следствия.
- Вместе с Нимисовым вы убили Комова, Саблецова и Крутова. А потом, в минуту просветления, пытаясь отделаться от жуткого наставника, подмешали яд в его флакончик - вас-то он не опасался. Вы первый вошли в ледник и подложили Нимисову слона. Вчера вы хотели и Олега убить - там же, в леднике, да я пришел и помешал. Но вы от своего не отступились - заманили на кухню, зарубили, вернулись, поскребли в мою дверь и пошли готовить Аркадия. Результат вы просчитали - и вот я в качестве убийцы. Вам кажется, что вы вольны остановиться в любой момент. Вот убьете еще одного, и все, хватит. Ошибаетесь. Болезнь захватила вас. Вы пытались остановиться, но не можете. Вас тянет убивать. Скоро вас потянет пожирать убитых. Кстати, кто укусил меня? Симптомчик!
- Идемте, Аркадий Иосифович!
- Разум покидает вас, остаются инстинкты - убить и съесть, - я почти не чувствовал рук. Плохо.
- Меняется не только психика, но и физиология. Посмотритесь в зеркало! Вы не управляете собой! - я провоцировал кризис. - Аркаша, ты же видишь! Беги!
- Нет, я... Я не хочу! - Александр Борисович схватился за ворот рубашки Оторвавшаяся пуговица упала на стол и покатилась мимо револьвера, под висевшей лампой, на другой край стола. Прямо мне на колени.
Аркадий с ужасом смотрел на то, что миг назад было воплощением интеллекта. Иная последовательность лицевых мышц - а результат!
- Беги же!
Верхняя губа Стачанского дернулась, поднялась, обнажая клык.
- Беги!
Аркаша отшвырнул стул, метнулся к двери. Поздно. Расставив руки, Стачанский преградил путь.
- Ххха!
Оставался второй выход - кухня. Аркадий, увернувшись от Стачанского, бросился в галерею.
Мы живем среди иллюзий. Одна из них - что человек со связанными сзади руками беспомощен.
Лишь бы слушались пальцы!
Я обошел стол и взял револьвер. Я почти ничего не чувствовал. Оставалось уповать, что пальцы выполнят приказ.
Хриплое рычание донеслось из галереи. Рычание, и крик отчаяния. Я бросился туда. В галерее никого. Повезло, тучи разошлись, луна светила в окно. В темноте у меня шансов еще меньше.
Я очутился на кухне, и когда Стачанский оторвал от Аркадия свое окровавленное лицо, сомнения покинули меня. Я, наконец, оказался прав.
Я нажал на курок. Первые две пули - мимо, но остальные достались Стачанскому. Он свалился и пополз, пополз, не замечая меня, к одному ему ведомой цели.
Кровь пульсирующим фонтаном выходила из разорванной шеи Аркадия. Можно было пережать артерию - но не связанными руками.
Пока я пристраивал нож, перерезал путы, высвобождаясь, фонтанчик превратился в струйку, а струйка - в ничто.
Непослушными руками я взял секач и свечу.
Кровавая дорожка тянулась через галерею в обеденный зал.
У лестницы силы покинули Стачанского. Он лежал на боку, поджав ноги к животу, царапая руками пол.
Я наклонился. Он нашел меня взглядом.
- Вы были правы... - тихий, прерывистый шепот слышится мне до сих пор. - Этому бесполезно противиться. Я пытался...- со мной говорил человек, страдающий от боли и тоски. - Даже лучше, что все кончилось...- он всхлипнул и замолк.
Зрачки дрогнули, расширяясь.
Я остался один.
ГАМБИТ СМЕРТИ
Часть вторая
1
Александр Александрович смотрел хмуро и безрадостно. Впустую были и толстая сигара с голубоватым дымком, и шикарная золотая цепочка с золотыми же брелками. Еще бы, такое событие, а он - в стороне. Виси на стене и любуйся, как люди съезжаются играть, загребать деньги, и какие деньги! Деньжищи! Досадно. Оттого и не в настроении господин Алехин кисти местного любителя шахмат и живописи.
Наскучась портретом, я вернулся в уголок, к мягкому засасывающему креслу.
Секретарша терзала двумя пальчиками "Олимпию-Зупертайп", а вентилятор качал головой, не одобряя надругательства над импортной техникой.
Заветная дверь тихонько приоткрылась, выпуская опередившего меня посетителя. Маленький, аккуратный старичок улыбнулся дамочке за пишмашинкой, рассеянно скользнул взглядом по господину Алехину и мне. Для него мы оба были явлениями бесплотными, нереальными. Пожалуй, процентов на семьдесят пять он прав.
