– Через час. – Она не дрогнула. Просто пошла к двери с миской и ложкой в руке.
– Подождите!
Она обернулась и поглядела на него сурово и в то же время нежно. Ему не понравилось выражение ее лица. Совсем не понравилось.
– Так вы меня подобрали две недели назад?
Теперь у нее снова было опустошенное и злое лицо. Ему еще придется узнать, что она плохо ориентируется во времени.
– Вроде того.
– И я был без сознания?
– Почти все время.
– Что же я ел?
– Внутривенно, – пристально посмотрев на него, коротко ответила она.
– Внутривенно? – переспросил он, и она решила, что его тон выражает не удивление, а непонимание.
– Я вводила вам пищу в вену, – объяснила она. – По трубкам. У вас следы на руках. – Она смотрела на него, и взгляд ее вдруг стал острым и оценивающим. – Вы обязаны мне жизнью, Пол. Надеюсь, вы будете об этом помнить. Надеюсь, это останется в вашей памяти.
И она вышла из комнаты.
7
Час прошел. Так или иначе, но этот час прошел.
Он лежал в постели, обливался потом и в то же время дрожал. Из соседней комнаты доносилась мелодия «Ястребиного глаза», затем ее сменили «Жаркие губы», а потом он услышал голоса диск-жокеев с WKRP, бешеной радиостанции Цинциннати. После этого голос диктора известил всех жителей Колорадо, мечтающих о наборе первоклассных ножей, что их звонков С Нетерпением Ожидают по телефону 800.
Пол Шелдон тоже С Нетерпением Ожидал.
Как только часы в соседней комнате пробили восемь, появилась Энни с двумя капсулами лекарства и стаканом воды.
Она присела на его кровать, а он нетерпеливо приподнялся на локтях.
– Два дня назад я наконец-то получила вашу новую книжку, – сообщила она. В стакане звякнули кубики льда. От этого звука можно сойти с ума. – «Сын Мизери». Она мне очень нравится… как и все остальные. Она даже лучше. Лучше всех!
– Благодарю, – с трудом выговорил он. Пот стекал по лбу, и он это чувствовал. – Пожалуйста… Ноги… Очень больно…
– Я так и знала, что она выйдет замуж за Йена, – произнесла она, мечтательно улыбаясь, – и я думаю, что Джеффри и Йен должны опять стать друзьями. Ведь так и будет? – И тут же перебила себя: – Нет-нет, не говорите! Я хочу узнать сама. Каждый раз приходится очень долго ждать, пока появится продолжение.
Пульсирующая боль поднималась вверх, и в пах словно впился железный крюк. Он уже успел убедиться, что мошонка не пострадала, но ощущения были таковы, как будто ее скрутили и долго мяли. А ниже колен, похоже, не осталось живого места. Он даже не хотел смотреть. С него хватало того, что он видел: кривые неровные очертания под одеялом.
– Пожалуйста, мисс Уилкс. Больно…
– Зовите меня Энни. Меня так все друзья называют.
Она протянула ему запотевший от холода стакан. А капсулы остались у нее. Она была для него луной, чье притяжение вызывает прилив, который накроет гнилые столбы. Она поднесла лекарство к его лицу (он немедленно раскрыл рот)… и тут же убрала.
– Я позволила себе заглянуть в ваш портфель. Вы ведь не стали бы возражать?
– Нет. Конечно, нет. Лекарство…
Капли пота на лбу казались ему и холодными, и горячими. Наверное, очень скоро он закричит.
– Я увидела, что там у вас лежит рукопись, – продолжала она, медленно наклоняя раскрытую правую ладонь. Капсулы наконец соскользнули с нее и упали в левую руку. – Она называется «Быстрые автомобили». Это не о Мизери, я поняла. – Она взглянула на него с легким неодобрением, впрочем, смешанным, как и в прошлый раз, с любовью. Она смотрела на него, как мать. – В девятнадцатом веке не было автомобилей, ни быстрых, ни любых других. – Собственная незамысловатая шутка понравилась ей, и она хихикнула. – И еще я позволила себе просмотреть ее… Вы не возражаете?
– Прошу вас, – взмолился он. – Не возражаю, но…
Ее раскрытая левая ладонь наклонилась, и капсулы с тихим щелчком перекатились на правую.
– А что, если я ее прочту? Вы не возражаете, если я почитаю?
