Под правым глазом разрастается сияние. Ещё не контакт, лишь его предчувствие. Готовность пять минут.
В наушниках просыпается Валька:
– «Циклоп» отрихтован, чистая работа.
Сосунок, он мне ещё…
Я понимаю, что кусаю губы от смеха, – хотя того же Петруччо за подобный комментарий стёрла бы в нанопыль.
Надо мной, вокруг меня, расчерченная мерцающей решёткой, раскинулась бесконечность. Через неделю я дотянусь до Луны. Почему же я не могу, выйдя из «Орбит и Траекторий», отправиться туда, где меня ждут? К тому, кто…
Сколько лет прошло, а слова несостоявшегося мужа – как ядовитая заноза. Чуть что, сразу саднит.
Любовь, рассуждал мой человек-пылесос, бывает всего двух видов. Лицом к лицу и спиной к спине. Либо двое замыкаются друг на друге – тогда внешний мир превращается в декорацию, в задник, в фон их любви. Либо у каждого собственная, отдельная жизнь, и всё своё, но каждую секунду чувствуешь, как справа под лопаткой бьётся ритм чужого сердца.
А лицом к спине, предостерегал романтик-прагматик Макс, это уже не любовь. Это мучение, Лёлька.
Я не могу лицом, лицом я к небу! Получается, меня нельзя любить? Или нельзя показывать мне своё чувство? Притворяться, что к спине прилегает спина? Бред и лицемерие! Значит…
– Лёля, к тебе гости с востока!
И что же мне, Валька, с тобой делать? Не хочу тебя мучить, но и отпустить что-то совсем не могу…
Кажется, что в аудиоканале шумит прибой. Ух ты, Кристина собственным вокалом!
– Ну, мужайся, неженка! Такую штуку ты в руках ещё точно не держала!
Минутная готовность.
Из-за горизонта моей правой скулы восходит неимоверный, невероятный лунный корабль.
Валька в свободное время пишет детские сказки и читает их мне, когда в манёврах лунного модуля возникает пауза. Баюкает и лелеет.
Дни и ночи слились в одно сплошное рябое полотно. Сдавая в конце вахты наше сорокаметровое дитя с рук на руки Марике, я едва выползаю из кабины. Не игуаной, а морской звездой, медузой, мхом, без мыслей и без чувств пластаюсь в релакс-зоне, на потеху бестолковым орби. Массажисты сворачивают меня в рулон, а корпоративный доктор цокает языком и периодически вкалывает что-то тонизирующее.
Иногда я остаюсь ночевать на работе, и тогда наутро меня будит запах фиалок или горячего шоколада.
Валька, ты классный, но я зря даю себе слабину – и тебе надежду. Вот кончится только сегодняшняя вахта, мы посадим грузовик в Море Спокойствия, – интересно, а это может называться морским финишем? – и нужно будет рубить концы. Мы заигрались, Валька. Это же про моё сердце – с изнанки из нанки, снаружи титан. В моём прошлом есть такие макси-грабли, что я была бы полной дурой, если бы заново решила прогуляться по той дорожке…
Минутная готовность.
Над правой скулой восходит наш корабль-призрак. Сиреневым маревом дышат дюзы, обращённые к приближающейся Луне. Джаф доверил посадку мне. Не знаю, как потом буду смотреть в глаза Марике.
Земля футбольным мячиком болтается в ногах. Тянусь к кораблю. Кристина ещё плотно держит его. Мои руки проходят сквозь её. Задеваю ладонью тонкий шрам на её запястье, цепляюсь ногтями о ногти. В костяшках пальцев от чужого присутствия бегают неприятные искорки. Дрожь работающих турбин щекочет кожу.
Кристина неохотно отстраняется. Теперь корпус корабля полностью под моим контролем. Огромный керамический баклажан, залитая свинцом дыня. Грузовик впятеро превосходит всё, чем нам приходилось управлять до сих пор. Я глажу его плавные обводы, добегая пальцами почти до выступов дюз. Он зацепил мою душу. Мне кажется, я люблю его. Но сегодня мы расстанемся.
С первого до последнего дня полёта грузовика нам приходилось корректировать его курс. Издержки производства. Орбитальная сборка такого масштаба проводилась впервые, результат не так уж плох. Мы уже всё знаем о четвёртой дюзе, дающей отклонение почти в три угловых секунды. Не секрет для нас и нарушение центровки. Качество залитого в баки метилгидразина, наверное, станет темой судебного разбирательства «Роскосмоса» с подрядчиками. Но всё это не страшно. Свиперы, как добрые сиделки, передают сорокаметрового несмышлёныша с рук на руки. Кристина-Лёля-Марика-Кристина-Лёля… Сегодня карусель остановится.
