Зуи мигом сполоснул бритву.
— И что она ответила? — спросил он.
Миссис Гласс изменила позу, слегка и уклончиво скользнув вправо.
— Говорит, что ни с кем разговаривать не хочет.
— А. Но мы-то лучше знаем, а? Мы не сносим таких прямых ответов безропотно, правда же?
— К твоему сведению, юноша, я сегодня вообще не собираюсь сносить никаких ответов от этого ребенка, — запальчиво сказала миссис Гласс. Обращалась она к намыленному профилю Зуи. — Если у тебя юная девушка лежит в комнате, плачет и бормочет себе под нос двое суток подряд, никаких ответов от нее не ждешь.
Зуи, не отозвавшись, продолжал бриться.
— Ответь мне на вопрос, пожалуйста. Нужно или не нужно мне связываться с Уэйкером? Если честно, мне страшно. Он такой впечатлительный, хоть и священник. Ему скажешь: дождь собирается, — а у него уже слезы брызжут.
Зуи на пару с его отражением это замечание позабавило.
— У тебя еще есть надежда, Бесси, — сказал он.
— Ну, если до Дружка не дозвониться и даже от тебя помощи не дождешься, должна же я сделать хоть что-то, — сказала миссис Гласс. С великим беспокойством на лице она покурила еще. Затем: — Если б тут было что-нибудь строго католическое или вроде того, я б, наверно, могла и сама ей помочь. Я же не все забыла. Но вас, дети, никого католиками не воспитывали, и я просто не понимаю…
Зуи прервал ее.
— Ты промахнулась, — сказал он, обращая к ней намыленное лицо. — Мимо. Очень сильно мимо. Я вчера вечером тебе говорил. То, что с Фрэнни творится, не касается религии. — Он сунул бритву в воду и вернулся к бритью. — Поверь мне, пожалуйста, на слово.
Миссис Гласс полновесно и пристально уставилась на его профиль, словно рассчитывая на продолжение, но сын больше ничего не произнес. Наконец она вздохнула и сказала:
— Я бы почти успокоилась, если бы у нее с дивана удалось забрать этого кошмарного Блумберга. Это же антисанитарно. — Она затянулась. — И даже не знаю, что мне делать с малярами. Вот в эту минуту они уже практически закончили с ее комнатой и сейчас просто копытом бить станут, чтоб начать гостиную.
— Знаешь, у меня одного в этой семье нет никаких проблем, — сказал Зуи. — И знаешь, почему? Потому что стоит мне загрустить или чем-то озадачиться, как я что делаю — я приглашаю кого-нибудь к себе в ванную, и мы… ну, мы вместе все улаживаем — и только-то.
Миссис Гласс, казалось, была уже готова заинтересоваться методом Зуи разбираться с проблемами, но в тот день она подавляла в себе любые развлечения. Она мгновенье смотрела на сына, а затем в глазах ее проглянуло что-то новое — находчивое, лукавое и чуточку отчаянное.
— Знаешь, юноша, я не такая дура, — сказала она. — Вы ужас какие скрытные, дети мои. Но так вышло, если тебе интересно, что мне вся подноготная известна лучше, чем ты думаешь. — Для весу она, сжав губы, смахнула воображаемые табачные чешуйки с подола кимоно. — К твоему сведению, я уж знаю, что корень всех глупостей — та книжка, которую она вчера таскала с собой по всему дому.
Зуи обернулся и посмотрел на нее. Он ухмылялся.
— Как ты это поняла? — спросил он.
— Не твое дело, как я это поняла, — ответила миссис Гласс. — Если тебе интересно, сюда уже несколько раз звонил Лейн. Он жутко волнуется за Фрэнни.
Зуи сполоснул бритву.
— Какой еще Лейн? — спросил он. Без сомнения, то был вопрос очень молодого человека, который время от времени бывает не расположен признавать, что некоторых людей знает по именам.
— Тебе прекрасно известно, какой Лейн, юноша, — подчеркнуто сказала миссис Гласс. — Лейн Кутелл. И он мальчик Фрэнни весь этот год, только и всего. Даже я могу припомнить, что ты с ним встречался по меньшей мере полдюжины раз, так что не делай вид, будто его не знаешь.
Зуи искренне взревел от хохота, словно ему явно нравилось, когда разоблачают любую манерность, включая его собственную. В восторге он продолжал бриться.
— Это называется «молодой человек» Фрэнни, — сказала он, — а не ее «мальчик». Почему ты такая старомодная, Бесси? Почему так? Хм?