– Нет… – Кости его разбились вдребезги, и в ноги вонзились бесчисленные осколки битого стекла. – Нет… – Он попытался улыбнуться, отчаянно надеясь, что ему это удастся. – Нет, конечно, нет.
– Дело в том, что я никогда бы не решилась так поступить без вашего позволения, – серьезно произнесла она. – Я слишком вас уважаю. По правде говоря, Пол, я ведь вас люблю. – Внезапно ее щеки вспыхнули тревожным малиновым цветом. Одна капсула упала с ее руки на одеяло. Пол потянулся за ней, но Энни оказалась проворнее. Он застонал, но она не обратила на это внимания, только подобрала капсулу и вновь посмотрела в окно отсутствующим взглядом. – Вашу фантазию, – сказала она. – Ваше творчество. Я только это имела в виду.
Он пробормотал в отчаянии, хотя думать мог лишь об одном:
– Я знаю. Вы – моя самая большая поклонница.
Она не просто разогрелась на сей раз; она вспыхнула.
– Точно! – выкрикнула она. – Вот именно! И вы не будете возражать, если такая… такая любящая поклонница почитает вашу новую книгу? Правда, ваши книги про Мизери нравятся мне больше других.
– Не возражаю, – проговорил он и прикрыл глаза. Не возражаю, хоть наделай из рукописи бумажных шляп, только… пожалуйста… я умираю.
– Вы очень добры, – мягко сказала она. – Я знала, что вы такой. Я вас таким и представляла, когда читала ваши книги. Человек, который придумал Мизери Честейн, то есть сначала придумал, а потом вдохнул в нее жизнь, не может быть другим.
Тут ее пальцы, такие невероятно близкие теперь и до отвращения желанные, оказались у него во рту. Он втянул в себя обе капсулы и проглотил их еще до того, как успел поднести к губам стакан с водой.
– Как маленький мальчик, – произнесла она; он не видел ее, так как до сих пор не открыл глаза, к которым уже подступили жгучие слезы. – Хороший мальчик. Я у вас столько всего хочу спросить… столько всего хочу узнать…
Она поднялась, и пружины кровати скрипнули.
– Нам будет хорошо здесь, – сказала она, но Пол так и не открыл глаза, хотя сердце его заколотилось в ужасе.
8
Он поплыл. Прилив вернулся, и он поплыл. Какое-то время в соседней комнате работал телевизор, а потом умолк. Время от времени били часы, и он старался сосчитать удары, но в промежутках проваливался в забытье.
IV. Внутривенно. По трубкам! У вас следы на руках.
Он приподнялся на локте, потянулся к лампе и в конце концов сумел зажечь ее. Он взглянул на свои руки и увидел бледные розовато-коричневые пятна на локтевых сгибах, а в центре каждого пятна запеклась черная кровь.
Он снова лег и стал глядеть в потолок и прислушиваться к завываниям ветра. Итак, посреди зимы он оказался на пороге смерти наедине с женщиной, у которой не в порядке голова, которая вводила ему питательный раствор в вены, пока он лежал без сознания, и которая обладает, похоже, бесконечным запасом одурманивающих таблеток, и эта женщина не сообщила ни одной живой душе о том, что он находится здесь.
Все это важно, но он уже начинал понимать, что есть кое-что еще более важное: начинается отлив. Он принялся ждать звонка ее будильника. Будильник наверху прозвонит очень не скоро, но уже пора ждать.
Она помешанна, но она нужна ему.
В какое же неприятное положение я попал, подумал он и уставился невидящими глазами в потолок, а на лбу у него опять выступили капельки пота.
9
На следующее утро она снова принесла ему суп и сказала, что прочитала сорок страниц «книги-рукописи». Еще она сказала, что эта книга показалась ей хуже других.
– Тяжело следить за сюжетом. Рассказ скачет взад-вперед во времени.
