Маллон только поморщился. Какой длинный день…
* * *
Солнце, наконец, устало и розовой выжатой губкой опустилось к западу. Ворота захлопнулись за кортежем наместника – Андрагупта никогда не оставался в гарнизоне на ночь и спешил вернуться в свой дворец до темноты.
Собаки гоняли по плацу тощих кур. Из провала рудника плыл звон, складывающийся из ударов семи сотен кирок о неподатливый камень. Смуглокожие мальчишки, наследники великой Империи, играли у ручья в переправу через Инд. Трое плюхались в воду, изображая лодки Богоизбранного, и по их голым спинам остальные перебегали босыми ногами на другой берег. Шлёп-шлёп-шлёп. Будто кто-то хлопает в ладоши.
Маллон прислонился плечом к щербатой колонне. Когда он только начал обживать это дикое место, то наивно полагал, что достаточно выстроить дома полукругом к главной площади, и чтобы мрамор, и чтобы портики, и колоннады, и статуи богов… Ты не в Пеллах, Маллон. Не сосчитать, сколько тысяч стадий отделяет тебя от родного дома. Путь сюда занял двадцать лет. Не обманывай себя – ты никогда не вернешься обратно.
– Если хочешь, я прочту тебе эти узлы.
Голос мягкий, с чужеродным придыханием. Она говорит уже почти без акцента…
Маллон протянул руку назад, но поймал лишь ускользающую из пальцев ткань.
– Я сегодня чуть не повесил твоего отца. А теперь он забрался на Стену.
Горький смешок.
– Не стоит беспокоиться о нем, раз он всё равно умер в твоих мыслях.
Не слишком ли много позволяет себе рабыня, вяло подумал Маллон. Он уже давно понял, что ничего не может с ней сделать.
– Читай.
Сати встала рядом и расправила веревку на бортике балкона. Солнце зацепилось краешком за Стену. Высоко на незаметном уступе скалы мелькнуло светлое пятнышко. Маллон представил, как Акура свесил ноги вниз и взирает на свою крепость, своё плененное племя, своих поработителей. Вечерний ветер развевает редкие волосы, теребит бороду и усы, треплет складки одежды.
* * *
Старик не свалился со скалы ни в тот, ни на следующий день. Его светлые одежды были видны отовсюду. Иногда он медленно переползал к водопаду – жалким струйкам, сбегающим по Стене вниз, в крепость. Иногда забирался чуть выше, иногда спускался почти на расстояние полета стрелы. Почти.
Сухие горные растения показывали ему щели в камнях. Как и все жители племени, Акура привык лазить по скалам с детства. В отличие от тучных радж провинций, лежащих к юго-западу, он не был сказочно богат. Не было и дня – в той, прошлой, свободной жизни, – когда бы ему не приходилось работать наравне со всеми остальными.
Цепкие пальцы легко удерживали невесомое тело. Кое-где в расщелинах можно было найти съедобные ягоды. Беспечные птицы вили на Стене гнёзда, считая, что здесь они в безопасности. Зря. Никто и нигде не может чувствовать себя в безопасности. Когда Акура позволял себе разорить кладку, то мысленно просил у птиц прощения.
Из веревок, которыми его так неумело связали эллины, старик сплел себе люльку, чтобы не упасть во сне. Он закрепил ее, забив осколок камня клином в узкую прореху между тёмными шершавыми плитами. Блестящие разводы на поверхности скалы складывались в сложные узоры. Здесь жила выходила наружу.
На седьмой день Акуру попытались снять. Трое жилистых эллинов, помогая друг другу, медленно поползли вверх. Они использовали короткие кинжалы там, где не могли ухватиться пальцами. Несмотря на брань надсмотрщиков, соплеменники Акуры замерли, запрокинув головы. Три точки медленно поднимались к одной.
Старик медлил. Сначала он сместился в сторону, потом осторожно поднялся вверх и еще вверх. Когда эллины почти добрались до его люльки, Акура, к этому моменту зависший на полстадии выше, мысленно попросил у них прощения. Расположился на площадке шириной в ступню и взвесил в ладони первый из приготовленных булыжников. Дурни связали себя друг с другом ремнями, поэтому отправились вниз одновременно. Хлысты надсмотрщиков работали не переставая.
