Когда Феликсу надоедает танцевать, он тянет девушку за руку, они делают несколько шагов и оказываются на берегу моря. Шумят волны, дует соленый ветер. В этом месте наступает рассвет. Вокруг никого.
Девушка улыбается. Маленькое клубное платье на ней сменяется цветастым саронгом, ноги босы – туфли исчезли. Они идут вдоль полосы прибоя, держась за руки.
– Я Феликс.
– А я Лидия.
Какое-то время они молчат. Феликс отчаянно прикидывает, как завязать разговор. Наконец:
– Прекрасный рассвет, правда?
– Ага, дизайнеры постарались. Но могли и получше сделать.
– Дизайнеры?
– Ну да. Должен же кто-то это делать – придумывать, создавать. Поддерживать. Этим люди занимаются. Это работа.
– Наверняка это очень интересно, – мямлит Феликс.
Лидия поворачивается к нему. В глазах пляшут чертики.
– Только поначалу. А потом становится рядовой работой. Рутиной.
– М-м-м, – отвечает Феликс.
Разговор не клеится. Феликсу становится неуютно, он уже жалеет, что ушел с вечеринки. Не знает, как вести себя с Лидией. Чтобы как-то поддержать разговор, спрашивает:
– А ты откуда знаешь?
– У меня был некоторый опыт. Но не слишком удачный. В общем, проект закрыли. А ты разве никогда не пробовал?
– Ну… нет вообще-то. То есть я, конечно, где-то слышал об этом…
– Пользователь, значит…
– Что?
– Да нет, ничего. Неужели тебе никогда не было интересно?
– Ну, было… слегка.
– Ясно. Скажи, это твоя настоящая внешность?
Вопрос, прямо скажем, бестактный.
– Что? А, ну да, конечно.
– Ладно, Феликс. Приятно было познакомиться. Мне пора.
Лидия делает несколько шагов в море и исчезает – наверное, переносится куда-то еще. Черт, Феликс опять все испортил. Настроение на нуле. Глубокий вдох. Выход.
Феликс открывает глаза в своей постели. Вытаскивает кабель из разъема на затылке. Чувство обиды не покидает его, даже когда он проваливается в сон.
Следующим вечером он снова подключает кабель. Но идет в этот раз не в чужие миры. Он оказывается в пустыне своего собственного сознания. Он хочет понять, о чем говорила Лидия. Он очень хочет хотя бы начать.
3. Учитель
На протяжении всей своей истории люди всегда творили миры, воплощая в полотнах, книгах, архитектуре частичку души. Некоторые создавали империи – правда, для этого вида творчества часто было необходимо разрушить созданное другими.
Впрочем, есть и такие, кто никогда не пытался. По мнению Ивана Варфоломеевича, творец в них спит, и для пробуждения ему требуется только толчок. Есть те, кому этот толчок дает сама жизнь, а есть и те, кого могут подтолкнуть другие люди…
В черной космической пустоте мерцают далекие звезды. Ближайшая – красный карлик, копия Солнца в представлении Марка. Вокруг звезды по орбитам вращаются четыре планеты, которые Марк уже успел сотворить. Возможно, рано или поздно он сможет сделать их обитаемыми, но это высший пилотаж, до которого Марку еще очень далеко.
Это необычный выбор – космос в качестве собственного мира. Согласно богатому опыту Ивана Варфоломеевича, такой выбор делали единицы – слишком сложно, слишком масштабно, слишком чуждо для неподготовленного человеческого разума. Горы, равнины, моря – знакомое, уютное и земное – творят часто, здесь не нужно ничего домысливать, это легко. Марк замахнулся на большее. И, надо признать, получается у него довольно неплохо. Особенно для второго сеанса.
В первый сеанс он создал этот космос, звезды вдалеке, причем космос получился не сферой, а чем-то аморфным, растягивающимся почти до бесконечности (опять же, в представлении Марка) в любом направлении.
Солнце и планеты он создал только что.
Это удивительно – видеть хрупкое человеческое тело там, где должна находиться пятая планета. По-видимому, о присутствии Ивана Варфоломеевича Марк начисто забыл. Это хорошо, пусть творит свободно, не оглядываясь на приглашенного наставника.