Телеметрия запаздывает всего лишь на полторы секунды. Если этот факт станет достоянием общественности, то аппаратуру Джафа разберут по атомам, а нас с девчонками сожгут на костре как ведьм. Потому что сейчас до корабля больше четырёхсот тысяч километров. Сначала я воспринимаю данные, так или иначе поступающие от чешуи, которой облицован грузовик. В соответствии с этой информацией воздействую на корабль. И тогда сообщение о результатах моего воздействия летит к Земле со всем известной скоростью. Три пробега туда-сюда – верных четыре секунды. А у нас полторы. Но над этим пусть Джаф ломает голову. Потому что царевнам пора облачаться в оранжевые робы…
По пологой траектории лунный кит подплывает к цели своего путешествия. Четвёртая дюза упорно продолжает раскручивать корпус вокруг продольной оси, и он пытается вырваться у меня из рук. Я стискиваю его изо всех сил и замираю пародией на Геракла, который пытается сжать льву пасть вместо того, чтобы порвать её.
Мышцы за неделю истощились, молочная кислота течёт в них, как из крана. Если бы не укол нашего доброго доктора прямо перед началом смены, я бы уже сдалась. Наверное.
К счастью, дюзы пока включаются лишь изредка. Дрожь обшивки стихает, и я слегка ослабляю хватку. Теперь можно заняться проверкой траектории.
«База-шесть» уже ведёт нас к посадке, точность координат воодушевляет. Сами координаты – вводят в ступор. Модуль отклонился от курса почти на полкилометра. Если по исходному плану посадочная траектория проходила в стороне от базы, то теперь пунктир прошивает её навылет. Жду рекомендаций от ЦУПа. Через силу пью энерджайзер.
– Оля, – вкрадчиво спрашивает Джаф, – ты успеешь сделать коррекцию?
Я молчу. Мне не хочется говорить ему, сколько весит эта хреновина. Он же всё знает сам!
– Так я и думал, – говорит Джаф. – Через полчаса сработают поворотные дюзы, не расслабляйся.
Хороший совет, хочу ответить я. Вовремя и к месту. Как раз думала, не вздремнуть ли.
– Лёль, не переживай…
– Не засоряйте эфир, Валентин!
– Да, Ольга Викторовна, – без обиды – скорее озадаченно.
Нет, я не против поворотных дюз. Для чего-то их ставят на транспорт. Наверное, как раз для таких случаев. Когда царевны в оранжевом разводят руками и говорят: «Дальше сами».
– Валь, посмотри данные по испытаниям поворотников, – прошу я. – Их вообще проверяли?
Минут десять наши бодаются с ЦУПом. Судя по всему, нам рекомендуют не соваться в чужую кухню.
Меня просят приготовиться. Продолговатое тело корабля прыгает в сторону, царапая мне ладони. Судя по всему, вместо серии микрокоррекций произошёл один мощный выхлоп.
Стёкла и потолок вокруг меня вспыхивают красным.
– Лёль, – Валька не напряжён, почти весел, и сейчас это меня пугает. – Ты не волнуйся, но там серьёзный трабл. Топливо уходит. Разгерметизация баков. Похоже, не дыра, а трещина.
Тяжеленная дыня начинает хаотично крутиться передо мной сразу в двух плоскостях. Мне даже не за что ухватиться. Внезапно половина дыни просто исчезает, и моя ладонь проваливается в пустоту. В панике я даже не сразу соображаю, что виной этому может быть вытекшее топливо. Чешуя бесполезна вне вакуума – любой газ экранирует её почти мгновенно, и контакт с кораблём пропадает.
– Теряю контроль над обшивкой, – деревянным голосом докладываю я.
ЦУП пытается активировать дюзы. Мощный хлопок – и мёртвая, окончательная тишина. От последнего выхлопа корабль притормаживает, и облако потерянного топлива соскальзывает с него, как чулок с ноги. Чуть замедлившая вращение дыня снова возникает передо мной целиком.
– Девочка, только не волнуйся… – это уже Джаф.
– Что вас всех сегодня так мои нервы беспокоят? – огрызаюсь я.
