Сквозь густую цветочную поросль видны два приближающихся силуэта, и оба мне слишком знакомы.
Сильва входит первым и садится напротив меня.
– Извини, что заставил ждать, – он здорово постарел с тех пор, как мы впервые встретились на лекциях Лодеболя. Жидкие волосы будто вылиняли, примялись, подчеркивая острую макушку, глаза спрятались за старомодными очками, кожа приобрела сероватый оттенок. – Ты не против, если я приглашу Далию на чашку чая в нашей компании? Вы ведь знакомы?
А что, собственно, спрашивать, если она уже здесь? Замерла на пороге, и в глазах то ли радость, то ли печаль, ничего не поймешь.
Я пожимаю плечами:
– Ну, я думаю, на территории нашего славного Сильвы мне не стоит опасаться ничьего общества. Здравствуйте, Далия! Присоединяйтесь к нам! Я вижу, вы на правильном пути, раз мы встретились в таком месте. Честное слово, теперь мне будет гораздо спокойнее…
Я говорю и не могу остановиться, хотя и вижу, как меняется, искажается ее лицо.
– Да идите вы к черту, Джонатан! – Далия отступает на шаг и тыкает пальцем в мою сторону. – Жалкий параноик, бесчувственная скотина, бык-производитель, ничтожное существо!
Она со всех ног бежит прочь. Впервые за двенадцать лет нашего мимолетного знакомства мне кажется, что я больше ее не увижу. Странно, но эта мысль совсем не приносит облегчения.
Сильва нервно пожимает плечами, сплетает ноги-ходули в немыслимый узел, скрещивает руки на груди. Он огорчен.
– Зря ты так, – говорит он, наконец. – Далия клинически бесплодна. Она – последний человек на Фиаме, кто мог бы претендовать на тебя.
Сильва смотрит мне в глаза, качает головой и добавляет:
– Дурак ты, Фкайф.
Солнце пробивает брешь в серебряной листве, и на поднос с посудой падает яркое пятно, загогулина, по форме напоминающая человеческий зародыш.
– Не твое дело, – отвечаю я. – Лучше расскажи, что дали расчеты.
Наши с Сильвой пути разошлись почти сразу. Получив общий курс естественных наук, он углубился в генетику и на какое-то время совсем исчез с горизонта. Для Техно это обычно – общаться только с себе подобными в рамках своей отрасли.
Я тоже грыз инфопространственные формулы, вяз в физике времени, и анатомические процессы не интересовали меня ни на йоту.
Сильва нашелся лишь десятилетие спустя, почти сразу после моего триумфального возвращения. Мы скорее приятели, чем пара «врач – пациент». Раз в месяц мы пьем чай у него в беседке – незамысловатая, но приятная традиция.
Сильва долго примеривается, как подать информацию. Безмолвно взмахивает открытой ладонью, убирает за ухо прядь волос, кривит губы.
– В целом, всё не так плохо, как могло бы быть, – говорит он. – Через пару лет можно будет обновить генетический материал, взяв его у всех твоих старших детей. Там будет лишь половина твоей крови, и новые младенцы придутся тебе уже внуками. Тогда новые браки будут заключаться не между сводными, а между двоюродными сводными братьями и сестрами. Конечно, риск отклонений и патологий остается. Но в любом случае, это лучший выход в условиях изоляции Фиама от остальных миров.
Я доволен новостями. Меньше всего мне хотелось бы поставить под угрозу жизнь жителей Фиама.
– Ты говоришь об изоляции, как о зле. Почему?
Сильва даже поднимает очки на лоб:
– А что же это? Разве нам надо радоваться, что мы отрезаны от Земли?
– На мой взгляд, да.
– Но мы же не можем замкнуться в одном мирке! Мы – часть цивилизации, и каждый нормальный человек мечтает, что контакт с Землей будет восстановлен!
Я смотрю на Сильву, пытаясь понять, отчего так выходит: человек замыкается на своем деле и становится лунатиком, стоит коснуться чего-то за рамками его интересов.
Я – Джонатан Фкайф, и твердо знаю, что не отдам Земле ни одного своего ребенка. Покуда это в моих силах.
– Скажи мне, благородный доктор, а под контролем какого государства находилась инфонить до обрыва?
Сильва непонимающе смотрит на меня.
– Ну кто, кто был главным на Земле, когда с Фиама последний раз увозили призывников?