Судя по всему, Марк в эйфории. Кажется, он смеется. Иван Варфоломеевич фокусирует внимание на Марке – и правда, смеется. Его видимое тело постепенно растворяется – решил научиться обходиться без него? Что ж, похвально.
Тело Марка окончательно теряет четкость и начинает расти. На глазах оно утрачивает человеческие очертания, раздувается, становится больше и явно стремится принять форму шара. Через некоторое время размеры шара уже в несколько раз превышают размеры всех четырех планет вместе взятых. Шар окружен слоем плотных белых облаков.
Среди учеников Ивана Варфоломеевича еще ни один не пытался сделать себя планетой. Марк уникален в своем стремлении познать непознаваемое. Но планета-гигант, которой сделал себя Марк, не вращается вокруг своей оси. Новое тело ученика будто парализовано, обездвижено, оно может сейчас нестись только по созданной ранее Марком орбите.
Учитель чувствует панику юноши, острую потребность сделать хоть что-то. Марк пытается заставить двигаться хотя бы облака. Разумом он понимает, что поверхность планеты должна быть не такой – не безжизненным камнем, окутанным слоями эфира. Он явно зашел в тупик. Иван Варфоломеевич осторожно прикасается своим сознанием к облакам, уплотняет их, создавая атмосферу, нагревает ее слои до различной температуры. Потоки поднимаются к поверхности, образуя широкие красные и белые полосы.
Марк понимает сразу. Понимает и чувствует свое новое тело. Начинают дуть аммиачные ветры, бушуют ураганы размером с Землю, внутри которых сверкают молнии, на полюсах – полярные сияния. К Марку возвращается эйфория, которая в некоторой степени передается и учителю – мало кто из людей испытывал такое. Иван Варфоломеевич чувствует, как трансформируется сознание Марка, как он перестает быть всего лишь человеком.
Сознание Марка перемещается в один из ураганов, и ураган этот становится его телом. Учитель ощущает, как его ученик исследует это тело, как проникает в самую суть элементов, из которых оно состоит. Видит, как ураган перемещается по поверхности планеты – это Марк постигает новые возможности. Потом телом Марка становится поток аммиачного ветра в урагане. Потом – молекула аммиака.
Иван Варфоломеевич, учитель с многолетним стажем, понимает, что творится с его учеником: нечто подобное происходило когда-то и с ним. Он знает, что в сознание Марка поступают сейчас терабайты информации, которую его подсознание знало всегда. Информация проносится через него с умопомрачительной – в буквальном смысле – скоростью, и Марк сейчас знает о фактическом устройстве планетарных систем, планет, процессов, молекул больше любого ученого. Ошибка его в том, что он пытается осознать.
Марк заканчивает исследование молекулы и перемещается в атом. Учителю страшно – так он может стать бесконечно малой величиной, уйти насовсем, и потеряться, и не найти выхода. Мальчик не хочет просто принимать, он хочет постичь. О, он постигнет, бесспорно, да только в физическом мире от умного, талантливого человека останется только белковая оболочка, та самая, которая сейчас лежит на кушетке с закрытыми глазами, со вставленным в затылок кабелем. Из жалости эту оболочку будут кормить, впрыскивая в кровь питательный раствор, и она проживет положенное время, а потом умрет. Марк при этом, возможно, будет счастлив, исследуя собственное безграничное Я и все бесчисленное знание, которое ему откроется. А возможно, нет.
Когда-то Иван Варфоломеевич не пошел по этому пути – у него хватило выдержки остановиться. У Марка не хватит. Учитель мог бы выдернуть его из этого состояния. С трудом, преодолевая его сопротивление, но мог бы. Но опять же – грубым вмешательством можно разрушить его разум, и Марка не будет ни в физическом мире, ни в этом, им созданном.
Думай, Иван Варфоломеевич, думай.
Марк сейчас – уже электрон, вращающийся вокруг ядра атома. Как планеты вокруг Солнца. Учитель не знает, что там дальше, и никто наверняка не знает. Марку вот-вот предстоит узнать.
Бог мой, да ведь это выход!
Учитель осторожно прикасается к сознанию ученика: посмотри. Ты потрясающе мал и вращаешься вокруг ядра. А в твоем теле происходят процессы формирования стихийного масштаба. И – посмотри – ты потрясающе велик. Огромен. Огромен и в то же время мал. Мал и в то же время огромен. Это одно и то же, мальчик мой. Ну! Посмотри!