– Тише, спокойно, пожалуйста… – уговаривает он. – Оля, сейчас мы включим восьмой каскад. А ты постараешься… что-нибудь сделать.
Четыреста тонн, прикидываю я, сжимая и разжимая пальцы. Движки сдохли. Прикидываю траекторию. Полчаса до соприкосновения. Валька, угадывая мои мысли, рассыпает передо мной густые столбцы расчётов.
Исподволь подкрадывается неприятная мысль, что Джаф-таки держит меня за дуру, за бестолковую орби. Ни один каскад никогда не усиливал воздействия свипера на объект. И четыреста тонн остаются четырьмястами тонн.
В гудение усилителя вплетается новый высокий тон, свист почти на грани слышимости.
Ловлю крутящуюся тушу корабля на вытянутые ладони. Грузовик утягивает меня вместе с собой, как песчинку. Я распростёрлась от Земли до Луны, а теперь меня мотает во все стороны. Большая Медведица крутится патефонной пластинкой, а звёзды размазываются в блестящие дуги.
Всё это не на самом деле, пытаюсь убедить себя я. Жмурюсь, сосредотачиваюсь на кресле, помявшем мне всю попу. На прилипшей к спине футболке. На бутылке минералки, к которой можно было бы протянуть руку, если бы та не упиралась в обшивку лунного транспорта.
Пожалуйста, прошу я корабль. Остановись, погоди, замри! Тебе так же тяжело, как мне, но я помогу – дай только упереться…
Чувствуя, как немеют мышцы, я всем телом наваливаюсь на болтающийся округлый нос грузовика – и ловлю быструю, ослепительную судорогу.
В то же мгновение оглушительный треск разрывает всё вокруг меня. Языки пламени вырываются из усилителя, плотный белый дым змеями ползёт по сторонам, и я теряю контакт с кораблём.
Последнее, что успеваю ухватить, – его вращение потухло, остановилось. А лунное притяжение гнёт траекторию грузовика в нежную ненавязчивую параболу.
* * *
Вокруг носятся люди с огнетушителями. Джаф сцепился с ЦУПом. Валька набросил мне на плечи плед, усадил в уголке аппаратной и скрылся в дыму.
Всюду свет и шум, но я как будто выпадаю из этой круговерти. Меня здесь нет.
За время нашего полёта к луне мой горе-график уполз в ночь. Над операторской консолью светят зелёным простенькие цифровые часы. Ноль-три-один-четыре. Время Пифагора.
Гигантская сигара падает под острым углом к поверхности Луны. Огонёк на её кончике, обращённый теперь в небо, давно потух. Керамика и сверхпрочные сплавы. Восемьсот кубометров грузовых отсеков. Ещё четверть часа, и она распашет «Базу-шесть», как плуг, разделает хлипкие купола, сплющит и сметёт многотонным утюгом всё то, что с таким тщанием собирали почти тридцать лет....
Нет, говорю я, так просто ты от меня не отделаешься. Мы с тобой немножко не в тех отношениях, чтобы расстаться на полуслове.
Бреду в коридор, ослеплённая тысячей ламп. Мне нужна темнота. Мне срочно нужна темнота.
Натыкаюсь на дверь подсобки. Внутри пахнет химией. На узких полках навалены рулоны туалетной бумаги, расставлены чистящие средства, в углу растопырился пучок швабр и метёлок. Я вхожу и закрываю за собой дверь.
Грузовик валится на базу. Он ещё далеко, очень далеко, неразличимая точка в чёрном лунном небе, но его путь предопределён – задача двух тел не слишком сложна применительно к физике.
Из-под двери сочится свет, и я затыкаю его пледом. Вытягиваю перед собой ладони, растопырив пальцы. Вспоминаю, как совсем недавно обводила руками изящный вытянутый контур. Как гладила керамические бока. Я здесь, шепчу в темноту. Я здесь, отзовись.
Островерхие скальные гряды бросают в долину зазубренную чёрную тень. «База-шесть» кажется собранной из пластмассового конструктора моделью самой себя. Здесь нет грязи и ржавчины, эрозия не выветривает камень, семена травы не прорастают в стыках бетонных плит.
В небе появляется белая точка. Спустя пару минут она превращается в тире. Три коротких – три длинных – три коротких. Майский день наступает досрочно, опережая график. Белое тире растёт в чёрном небе.
Я тебя вижу. Я тебя чую. Я тебя хочу.