– Помилуй, Фкайф, пятнадцать лет прошло… Тихоокеанская Дирекция?.. Нет? Союз Пяти? Нет, не вспомню…
– Хорошо, – говорю я. – А сейчас? Ты же смотришь земные новости, правда?
Сильва морщит лоб, что-то разглядывает в чашке.
– Знаешь, не слишком. Точнее смотрю, но как-то одним глазом. Нет времени.
– А кто возглавил мятежные миры? – настаиваю я. – Какие планеты присоединились к мятежникам? В чем была суть конфликта?
– Фкайф, не морочь мне голову! – начинает сердиться Сильва. – Мы говорили о детях, а ты меня спрашиваешь о какой-то войне!
– А разве война и дети – не связанные понятия?
Сильва разводит руками и смотрит на меня немножко по-другому. Мой чай совсем остыл.
4
Ночью из болота выбрались юркие пухлые ящерки длиной в локоть и попытались укатить банку консервированной клонины.
Я улыбаюсь восходящему солнцу и с упоением вгрызаюсь в дар фиамской природы – душистое жесткое мясо, поджаренное на прутике. Лапки с прозрачными сизыми перепонками хрустят на зубах.
Это будет сегодня, говорю я солнцу. Сегодня, наконец, я сверну пространство.
У меня глаза сумасшедшего. У меня борода по пояс. Я не брился восемь лет, боясь отпугнуть удачу. В контейнере на тумбочке меня дожидается Лодеболь. Профессор мается старческой бессонницей. Он такой же псих, как и я.
Между ним и мной – натянутая нить. От лаборатории Лодеболя уходит под малым углом в землю и через несколько сот километров выныривает из болота и втыкается в мой контейнер. Инфонити всё равно, сквозь что ее продергивают. Тысячи новостных каналов Фиама, Земли, десятков других миров вливаются в мою субкварочку. Миллионы случайных документов, миллиарды случайных изображений. Тоннель надо поддерживать.
А я сижу на острове имени самого себя и день за днем, месяц за месяцем, год за годом пытаюсь подобрать отмычку, которая позволит моим формулам превратиться в реальность.
Случайность интерферирует со случайностью, любит говорить Лодеболь.
– Ну что, профессор? – спрашиваю я, входя в душное нутро контейнера.
Я чувствую себя здесь всё в большей тесноте. Дело не только в том, что я заматерел, оброс мышцами и слоем жира. Мне душно. Я хочу на свободу. Я не готов сидеть на болотной кочке до конца своих дней.
– Скинь мне установки, – говорит Лодеболь.
– Плохая примета, – отвечаю я. – Только после эксперимента.
Такой уж выработался ритуал. Если эксперимент удастся, я вряд ли смогу сразу сообщить ему текущие настройки обратного сигнала. И у Техно бывают глупые шутки.
Моя работа проста – нажать на кнопку, дальше всё случится само. На это «само» я потратил первые три года на острове, зато теперь моя работа – нажать на кнопку.
Иногда инфонить рвется сразу – хлопком. То, что находится в тоннеле, вываливается в реальный мир и вступает в реакцию с уже находящимся там веществом. Чтобы не наделать лишнего шума, мы гоняем через тоннель нейтроны, максимум – молекулы водорода.
Иногда она скручивается от меня к профессору, будто стрелка едет по чулкам. Бывает, что нам кажется, будто с нитью ничего не случилось, но секунды спустя она тает и исчезает.
– Готовность? Запись? Поехали.
Новый набор настроек – это как новая мелодия. Волшебная флейта откроет скалу, если знать мотивчик.
Конечно, мое положение на острове немного сродни технократическому, интеллектуальному рабству. Я – невидимка, меня нет. Никто на Фиаме вовек не вспомнит о моем существовании. Но это не мешает мне работать с Лодеболем, день за днём подбираясь к разгадке.
Лодеболь хитро подмигивает мне, и я вдавливаю кнопку.
Окно, в котором кривлялся профессор, меркнет – так происходит всегда: сначала рвется инфонить, а потом уже компьютер ловит связь с Лодеболем через спутник.
Видимо, сегодня спутник уснул. Я смотрю в черное окно и тихо считаю про себя. Раз… Два…
Открываю настройки журнала, смотрю график активности инфонити.