— Не твое дело, почему я старомодная. Тебя, может, заинтересует, что, как Фрэнни вернулась, он сюда звонил раз пять или шесть — и дважды сегодня утром, пока ты еще даже не встал. Он очень милый, ужасно заботливый и переживает за Фрэнни.
— В отличие от некоторых наших знакомых, а? Что ж, не хочется тебя разочаровывать, но я сидел с ним часами, и он вовсе не милый. Он красавчик и фуфло. Кстати сказать, кто-то здесь брил подмышки или ноги моей бритвой. Или ронял ее. Головка совсем сбилась…
— Никто не трогал твою бритву, юноша. И почему же это он красавчик и фуфло, могу я спросить?
— Почему? Да потому что. Вероятно, потому, что оно того стоит. Я тебе одно могу сказать. Если он хоть сколько-то переживает за Фрэнни, спорим на что угодно — причины у него самые мерзкие. Вероятно, он переживает, потому что ему не хотелось уходить до конца этого чертова матча, — переживает, потому что наверняка это показал, но знает, что Фрэнни совсем не дура и заметила. Прямо вижу, как этот гаденыш сажает ее в такси и в поезд, а сам думает, успеет ли вернуться до конца тайма.
— Ох, да с тобой и не поговорить уже! Ну никак же не возможно. Даже не знаю, зачем пытаюсь. Ты совсем как Дружок. Думаешь, все что-то делают почему-нибудь чудному. Люди что, не могут кому-то звонить просто так, без гаденького себялюбия?
— Именно — в девяти случаях из десятка. И этот зануда Лейн — не исключение, будь спок. Слушай, да черт возьми, я как — то вечером разговаривал с ним двадцать минут и чуть не сдох, пока Фрэнни собиралась, и говорю тебе — он огромный ноль без палочки. — Зуи подумал, задержав ход бритвы. — Что же он такое нес? Что-то крайне подхалимское. Что же это было?.. А, да. Да. Он мне говорил, что когда был мелким, каждую неделю слушал нас с Фрэнни — и знаешь, что он делал, гаденыш? Превозносил меня за счет Фрэнни. Только лишь затем, чтобы подольститься ко мне и похвалиться своим модненьким лигоплющовым интеллектишком. — Зуи чуть вывалил язык и испустил смягченный и модулированный «бронксский привет». — Тьфу на него, — сказал он и снова поднес к лицу бритву. — И тьфу на всех этих школяров в беленьких ботиночках, которые у себя в колледжах редактируют литературненькие журнальчики. Мне подавай честного жулика.
Миссис Гласс уставила долгий и странно понимающий взгляд в его профиль.
— Он молоденький мальчик, и колледж еще не закончил. А от тебя люди нервничают, юноша, — на редкость уравновешенно сказала она. — Тебе либо кто-то нравится сразу, либо нет. Если да, ты сам как раскроешь рот, так никто больше и слова не вставит. А если тебе кто-то не нравится, как оно в основном и бывает, ты просто сидишь как смерть козиная, и пусть человек себе болтает, пока лбом в угол не упрется. Я наблюдала за тобой такое.
Зуи обернулся всем корпусом и посмотрел на мать. Повернулся и посмотрел точно так же, как в то или иное время все его братья и сестры (и особенно братья) поворачивались и смотрели на нее. Не с объективным удивленьем пред истиной, какой бы дробной та ни была, истиной, проглянувшей сквозь вроде бы зачастую непроницаемую массу предубеждений, клише и банальностей. Но — с восхищением, нежностью и, в немалой степени, с благодарностью. И как ни удивительно, миссис Гласс неизменно принимала эту их «дань» как прекрасное должное. В ответ она смотрела на сына или дочь, одаривших ее таким взглядом, милостиво и скромно. И теперь обратила этот свой милостивый и скромный фасад к Зуи.
— Это правда, — сказала она без малейшего упрека в голосе. — Ни ты, ни Дружок не умеете разговаривать с теми, кто вам не нравится. — Она немного подумала. — Точнее, кого вы не любите, — поправилась она. А Зуи не отрывал от нее взгляда, не брился. — Это неправильно, — сказала она — сурово, печально. — Ты становишься слишком похож на Дружка, когда ему было столько же. Заметил даже твой отец. Если тебе кто не нравится за две минуты, ты его вычеркиваешь навсегда. — Миссис Гласс рассеянно перевела взгляд на синий коврик. Зуи по-прежнему стоял как можно неподвижнее, чтобы не сбивать ее с настроя. — Нельзя жить на свете с таким сильными Любовями и нелюбовями, — сообщила миссис Гласс коврику, затем повернулась к Зуи и окинула его долгим взором, в коем резонерства было очень мало, если было вообще. — И не важно, что ты там себе думаешь, юноша.