Старичок просеменил к выходу, а я вопросительно уставился на секретаршу. Она старательно не замечала меня, но загорелась на столе зеленая лампочка, и она осчастливила:
- Заходите, директор ждет вас.
Зайду, как не зайти.
Директор очень мило попытался привстать при моем появлении.
- Ваши документы признаны оргкомитетом, - сразу порадовал он, - следовательно, вы имеете право участвовать в турнире. Но... - он сделал паузу, подготавливая меня, - видите ли, участник с вашим коэффициентом должен уплатить турнирный взнос.
- В положении указано, что наличие международного коэффициента освобождает от взноса, - попытался поторговаться я.
- При условии, что он не ниже двух тысяч трехсот пятидесяти. Это мы решили позднее.
- Какова же величина взноса?
Он назвал сумму.
- Естественно, в рублях.
Конечно, в рублях. Будь у меня столько долларов, только бы ты меня, мил друг, и видел.
- Платить через банк?
- Да, разумеется. Впрочем, - он наморщил лоб, - сегодня истекает срок приема заявок, боюсь, вам не успеть.
- Что же делать?
- Вы отдайте деньги прямо мне, а я вам выпишу квитанцию.
- Извольте.
Рубли произвели свое обычное действие: с невольным вздохом он пересчитал купюры - так кошка с голодухи грызет, морщась, на огороде огурцы. Кажется, это сказал Черчилль. Вот какой я образованный.
- Сейчас заполню квитанцию, - денежки исчезли в сейфе, а вместо них у меня в руках оказалась бумажонка, девять на восемнадцать, с печатью.
- Пройдете в комнату четыре, там объявление на двери, оформитесь - и успехов вам.
В коридоре я еще раз осмотрел бумажку. Сколько их прошло через мои руки - контракты "АМИТР", акции му-му-му, сторублевки в кубышке, волею Павлова обращенный в мусор, кредитная карточка очень устойчивого банка. Правда, Русская Недвижимость шиш от меня получила. Опытный я стал.
Бумага еле-еле пахла горьковатым ароматом. Наверное, у директора в сейфе стоит бутылка шотландского виски. Хотя, если честно, теперь я не отличу "Двин" от "Нистру", кажется, все теперь делают на мебельной фабрике Урюпинска. Времена меняются, и коньяки вместе с ними.
Полчаса спустя я вышел из шахматного клуба полноправным участником опен-турнира "Аэро", первый приз пять тысяч долларов, сумма призовых - двенадцать. А подковерные мне не положены. Я же не знаменитость.
Весь вечер впереди. Свобода!
Роскошный клен багровел среди зеленых собратьев. Зрение шалит, или локальная осень? Я зажмурился, затряс головой.
- Плохо себя чувствуете? - мягко спросил кто-то. Я открыл вежды. Добрый самаритянин лет шестидесяти внимательно смотрел на меня, в руках авоська с бутылками. Пустыми.
- Нет, ничего. Скажите, у этого дерева цвет....
- Дерева? А, это порода такая особенная, до войны их сажали, помню. Последний остался клен, остальные порубили.
Успокоил. И, чтобы удержать прохожего, я поинтересовался:
- Не подскажите, как на улицу Никольского пройти?
- Никольскую? Да мы на ней стоим. Какой дом нужен?
Я сверился с направлением оргкомитета:
- Десятый.
- Совсем рядом, вон, двухэтажный, желтенький. Видите?
- Спасибо.
Поспешил по делам самаритянин, побрел к домику вещей окраски и я. Ну, что делать, сегодня грустные мысли беспрестанно осаждают меня.
Гладкий с фасада, домик щерился полудюжиной дверей с тыльной стороны. Похоже, строился на одного хозяина, да уплотнили в бурях истории. Я прикинул, где прикрепят доску: "Здесь останавливался П.И.Денисов"
Нужная квартира - на втором этаже. Музыкальный звонок пропел что-то из Россини. Хорошо, не Бетховен.
- Что вам угодно? - на пороге стояла дама бальзаковских лет, приятная во всех отношениях.
- Меня направили из оргкомитета - я протянул квиток.
- Заходите, пожалуйста, - она провела меня в квартиру. - Надеюсь, комната вас устроит. Центр города, а тихо, будто в лесу.
Я огляделся. Быт помещика девятнадцатого века. Пузатенький комод, причудливый шкаф, горка, этажерка.
- Дед с войны привез, - пояснила дама. - Карельская береза.
Я притворился знатоком.
- Как насчет соседей? не шумят?
- Сейчас я живу одна, - нехотя ответила она.
- Мне подходит, - я глянул в окно. По газону с лаем бегал дурашливый пудель, пытаясь привлечь внимание шикарной колли.
- Хотите отдохнуть? - любезно осведомилась хозяйка.