Девяносто… Девяносто один…
С нитью ничего не случилось. Мощный поток информации валится из ниоткуда на мой компьютер. Большую часть информации расшифровать невозможно, для этого нужна обратная связь, а назад в инфонить не уходит ничего. Я перешел в режим молчания.
Зато слышны все источники одностороннего вещания. Я перебираю каналы. Натыкаюсь на джаз. Когда-то давно в Йоханнесбурге я засыпал под эту музыку…
Тру виски, выхожу из контейнера. Чтобы не дрожали руки, вцепляюсь себе в бороду.
Тысяча три… Тысяча четыре…
Лодеболь, мы сделали это!
И знаешь, профессор, ведь никогда не поздно подойти и снова нажать кнопку, чтобы один-единственный короткий сигнал ушел в инфонить и вернул всё назад?
* * *
А я не спешу назад. В свернутом лепестке пространства проходит почти месяц. Я веду дневник. Изучаю звездное небо. Ищу отличия.
С точки зрения остального Фиама меня просто нет на карте. Ни Фкайфа, ни острова Фкайфа.
Сидя на холме, я не могу проверить всех догадок. По-прежнему во все стороны от острова расходится зловонная трясина. Я лишь предполагаю, что переплыви я эту преграду, то мог бы увидеть что угодно. Фиам, не заселенный людьми. Край мира. Зеркальную стену до неба. Фиам, такой, какой он сейчас… «Что это ты делаешь здесь, Фкайф? Ну-ка, назад в болото!» Что угодно.
Случайность интерферирует со случайностью…
Пока я болтаюсь в нигде, Фиам подвергается атаке сепаратистского челнока. Экспериментальное оружие окрестили «демокрэком» и запретили тотчас. Но это не помешало какому-то мерзавцу испытать его на колонии Техно. Кратковременное облучение калечит мужчин, разрушая их гормональный баланс. Изменения необратимы.
Мы все узнаем об этом месяцы спустя. И Лодеболь реагирует по-своему – он надрывает инфонить с Землей, просто скопировав мои настройки. Ему почти девяносто, и он уже действительно спятил. Слушай меня, Фкайф! Никогда не связывайся с цивилизацией, которая старше твоей на десятки тысяч лет! Ты рвёшься в выси непознанного, а они скатываются в каменный век!
Лодеболь всё-таки находит приют в доме с квадратными окнами. И на мой остров снова приходит одиночество – теперь уже навсегда, предполагаю я.
Но два года спустя мэр Фиама, сущая ведьма, чуть ли не стелет мне красную дорожку к гондоле дирижабля. Вы понимаете, что через двадцать лет у вас будут проблемы, на всякий случай переспрашиваю я, глядя, как в иллюминаторе уплывают прочь зыбкие пределы моей тюрьмы. Она усмехается. Еще бы ей не смеяться – к тому времени у Фиама будет новый мэр. Я восстановлен в правах? Смогу работать? Снова получу доступ к инфонити? Об этом не беспокойтесь, отвечает ведьма. Всё, что пожелаете.
И я желаю. Поначалу жадно, без разбора. Я разрываюсь между телесными и умственными удовольствиями. Постепенно телесные берут верх. Время хлещет сквозь пальцы. На годы вперед складываются легенды. Искательницы приключений летят ко мне, как мотыльки на фейерверк.
Привожу пьяную подружку на могилу Лодеболя. Ну что, говорю я ему, ну что, старая лиса? Ты обманул меня дважды! И зачем? Из-за горсти паршивых формул? Ради того, чтобы забить колышек в делянку, которая тебе не принадлежала? Хоть ты и корпел совсем рядом почти пятьдесят лет…
Подружка начинает икать, и я внезапно прощаю профессора. Принцип Фкайфа… Принцип Лодеболя… Что мне с того? Ты даже умереть успел вовремя, старый перец! Поставил величайший эксперимент – и откинул копыта. Совсем чуть-чуть не дождавшись, что я заявлюсь к тебе на порог и обвиню в воровстве! Покойся с миром, учитель! Я дарю тебе все принципы, какие у меня есть!
На все мои закидоны правительство смотрит сквозь пальцы. Я – фетиш. Я – надежда хоть на какое-то будущее. Я – единственный, кто сможет разобраться, что случилось с инфонитью… если протрезвею.
Кажется, начинается осень. Сквозь лиловый рассвет я иду домой, впервые – один. За многие месяцы.