Зуи пристально глянул на нее, потом улыбнулся и, отвернувшись, обозрел в зеркале свою щетину.
Наблюдая за ним, миссис Гласс вздохнула. Нагнулась и растерла окурок о край металлической мусорной корзины изнутри. Почти сразу же закурила снова и произнесла — с большим нажимом:
— В общем, твоя сестра говорит, что он блестящий мальчик. Лейн.
— Это в ней женское говорит, дружок, — ответил Зуи. — Я знаю этот голос. Ох как же этот голос мне знаком! — С лица и горла у него уже исчезли последние следы пены. Одной рукой он критически ощупал шею, затем взял помазок и стал опять намыливать стратегические участки. — Ладно, и что Лейн имел сказать по телефону? — спросил он. — Что же стоит за кручиною Фрэнни, по версии Лейна?
Не вставая, миссис Гласс живо подалась вперед и ответила:
— Ну, Лейн утверждает, что все это — все эти глупости вообще — из-за той книжульки, которая все время при ней. Ты знаешь. Та книжица, которую она вчера весь день читала и таскала с собой, куда бы ни…
— Я знаю эту книжку. Продолжай.
— Ну, он говорит, Лейн, что это ужасно набожная книжка, фанатическая и все такое, и что Фрэнни ее взяла в библиотеке колледжа, а теперь думает, что, наверно… — Миссис Гласс умолкла. Зуи повернулся к ней с отчасти даже угрожающим вниманием. — Что такое? — спросила она.
— Где, он говорит, она ее взяла?
— В библиотеке. В колледже. А что?
Зуи покачал головой и снова отвернулся к раковине. Отложил помазок и открыл аптечку.
— Да в чем дело? — вопросила миссис Гласс. — Что не так? Почему такой взгляд, юноша?
Зуи не отвечал, пока не распечатал новую упаковку лезвий. Затем, отковыривая старое, сказал:
— Ты такая дура, Бесси. — И со щелчком снял лезвие.
— Почему это я дура? Кстати сказать, новое лезвие ты только вчера ставил.
Зуи с непроницаемой физиономией вправил в бритву новое лезвие и приступил ко второй проходке.
— Я задала тебе вопрос, юноша. Почему я дура? Она что, не брала эту книжку в библиотеке колледжа?
— Нет, Бесси, не брала, — ответил, не прерывая бритья Зуи. — Эта книжка называется «Странник продолжает путь» — и это окончание другой книжки, которая называется «Путь странника», ее она тоже везде таскает с собой, и обе эти книжки она взяла из прежней комнаты Симора и Дружка, где обе валялись на столе Симора, сколько я себя помню. Господи боже всемогущий.
— Ну и нечего меня поэтому оскорблять! Это что — такой ужас думать, что она могла их взять в библиотеке и просто принести…
— Да! Это ужас. Ужас в том, что обе книжки валялись на столе у Симора много лет. Это угнетает.
В голосе миссис Гласс послышалась неожиданная, исключительно невоинственная нота.
— Ты же знаешь, я не захожу в ту комнату без нужды, — сказала она. — Я не смотрю на старье… на вещи Симора.
Зуи быстро поправился:
— Ладно, извини. — Не глядя на нее, он стащил с плеч полотенце и стер с лица остатки пены, хоть и не довершил второй проходки бритвой. — Давай об этом пока не будем, — сказал он и швырнул полотенце на батарею; оно упало на титульную страницу рукописи про Рика и Тину. Зуи раскрутил бритву и подержал под холодным краном.
Извинение было искренним, и миссис Гласс это знала, но, очевидно, не могла не воспользоваться эдаким преимуществом, быть может — ввиду его редкости.
— Ты недобрый, — сказала она, глядя, как он споласкивает бритву. — Ты совсем не добрый, Зуи. Ты уже достаточно взрослый, мог бы, по крайней мере, стремиться хоть к какой-то доброте, когда тебе хочется быть гадким. По крайней мере, Дружок, когда ему… — Она одновременно вдохнула и вздрогнула, когда бритва Зуи — вместе с новым лезвием и всем остальным — звонко брякнулась в корзину.