На теле Марка бушуют ураганы, зарождаются ветры, несутся из глубины планеты к поверхности плотные слои облаков. Ближе к Солнцу – четыре меньших соседа. Вероятно, населять их разумными существами теперь покажется Марку скучным, сложнее и интереснее сделать мыслящими существами их самих. Это невообразимо, но у мальчика огромный потенциал – если не зарвется, то сможет когда-нибудь и такое.
Иван Варфоломеевич знает, что Марк не хочет выходить отсюда, но они здесь уже несколько часов – их настоящим телам требуется подпитка. Он дает Марку знать, что выходит, и приглашает вернуться с ним.
Иван Варфоломеевич открывает глаза и отключает кабель. Голова болит, как всегда после погружения в чужие вселенные – атавизм какой-то, ей-богу! Напротив него открывает глаза Марк.
– Я… я теперь знаю такое… – говорит он.
Он явно хочет выразить все пережитое, но жалкого человеческого языка не хватает, и ему приходится замолчать. Иван Варфоломеевич идет к шкафчику, открывает дверцу и достает оттуда две рюмки и бутылку «Баккарди».
– Узнаешь и больше, Марк. А может, когда-нибудь сможешь сделать по-своему.
– Думаю, да, – тянет Марк.
– Если не сойдешь с ума.
Марк рассеянно кивает, вертя в руках рюмку. Мальчик может многое. И учить других сможет, если захочет. И перекроить внутри себя строение атома. Что ж, остается надеяться, что он придет к выводу, что учитель ему все-таки нужен.
4. Бессознание
Представьте себе бескрайние луга, поросшие низкой зеленой травой. Представьте яркие цветы: розы, левкои, пионы. Представьте глубокие ручейки с чистейшей водой и крупных морских устриц с громадными жемчужинами внутри. О, вы наверняка скажете: устрицы в ручьях не живут! Ну и что?
Здесь всегда тепло и солнечно – Анечка ненавидит темноту и холод. Яркие маленькие птички поют как соловьи, редкие деревья дарят тень и прохладу. Иногда – если Анечке хочется – на ее луга приходят пастись единороги. А еще здесь постоянно обитает ее кот Пуша – гроза окрестных мышей. Но он никогда не убивает мышек, нет, что вы! Он только играет с ними, а потом всегда отпускает на волю, потому что Анечка ненавидит насилие…
Анечке уже за тридцать. Она приходит сюда, в свое маленькое сказочное королевство, каждый вечер и остается здесь до утра, пока установленный заранее таймер не напомнит ей, что пора назад. Анечка любит купаться в ручье, доставать жемчужины из устриц и низать из них ожерелья, которые потом дарит единорогам. Любит гладить сапфирно-синюю шерстку Пуши и смотреть на его улыбку, как у знаменитого на весь мир Чеширского Кота. Кстати, иногда Пуша тоже разговаривает. Если Анечка захочет, конечно.
В воздухе открывается дверь, и Анечка входит в свое королевство.
Она садится у ручья и смотрится в прозрачную воду, как в зеркало. Она – среди гармонии и тишины наконец-то. И можно на несколько часов забыть, что шеф на работе орет на нее (у, скотина проклятая!), что все друзья поразъехались кто куда, что жизнь вообще-то ни к черту. Что каждый день – как бесконечно повторяющаяся пытка, всегда одно и то же и что-то без конца давит, давит… И что вовне ей плохо и никто ее там не понимает. Здесь-то ведь хорошо…
Анечка улыбается. Она сегодня долго плакала, когда пришла вовне в съемную однокомнатную квартирку, где сейчас живет. Что произошло? А ничего. Просто устала. Просто страшно. Просто больно по непонятной причине. Просто люди грубы, глупы, невыносимы… Она приняла одну за одной пять таблеток успокоительного, выпила три чашки кофе и выкурила полпачки сигарет. Зачем, спрашивается? Надо было сразу пойти сюда, а не метаться по квартире.
Сейчас все хорошо, потому что Анечка дома. Прямо к ней движется ярко-синее пятно – Пуша понял, что хозяйка здесь, и бежит встречать. Из светлого леса в отдалении выходят ее единороги, потому что Анечке не хочется сегодня быть одной. На горизонте – эка невидаль! – собираются грозовые тучи. Это все потому, что она сюда пришла в плохом настроении. Анечка двигает рукой – ей всегда нравились красивые жесты, – и тучи расходятся.