Мне перекрывают дорогу. Их больше дюжины. Кто-то молод, кто-то стар. Бывшие мужчины решили поквитаться с мужчиной настоящим? Как в сказках, за жен и дочерей? Я слишком уверен в себе, полагаясь на энергию, которая прет из меня, как из атомной батареи. Ну, что скукожились, Техно? Подходи по одному!
Они подходят все вместе.
Я лежу, зализывая десны, на пороге собственного дома. Нежная-нежная ладонь гладит мой рассеченный лоб, мои заплывшие глаза, выбитую челюсть, сломанный нос. Ты помнишь меня, Джонатан? Я не могу посмотреть, а голос не узнаю. Зачем ты себя так, спрашивает она. Ты же не такой, правда? Я что-то мычу, стараясь не дышать. И они не такие, убеждает меня она. Это от отчаяния. Уймись, пожалуйста! Мне стыдно за тебя.
Кто ты, спрашиваю я, но на губах запеклась кровь. Я не могу разорвать корку и открыть рот.
И потом целых двенадцать лет я так и не знаю, ее ли это был голос.
И если не ее, то правильно ли я поступаю сейчас?
Я – Джонатан Фкайф, и бываю крайне убедителен в определенных ситуациях.
В комнате темным-темно, хотя сейчас белый день и косматое солнце шарит лучами по Фиаму, разыскивая старого дружка Фкайфа.
– Ты знаешь, – шепчу чуть слышно, одними губами, – а ведь это я спрятал Фиам.
Прости меня, старый лис Лодеболь! Я не краду твою славу, просто забираю кусочек своей назад.
Далия поворачивается ко мне и переспрашивает, не открывая глаз:
– Что ты сказал?
Я осторожно целую ее веки и говорю:
– Земле никогда сюда не добраться. Мы останемся в стороне от всеобщей бойни. Это я спрятал Фиам.
5
– Ты шутишь! – она приподнимается на локте, пытается разглядеть мои глаза.
– Да нет же, – смеюсь я. – Хочешь покажу?
– Что покажешь, Землю?
– Ну, почти!
Я вытаскиваю ее за руку из постели и тащу голышом через весь дом. На ощупь нахожу на пыльном шкафу ключ от кладовки. Далия находит замочную скважину и подводит к ней мою руку.
За дверью – пустая кладовка. Только в углу на маленьком колченогом столике стоит старинный телефон. Очень удобная штука, когда нужно передать сигнал в одну сторону. Я выбирал из сотни устройств, а остановился на простейшем.
Мы стоим на пороге, соприкасаясь боками.
– Стоит снять трубку, – почему-то шепотом говорю я, – и ты окажешься в городской телефонной сети Йоханнесбурга. Можно позвонить в булочную недалеко от моего дома и заказать сладостей.
Далия счастливо смеется:
– Врешь ты всё!
Я не успеваю ее остановить, она делает шаг вперед, протягивает руку, и…
б/н
– Ты только посмотри! – лейтенант, здоровенный конопатый детина, позвал к иллюминатору чернокожего сержанта. – Совсем рехнулся, сейчас под дюзы залезет!
«Доблесть и Слава», тихоходный слабо вооруженный катамаран, уже пятнадцать лет приписанный к сто сорок девятой рекрут-бригаде, на малой тяге опускался к заросшим сорняками плитам фиамского космодрома.
– Поди ж ты, – сержант сморщился, будто съел что-то кислое, – в такой глуши – и то пацифисты завелись!
– Да нет, – неуверенно ответил лейтенант. – Просто чудик какой-то. Смотри, какую бородищу отрастил!
За стеклом по лётному полю бегал неуклюжий седоватый толстяк в длинной мешковатой одежде. Он смешно размахивал руками, крутил головой, тряс кулаками над головой, беззвучно разевал рот.
– Не пойму, что он кричит, – прищурился капрал, тоже подошедший посмотреть на местного сумасшедшего.
Лейтенант и сержант замолчали на несколько секунд, вглядываясь за стекло.
Странный человек упал на колени и воздел руки к небу.
– Похоже, парень съехал на религии, – сказал сержант. – Гляди, всё повторяет: «Дети мои! Дети мои!» Это он нам, что ли?
– Не «Дети мои!», а «Мои дети!», – сварливо поправил лейтенант. – Спаси нас вакуум от такого папаши… И хватит глазеть, разойтись по местам!
Лейтенант остался один и окинул взглядом сиренево-розовый горизонт.