– Это такой прием, – ответил Пол. Он находился где-то на полпути между настоящей болью и ее полным отсутствием, поэтому мог чуть лучше вникнуть в смысл ее слов. – Просто литературный прием. Персонаж… персонаж определяет форму повествования. – Он смутно предполагал, что рассказ о литературных приемах может заинтересовать ее, даже увлечь. Бог свидетель, когда он был помоложе, ему случалось читать лекции, и слушателей необыкновенно интересовала литературная кухня. – Понимаете, сознание мальчика взбудоражено, и вот…
– Вот именно! Он очень взбудоражен и из-за этого не так интересен. Не то чтобы он совсем неинтересен – я уверена, у вас не может быть неинтересных героев, – но не так интересен. А сколько грубостей! Ругательства попадаются через слово! В нем нет…
Она замолчала, подбирая слово и продолжая в то же время кормить его супом. При этом она регулярно вытирала ему рот, когда в углах скапливалась слюна. Делала она это почти не глядя, как опытная машинистка, печатая, почти не смотрит на клавиатуру, поэтому он догадался, что в свое время она была медсестрой. Не врачом, нет; врач не чувствует с такой точностью, в какой момент у пациента начинает течь слюна.
Если бы метеоролог, сказавший тогда в прогнозе, что гроза пройдет стороной, был таким же профессионалом в своем деле, как Энни Уилкс в своем, я не попал бы в эту проклятую дыру, с горечью подумал он.
– В нем нет благородства! – неожиданно выкрикнула она, подскочила на месте и чуть не пролила говяжий суп с перловой крупой ему на лицо.
– Согласен, – покорно произнес он. – Энни, я понимаю, что вы имеете в виду. Верно, благородства в Тони Бонасаро нет. Он – парень из трущоб и старается вырваться из дурного окружения, а эти слова… как вам сказать… их все говорят в той…
– Да нет же! – перебила она и метнула на него яростный взгляд. – Когда я приезжаю в город и иду в магазин, как вы думаете, что я там делаю? Что я, по-вашему, говорю? «Ну-ка, Тони, дай мне своего гребаного свиного корма, долбаной кукурузы и дерьмовых таблеток»? А он что должен ответить? «Хрен с тобой, Энни, вовремя ты пришла»?
Она снова взглянула на него; лицо ее было похоже на небо перед ураганом. Он испуганно откинулся на подушку. Суповая миска дрожала в ее руках. Одна капля упала на одеяло, за ней вторая.
– А потом я пойду в банк и скажу миссис Боллингер: «Тут у меня, бес его знает, какой-то чек, так что валяй, задница, выкладывай капусту, пятьдесят баксов, ну, шевелись»? И что, вы думаете, когда меня приводили к присяге в Ден…
Мутная струя говяжьего бульона хлынула на одеяло. Женщина молча наблюдала за ней, потом перевела взгляд на Пола, и лицо ее перекосилось.
– Эй! Поглядите, до чего вы меня довели!
– Я виноват…
– Конечно! Вы! Виноваты! – заорала она и швырнула миску в угол. Миска разбилась. Суп выплеснулся на стену. Шелдон ахнул.
Энни отвернулась. Она сидела молча секунд, наверное, тридцать, и в течение этого времени сердце Пола Шелдона, кажется, не билось вовсе.
Наконец она приподнялась и вдруг хихикнула.
– Такой вот у меня характер, – сказала она.
– Я виноват, – повторил он. Внезапно у него пересохло горло.
– И правильно. – Напряжение исчезло с ее лица, и она мрачно посмотрела в угол. Он решил, что сейчас она опять потеряет самообладание, но она только вздохнула и тяжело поднялась на ноги.
– В книгах про Мизери у вас не было необходимости употреблять такие слова, потому что люди в то время вообще так не говорили. Этих слов даже не знали тогда. Время волчье – и язык волчий, так я считаю, а тогда было хорошее время. Вы, Пол, обязаны вернуться к книгам про Мизери. Искренне вам говорю. Как ваша самая большая поклонница.
Она подошла к двери и обернулась:
– Я сейчас уберу вашу книгу-рукопись в ваш портфель и дочитаю «Сына Мизери». А потом, когда закончу, всегда смогу вернуться к той.
– Не надо, если она настолько выводит вас из себя, – возразил он и попытался улыбнуться. – Мне не хотелось бы, чтобы вы выходили из себя. Я вроде бы завишу от вас.
Она не улыбнулась в ответ!
– Да, – сказала она. – Вы от меня зависите. Вы зависите от меня, Пол, верно?
И она вышла из комнаты.
10
Наступила пора отлива. Столбы снова были здесь. Он уже ждал, когда пробьют часы. Когда часы пробьют два раза. Его голова покоилась на подушке, и он смотрел на дверь. Энни вошла. Поверх свитера и одной из своих обычных юбок она надела фартук. В руке у нее было пластмассовое ведро.