Глубокий вдох. Выдох. Анечка хочет, чтобы день этот никогда не кончался. Она гладит прибежавшего Пушу, который внимательно, как и положено котам, смотрит на плавающую в ручье форель. Раньше рыбы там не было, но ведь перемены всегда к лучшему, верно?
Какая-то сила тянет Анечку назад. Что-то хочет вернуть ее в бесконечно повторяющийся кошмар. Но Анечка не пойдет, она твердо решила не идти, и всей волей своей вцепляется она в эту траву вокруг, в шерстку Пуши, в высокое голубое небо. И сила отступает. Анечка облегченно вздыхает и улыбается. Боли больше не будет.
Проходят годы. Анечка все так же сидит у ручья и гладит своего кота. Или собирает цветы на лугу. Или ездит верхом на единороге. Ее тело вовне давно перевезли из съемной однушки в большой дом, где много таких, как она. Три раза в день врачи впрыскивают ей в кровь питательный раствор. Кабель из разъема на затылке, разумеется, вытащили – он ей больше не нужен.
5. Врач
– Вот вы говорите мне, что несчастливы и что-то вам в жизни мешает. А что мешает, не пробовали понять?
– Пробовал, конечно. Если бы я мог понять все сам, я бы к вам не пришел.
Мужчина на кушетке раздраженно пожимает плечами. Случай с точки зрения практики вполне заурядный, хотя сам пациент, несомненно, так не считает. Он озлоблен из-за того, что решил сюда обратиться, и сейчас нервничает, не понимая, когда же закончатся расспросы и начнется непосредственно лечение.
– Я понимаю, о чем вы говорите. Сейчас, пожалуйста, подключите кабель – справа от вас – и заходите внутрь. Не волнуйтесь, постараемся ничего не менять, но посмотреть стоит.
Пациент подключается. Егор Андреевич Щеглов, бухгалтер. Неплохой бухгалтер, судя по всему. Не женат, детей нет. Отец погиб, когда ему было четыре, – немаловажный факт. После школы пробовал поступить в театральное училище, но экзамен провалил и поступил в экономический институт на специальность «Финансы и кредит». Диплом без троек, после окончания института сразу устроился на работу в крупную телекоммуникационную компанию на должность бухгалтера, впоследствии повышен до главбуха. Там по сей день и работает. Вроде бы успешная судьба, впору даже позавидовать, а он – несчастлив.
Врач тоже подключает кабель и аккуратно заходит в сознание пациента, так, чтобы тот не заметил чужого присутствия. Созданный Егором мир похож на многие другие, с вполне привычной флорой и фауной. Егор сейчас бродит по улицам городка в стиле Европы восемнадцатого столетия и здоровается с жителями, которые явно его узнают и рады встрече. Хм-м, а вот это уже интересно. Вместо того чтобы владеть своим миром безраздельно, Егор подарил его расе невысоких тонких существ – внешне неотличимых от вполне человеческих подростков лет шестнадцати, старше нет никого. Это может означать сразу две вещи: вероятнее всего, пациент боится быть один и боится старости, а может, просто не любит маленьких детей.
Что ж, посмотрим.
Егор идет по улице. Вокруг – его создания: торговец рыбой ссорится с покупателем, доказывая, что его товар свежий, девушка несет яблоки в корзине. Вот идет навстречу мэр города под руку с супругой, мимо них пробегает стайка чумазых детишек.
Стоп. Каких еще детишек? Откуда?
Егор в недоумении – никаких детей здесь быть не должно. Дети сворачивают за угол и исчезают, прежде чем он успевает что-либо предпринять. Он бежит за ними, сворачивает на ту же улицу – никого. То есть вообще никого: нет не только детей, но и обыкновенных жителей города. Егор оборачивается – рыночная площадь пуста.
Становится жутко. Так, тихо. Этот мир его, и он здесь хозяин. Все сейчас вернутся, он просто отвлекся, наверное, подумал не о том.
Скрип-скрип – разносится звук в безветренном воздухе. Какое-то движение на краю площади. Егор спешит туда. На церковном крыльце спиной к нему в кресле-качалке сидит рыжеволосая женщина. Что-то в ней такое знакомое, понять бы что… Она оборачивается.