- Нет, пройдусь по городу. Вещи взять нужно из камеры хранения.
- Погода прекрасная, - согласилась хозяйка. - Если меня не будет дома, ключ возьмете в шестой квартире, я предупрежу.
Славный летний вечер - зной ушел, дома вызолочены низким солнцем, и люди неспешно фланируют по главной улице. Я влился в этот ленивый поток и постарался беззаботно прошествовать до перекрестка. Получилось неплохо. Другой квартал. Здорово. Но не стоит злоупотреблять. Скверик, зеленый и чинный, соблазнил меня. Я уселся на скамье, окруженный приторно пахнущими цветами. Сзади зашумело, забурчало. Оказывается, включился фонтан. Забавно. Совсем как в далекой Африке. В обеденный перерыв, когда коллеги-французы тратили франки в ресторане, наслаждаясь европейской кухней и кондиционированным воздухом, мы, русские, экономили. Садились вокруг фонтана и вяло притворялись сытыми. Нищета преследовала везде, и за границей укусы ее были не менее болезненными, чем в России. Платили нам вполовину против французов, но на руки получали едва пятую часть. Остальное переводилось в банк - растите, проценты, большие-пребольшие. Потому и блюли диету, поражая всех в госпитале стройностью фигуры и замкнутостью поведения. А куда с нашими грошиками пойдешь после работы? Бассейны, бары и клубы трудящимся русским не по карману, надо же что-то прикопить на новенький "Форд", предел желаний. Купить, ввезти беспошлинно в Россию и тут же продать. Особо упорные мечтали о московской квартире, но кончали язвой толстой кишки из-за дрянной местной еды. Не каждый способен на подвиг. Я не выдержал режима, вступил в шахматный клуб - он дешевле прочих - и вечерами гонял партийки как с африканскими друзьями, так и со скрытыми агентами спецслужб, пытавшихся расставить капканы в дебрях ферзевого гамбита. На безрыбье я оказался порядочным раком. Даже защищал цвета клуба в дюжине матчей с шахматистами сопредельных стран, заработал международный коэффициент - казенную бумагу, оформленную и заверенную по всем правилам мировой бюрократии. Вот, пригодилась. Банк-то тю-тю...
Из журчания фонтана стали складываться обрывки фраз. Я поспешно встал. Нет, это всего лишь транзистор: на соседней скамейке бабушка крутила ручку настройки. Напрасно, старушка.
Я обошел фонтан; за ним оказалось кафе. Блины в сметане, кофе со сливками. За соседним столиком зашелестели разворачиваемой газетой. Со своего места я разглядел эмблему турнира - самолет, взмывающий в небо с шахматной доски. Интересно, отмечен ли факт пополнения славной когорты профессиональных шахматистов Денисовым Петром Ивановичем? Конечно, нет. Ха-ха.
Я покинул славного преемника общепита, росток будущей экономики, недовольный сам собой.
Перед входом в парк у стенда "Аэро-турнира" собралась кучка знатоков.
- Семнадцать гроссмейстеров, семнадцать! - горячился почтенного вида эксперт. - И какие имена - он, полуприкрыв в экстазе веки, перебирал фамилии. Именно таким я представлял царя Кощея над златом. - Какие имена...
- Песок из твоих гроссмейстеров сыплется, - непочтительно возразил пятнадцатилетний интеллектуал. - Идет новая волна, и победит вообще кто-нибудь, никому не известный. Что имена, нафталин.
Потрясенный столь глубокой прозорливостью, я отошел от спорящих. Неизвестный шахматист. Могила неизвестного шахматиста.
Я изо всех сил старался сохранить бодрое настроение: покатался на карусели, выиграл флакон одеколона в тире - вонючего, противного, - но свежесть покидала меня еще быстрее, чем капитал Россию. Пришлось идти на вокзал, вызволять чемодан.
За те десять минут, что мы добирались до моего пристанища, таксист успел сообщить последние новости открывающегося турнира. Сбылся проект вдохновенного пророка О. Бендера. Все флаги в гости к Васюкам.
Хозяйки не было. Я не спеша распаковал чемодан. На стене отыскал незанятый гвоздик, повесил фотографию, на стол поместил книгу и бювар. Уселся на диван. Устроился.
В больнице сейчас - время процедур. В нашем "тихом" отделении - покой. Никакого шума, все лежат чинно, благолепно. Доктор Дима неслышно ходит по коридору. "Никто не знает своей судьбы - напутствовал он меня на прощание. - Каким бы серьезным не было ваше состояние, нельзя отчаиваться. Мы мало знаем об этой болезни, и еще меньше - о возможностях человека. Препарат приостановит развитие вируса, дальнейшее - непредсказуемо. Прислушивайтесь к себе, организм подскажет, что делать..."