Ладонями – от дюз к носу. Сжимаю с двух сторон. Поворачиваюсь так, что тело корабля нависает надо мной. А под моим хребтом проносятся хребты Луны.
Давай же, шепчу я. Одновременно прижимаюсь к нему и отталкиваю его вверх. Никого нет рядом, чтобы сказать о минутной готовности.
Грузовик чуть задирает нос, но этого мало. Это, говорю, очень просто – задача трёх тел. Ты, луна и я. Наверное, я давлю на тебя. Наверное, мои мышцы уже лопнули под четырёхсоттонной махиной. Но мы с тобой решим нашу задачу.
Из уха что-то липкое течет по шее. Но у меня нет тела – оно расклеено маленькими колечками по обшивке лунного грузовика. Под моей спиной бросают блики купола «Базы-шесть». Мы лишь сносим какую-то антенну, и её обломок улетает в небо.
Я отпускаю тебя, едва заставив руки разжаться. Возносясь вверх, я вижу, как далеко за базой ты задеваешь носом грунт, вскидываешься, вздыбливаешь пыльное облако злополучной четвёртой дюзой и скрываешься в пепельном тумане.
Наш контакт разрывается. Тогда я оборачиваюсь к черноте неба, толкаю её перед собой и падаю навзничь в океан света.
* * *
Целует в шею, и это запрещённый приём.
Сердит меня историями про настоящего свипера – это когда я прямо со швабрами рухнула из подсобки в коридор. Кому приятно такое слушать о себе? Мне, правда, приятно…
Где мы, кто мы, когда мы?
Реальность понемножку начинает обретать очертания, и я вскидываюсь в постели.
А Валька роняет меня назад.
У меня заготовлена такая доказательная база… И я мямлю, лопочу что-то про спины-спины и лица-лица, про неправильность, и невозможность, и…
Глупая ты, шепчет в ухо, смеётся, щекочет смехом. Глупая, я же люблю тебя.
И словно мир сходит с орбиты. Моя рука гатью – через Валькин пушистый живот, пальцы сжимают его бедро – это якорь: Лёля держится за Землю. Лёля боится улететь!
Высвобождается, расковывается что-то внутри, невидимые шестерёнки сцепляются зубьями, искрят соединяющиеся провода, сходятся в точку призрачные сетки траекторий… Подпорка-костыль отпала за ненадобностью. Никаких контуров усиления – ничего не надо, хватит моих ладоней и моей любви. Я осторожно разжимаю пальцы и развожу руки, обнимая космос.
Валька жарко дышит мне в темечко, и я прижимаюсь к нему вся – от пяток до затылка. Парят в неизбывной пустоте, сияют радужной чешуёй стальные рыбки, послушные моей воле.
– Держи меня, – предупреждаю. – А то улечу.
– Как держать? – галантно уточняет Валька.
Как держать?
Силой и лаской.
Да, именно так.
Фкайф
1
Я – Джонатан Фкайф, а не какой-нибудь прощелыга, чтобы, униженно улыбаясь, давиться ужаренным в подошву бифштексом и поощрительно кивать официанту, тем самым совершая враньё, хоть и без единого слова.
Я – Джонатан Фкайф, и у меня нет проблем с дикцией. Если я сказал «а пуар», то мясо под моим ножом должно открываться сочащимися кровью срезами, а не серым мочалом, и пусть от лёгкой корочки струится щекотный и чуть дымный аромат, а не вонь горелой сковороды. И если кто спросит, не чересчур ли я строг к творчеству повара, так я объясню: здесь не придорожный шалман, а лучший ресторан в городе, и, что куда важнее, кусок говядины я могу себе позволить не чаще раза в год. И не собираюсь ждать еще четыреста семь дней, чтобы криворукий придурок снова испортил мой бифштекс.
Я – Джонатан Фкайф, и живу как хочу. Мне наплевать на злобу, прячущуюся во взглядах любого из стареющих мальчиков, что суетятся вокруг: полотенце на локте, вихляющий квикстеп между столиками, отутюженная задница, крахмальные манжеты, сальная прядка поперек лысины, и полная бессмысленность бытия.
Всё, что у меня есть сейчас, просто компенсирует то, чего у меня не было целых десять лет. Четверть века назад меня попытались списать со счетов, ан не вышло, и теперь им остается лишь метаться вокруг, сменяя тарелки перед толстым пузом отца нации.