Больше эллины не пытались добраться до Акуры. Зато однажды на рассвете он увидел, что больше не один. Четверо юношей поднялись к нему прямо из провала. Им пришлось для этого убить стражника, но они попросили у него прощения. Им удалось принести с собой несколько мотков веревки, и даже железные клинья, с помощью которых на руднике раскалывают особенно твердые глыбы.
Теперь на самых сложных тропинках появились надежные подножки. Спуская друг друга на веревках, юноши научились дотягиваться до птичьих гнёзд на таких уступах, куда Акура никогда бы не добрался.
В нескольких местах, где ветер истер породу в песок, они сделали маленькие склады ягод, птичьих яиц и камней на случай нового нападения. Иногда Акура вытягивал из расселин длинные гибкие корни ползучих растений, завязывал на них короткие ободряющие послания и сбрасывал вниз, в рудник.
День за днём Маллон наблюдал, как на недостижимой высоте разрастается едва заметная паутинка вертикального города. Еще десять рабов исчезли безлунной ночью. Они унесли кирки и убили еще одного стражника. Под утро беглецов заметили уже достаточно высоко на Стене. Медарх без спешки посылал почти в зенит стрелу за стрелой. Но семеро рабов всё равно ушли.
Маллон беспокоился. Не из-за Акуры и его небесного города – вряд ли многие из рабов способны вскарабкаться по отвесной скале. Этой весной должны были прибыть передовые отряды армии Филиппа Третьего Александрида – ассирийские лучники, хеттская пехота, персидская конница. Маллон ждал их и втайне надеялся на разрешение императора присоединиться со своей сотней к походу на север, через горы, в таинственную страну Чжоу. В конце концов, он воин, а не надсмотрщик. Да и золота, отправленного им в метрополию, хватило бы на любую откупную.
Но шли месяцы, а даже слухов о приближающемся воинстве не появлялось. Маллон щедро оплачивал болтливость торговцев, поставлявших провиант в гарнизон, справедливо полагая, что связь с внешним миром лишь через наместника – это недальновидно.
Еще несколько рабов попытались уйти на Стену. Но в этот раз ночную стражу врасплох не застали – кое-кого из беглецов для острастки убили на месте, а остальных загнали в рудник. Когда взошло солнце, превратив небо из чёрно-синего в чёрно-розовое, то вскоре заметили последнего из сбежавших, неуклюжего долговязого подростка. Он висел на кончиках пальцев на скользком уступе и тихо скулил.
Медарх вынес из казармы свой знаменитый лук, осененный еще в Элладе прикосновением Диониса, но Маллон остановил начальника охраны повелительным жестом. Пусть рабы не думают, что им помехой только наши стрелы. Когда солнце поднялось выше, Стена стала серой, а небо белесым, подросток по-заячьи заверещал и скользнул вниз.
Вернувшись в дом, Маллон долго смотрел на веревку с тремя узелками – она так и лежала там, где ее положила Сати. Рабыня молчала и отвечала только на прямые вопросы. Ночью Маллон стискивал в ладонях ее податливое тело, но Сати оставалась для него такой же недоступной, как небесный город ее отца.
Следующей ночью двум охранникам воткнули в голые ноги шипы, смазанные какой-то отравленной гадостью. Оба не дотянули до утра. Из рудника никто не исчез.
Торговец вином первым принес дурную весть. В городе только и разговоров, что о восстании пяти царств. Сплетничали, будто Филипп и Александр не поделили далёкое северное междуморье, будто из диких степей навстречу персам выдвинулась несметная армия кочевников…
– Медарх, – сказал Маллон, – скоро тебе придется уводить людей.
* * *
Масло зачадило, огонь в лампадах померк, и тьма подступила ближе. Душная, липкая, живая и опасная тьма. Нет, дело не в гигантских кошках и не в выползших на охоту змеях – это лишь зверьё: мышцы, когти и зубы. На звериную хитрость человек ответит стократно.