Вполне вероятно, что Зуи не собирался метать бритву в корзину, а просто опустил левую руку с такой внезапностью и силой, что бритва ускользнула. Как бы то ни было, он явно не собирался рукой бить об край раковины так, чтоб заболело запястье.
— Дружок, Дружок, Дружок, — сказал он. — Симор, Симор, Симор. — Он уже повернулся к матери, которую падение бритвы застало врасплох и встревожило, но вообще-то не испугало. — Меня так тошнит от этих имен, что хоть глотку себе режь. — Он побледнел, но лицо его оставалось почти бесстрастным. — Весь этот проклятый дом просто смердит призраками. Я не против, чтобы меня преследовал мертвый призрак, но черт возьми, я просто ненавижу, когда от меня не отлипает полумертвый. Господи, только бы Дружок наконец решился. Он делает все, что делал Симор, — или хоть пытается. Покончил бы, к чертовой матери, с собой да и покончил бы с этим.
Миссис Гласс моргнула — всего раз, — и Зуи моментально отвернулся. Наклонился и выудил бритву из корзины.
— Мы оба — чучела, Фрэнни и я, — провозгласил он, выпрямляясь. — Я двадцатипятилетнее чучело, а она двадцатилетнее чучелко, и виноваты два этих ублюдка. — Он положил бритву на край, но та непокорно скользнула в раковину. Зуи схватил ее и больше из пальцев не выпускал. — В случае Фрэнни симптомы немножко замедленнее, но она тоже чучело, и ты этого не забывай. Клянусь тебе, я б их убил и глазом не моргнул. Великие учителя. Освободители великие. Господи боже. Я даже сесть пообедать с человеком уже не могу, приличную беседу поддержать. Мне или сразу скучно, или я пускаюсь проповедовать, так что если б у этого сукина сына осталось хоть чуточку здравого смысла, он бы тут же разломал стул о мою голову. — Зуи распахнул аптечку. Довольно пустым взором оглядывал ее несколько секунд, словно забыл, чего ради открывал, затем положил невысохшую бритву на полку.
Миссис Гласс сидела очень тихо — наблюдала, — и окурок догорал у нее в пальцах. Она смотрела, как Зуи закрутил колпачок на тюбике крема. Резьбу он нащупал с некоторым трудом.
— Не то чтобы это кого-то интересовало, но я даже пожрать не могу до сих пор, чтобы сначала себе под нос не пробурчать Четыре Великих Обета, — и спорим, Фрэнни тоже. Они нас вымуштровали, черт бы их драл, с такой…
— Четыре великие что? — перебила миссис Гласс — впрочем, осторожно.
Зуи оперся о края раковины и чуточку подался грудью вперед, уставив глаза на общий эмалированный задник. Несмотря на всю хрупкость его телосложения, в тот миг он, судя по виду, был готов и способен вогнать раковину прямо в пол.
— Четыре Великих Обета, — повторил он и злобно прикрыл глаза. — «Сколь ни бесчисленны существа, клянусь их спасать; сколь ни безграничны страсти, клянусь их обуздывать; сколь ни безмерны дхармы, клянусь ими овладеть; сколь ни бесподобна Будцовость, клянусь ее достичь». Эге-гей, команда. Я знаю, что могу. Запишите меня, тренер. — Глаза его не открылись. — Господи, я бормотал это себе под нос что ни день, с десяти лет. Я не могу есть, пока этого не скажу. Попробовал однажды пропустить, когда обедал с Лесажем. И чуть не подавился ракушкой. — Он открыл глаза, нахмурился, но странной позы своей не изменил. — Бесси, давай-ка ты теперь отсюда уберешься? — спросил он. — Я не шучу. Дай мне, пожалуйста, закончить эти дурацкие омовения в покое. — Глаза его снова закрылись, и он, похоже, еще раз изготовился вогнать раковину в пол. Голова его слегка клонилась книзу, но кровь от лица по большей части отхлынула.
— Хоть бы ты женился, — вдруг с тоской сказала миссис Гласс.
Все их семейство — Зуи, разумеется, не в последнюю очередь — было знакомо с такого рода нелогичными высказываниями миссис Гласс. Лучше всего, изумительнее всего они расцветали именно посреди эмоциональных приступов нынешнего сорта. Однако на сей раз Зуи это высказывание застало врасплох. Он как-то взорвался — главным образом, через нос — то ли хохотом, то ли тем, что хохоту обратно. Миссис Гласс быстро и встревоженно подалась вперед — проверить, что это было. Оказалось, хохот — более-менее, — и она, успокоившись, откинулась назад снова.