– Полагаю, вы бы не отказались от вашего любимого лекарства, – проговорила она.
– Да, прошу вас. – Он попытался заискивающе улыбнуться, и к нему вернулось дурацкое ощущение – он казался нелепым, чуждым самому себе.
– Оно у меня, – отозвалась она, – но сначала я должна убрать вот этот беспорядок в углу. Беспорядок, который устроили вы. Вам придется подождать, пока я не приберу.
Ноги под одеялом казались скрюченными ветками, а по щекам медленно стекали холодные струйки пота. Он лежал и смотрел, как она прошла в злополучный угол, поставила на пол ведро, собрала осколки суповой миски и выбросила их, затем выудила из ведра намыленную тряпку и начала отмывать стену от засохших остатков супа. Он лежал и смотрел, и вскоре его стала бить дрожь, а от дрожи усилилась боль. Один раз она оглянулась и увидела, что он дрожит и простыни промокли от пота. Тогда она одарила его слабой понимающей улыбкой, за которую он с радостью зарезал бы ее.
– Все засохло, – сказала она, снова поворачиваясь к нему спиной. – Боюсь, вам придется набраться терпения, Пол.
Она продолжала оттирать стену. Грязное пятно медленно исчезало с обоев, но она упорно мочила тряпку, выжимала и снова терла. Он не мог видеть ее лица, но мысль – уверенность, – что она отключилась и, возможно, будет мыть стену следующие несколько часов, сводила его с ума.
Наконец – как раз когда часы ударили один раз, отбивая половину третьего, – она поднялась и бросила тряпку в воду, затем, ни слова не говоря, вышла из комнаты с ведром в руках. А он все лежал и прислушивался к скрипу деревянного пола под ее тяжелыми, уверенными шагами. Вот она вылила воду из ведра, вот – невероятно, но факт – открыла кран, как будто захотела налить еще воды для продолжения уборки. Он принялся беззвучно плакать. Еще ни разу вода не отступала так далеко; ему ничего не было видно, кроме засыхающих комьев грязи и двух вечных изломанных столбов.
Она вернулась в комнату и помедлила на пороге, разглядывая его мокрое лицо все с тем же смешанным выражением строгости и материнской любви. Затем ее взор упал на стену, на которой не осталось ни единого пятнышка от пролитого супа.
– Теперь надо прополоскать, – заявила она, – иначе останется пятно. Я должна все привести в порядок. Если я живу одна, это еще не причина отлынивать от работы. Знаете, Пол, какое у моей матери было любимое выражение? Это и мой девиз. Она часто повторяла: «Раз оставишь грязь – чистоты не будет».
– Пожалуйста, – простонал он. – Я умираю… от боли.
– Неправда. Вы не умираете.
– Я закричу. – Он действительно был готов кричать, настолько ему было больно. Боль пронизывала ноги и доходила до сердца. – Я не смогу удержаться.
– Ну кричите, – невозмутимо ответила она. – Только не забывайте, что этот беспорядок устроили вы. А не я. Это целиком ваша вина.
Каким-то образом ему удалось сдержать крик. Он наблюдал за тем, как она мочила тряпку, отжимала ее и протирала стену, мочила, отжимала и протирала. И наконец, когда часы (в гостиной, как он полагал) пробили три, она выпрямилась и взяла в руки ведро.
Сейчас она уйдет. Уйдет, и я услышу, как она наполняет ведро, и она не вернется, может быть, еще несколько часов, потому что, наверное, срок наказания еще не закончился.
Но она не ушла, а подошла к его изголовью, запустила руку в карман фартука и извлекла оттуда не две капсулы, а три.
– Вот, – нежно произнесла она.
Он затолкал капсулы в рот, а когда поднял глаза, то увидел, что она подносит к его лицу желтое пластмассовое ведро. Как падающая с неба луна, оно закрыло ему все поле зрения. С края ведра на одеяло закапала серая вода.
– Запейте, – сказала она. В ее голосе по-прежнему слышалась нежность.
Он лежал и смотрел на нее во все глаза.
– Давайте пейте, – настаивала она. – Я понимаю, их можно проглотить и без воды, но поверьте, пожалуйста, что я смогу заставить их выйти обратно. В конце концов, я здесь только полоскала тряпку. Хуже вам от этой воды не будет.