Этот мрак страшен сам по себе. Он подбирается к тебе из-за спины, прячется в углах, слоится под ногами. Чёрная вода хаоса, чёрный дым дыхания закованных титанов. Там, в каменных глубинах, они давно разбрелись по всему подземному миру и рвутся наверх. Они задирают головы и нюхают такую близкую и желанную свободу. А ядовитый выдох гасит пламя в лампадах, и мечутся во сне бесстрашные ветераны, прорубившие свой путь через Граники, Исс, Персеполь, Варанаси, Уджайяни… Где, как не здесь, на краю мира, титанам искать лазейки в мир людей, чтобы снова восстать против богов?
Серпик нарождающейся луны презрительно усмехался из своей небесной юдоли. Бейся, бойся, Маллон, стременной Богоизбранного. Вчера ты подавал дротики в правую руку повелителя мира, а сегодня – лишь тридцать лет спустя – почти безразлично ждешь, что остриё стрелы или отравленный шип прервет твой никчемный век. Смейся, Маллон, переживший собственную славу, майся, Маллон, растерявший веру, превратившийся из воина в надсмотрщика.
Где твои братья, Маллон? Где Терсий, жив ли еще, и удалось ли престарелому Сципиону подкрасться к городам Гасдрубала сквозь раскаленные пески? Где Феодокл, под началом самого Александра Александрида, да пребудет с ними Афина, ушедшего вверх по Нилу на покорение царств, скрытых даже от мудрого Птолемея?
Дрожат куцые язычки пламени, не в силах разогнать темноту.
– Зачем, Сати? Сколько они намереваются просидеть на плоской стене в самодельных гнёздах?
– Ты спрашиваешь, не наскучила ли им свобода?
– Раб не может стать свободным. Потеряв одного хозяина, он тут же попадет к другому. Даже сидя на своей скале, он остается рабом.
– Ты забыл, что это вы принесли нам рабство, Маллон. Когда я была ребенком, в нашем городе никто не принадлежал никому. И я с болью вспоминаю то время.
Маллон пустыми глазами уставился в темноту.
– Мир принадлежит сильным, Сати. Не обманывай себя. Если бы ваш город захватили не мы, то это сделал бы любой, кто не поленился прийти сюда с двумя сотнями воинов. Вы слабые, и рабство для вас – единственное спасение.
– А ты не думал, что на свете может быть особое место, где не важно, слабый ты или сильный? Где нет власти? Где никто не заставит тебя делать что-то против твоей воли?
Сати придвинулась к нему и тихонько погладила по голове, как маленького мальчика. Маллон насупился:
– Ты говоришь о диковинных вещах. Это выдумка, глупая выдумка, больше ничего. Это идет поперек всему, что есть в этом мире, это как… как…
– Как Стена, – подсказала Сати.
* * *
– Да будет день твой легким, как северный ветер, и сладким, как мёд, любезный моему сердцу великий воин Маллон!
– Нет большей радости для меня, чем лицезреть дорогого гостя, а ты, без сомнения, дороже тысячи добрых гостей, о мудрейший и справедливейший Андрагупта!
– Открой же ворота, доблестный Маллон! Не заставляй гостя топтаться на пороге! Спустись с башни и обними своего друга!
– С радостью сделал бы это, несравненный Андрагупта! Но меня тревожит выражение лица воина за твоей спиной. И еще одного за его спиной. И еще трёх сотен отважных лучников и мечников, составивших тебе компанию в пути через дикие джунгли!..
Андрагупта улыбнулся шутке. Рубин, украшающий его чалму, блеснул, как капля свежепролитой крови.
* * *
– Ты слышал об учении Гаутамы? – спросила Сати.
Маллон брезгливо поморщился:
– Ты говоришь о давно умершем дурачке, который не мог раздавить муху или прихлопнуть комара?
Сати тихо вздохнула.
– Ты столь же прямолинеен, что и все эллины, каких я видела в твоей армии.
– Что же ты замолчала?
– Я хотела сказать, что учение Гаутамы не прижилось у нашего народа.
* * *
Маллон лёг на камни, ногами к Стене. Теперь она превратилась в бескрайнюю черную равнину, упирающуюся в небесную твердь. А мир, где величайшая империя пошла трещинами, оставив в диком краю горстку своих сыновей, распростерся у него над головой. Мир, где изящно изогнутые луки воинов Андрагупты уже выцеливают всё, что шевельнется между зубцами крепостной стены.
Но на стене будет тихо и пустынно. Маллон не завидовал наместнику. Не так-то просто сделать первый шаг. Тебе сейчас страшно, Андрагупта, – ведь ты вознамерился выступить против наследников Богоизбранного, отщипнуть кусочек от их бескрайнего царства.
А промедление раджи – это лишние пройденные стадии для Медарха и восьмидесяти пяти эллинов, покинувших крепость на рассвете. Для них – и для семи самых быстрых юнош, спустившихся со Стены, чтобы стать проводниками. Для них – и для семи сотен женщин, стариков, детей, уходящих по доброй воле на северо-запад, в горный край, где снег не тает даже летом, где легко дышать, но тяжело двигаться, спешащих туда, куда не пройдут быстрые конники Андрагупты.
Хищная птица, раскинув остропалые крылья, кружила далеко в небе над гладью Стены. Маллон попытался представить, что она видит с небес.
Среди курчавых темно-зеленых холмов – будто черный клинок вонзился в землю, застрял в ране, оставил свою плоскость вечным напоминанием о силах, неподвластных ничтожным людям. Кто-то из воинов уверял, будто пораженный Зевсом древний северный бог, падая, отбросил свой топор так далеко, что тот перелетел Дакию, Ассирию, Персию, Бактрию и воткнулся здесь…
Маллон услышал возбужденный гомон из-за крепостной стены – скоро начнется штурм. Он поднял лук и одну за другой выпустил все стрелы – с лёгким пением они перелетали через главные ворота и, возможно, находили цель по ту сторону.
Потом, отбросив лук и поправив смотанную у пояса веревку, Маллон подошел к Стене, разулся, убрал в заплечный мешок мягкие сапоги телячьей кожи. Нащупал босыми пальцами удобный уступ, подтянулся на руках, переступил, огляделся, сдвинулся в сторону, подтянулся…
Он вырос в горной стране, и страха высоты не было. Он вырос воином, а тому, кто подавал дротики самому Александру Великому, не пристало бояться чего-либо в подлунном мире.
Там, внизу, резвые и быстрые воины с закругленными саблями один за другим взбирались на крепостную стену. Еще чуть-чуть – и ворота крепости распахнулись, впуская гарцующего на коне раджу. Нет, Андрагупта, то ли конь у тебя не тот, то ли… Маллон вспомнил тяжелую поступь Буцефала, его могучие вздымающиеся бока, огромные черные глаза…
Первая стрела чиркнула о камень где-то недалеко. Еще и еще одна, но всё время ниже, чем полз Маллон. Через несколько минут он выбрался на достаточно широкий – в ладонь – уступ, где можно было спокойно постоять, давая остыть перенапряженным пальцам и икрам.
Чирк… чирк… Стрелы как хворостинки бились о скалу – совсем ненамного, но ниже уступа. Маллон вдруг ни с того ни с сего рассмеялся и снова полез вверх.
Первый узелок, похожий на можжевеловую шишку, означал «еще не поздно» или «еще можно». Почти твоё имя, сказала Сати. Ведь «маллон» означает «возможно» или я ошибаюсь? Какой же у нее красивый голос.
Ему попадались на пути вбитые в трещины железные штыри, и Маллон благодарил тех, кто облегчил ему путь.
Второй узелок – как змея, и кажется очень крепким. Но стоит потянуть чуть сильнее, как расплетается без следа. Он означает «всё» – видимо, чтобы люди не забывали, как быстро всё превращается в ничто.
А последний узел – будто сжатый кулак. «Изменить», «исправить», «поменять», «решиться» – много разных смыслов, но все в одном: только твоя воля способна вызвать действие.
Еще не поздно всё исправить, Маллон… Он усмехнулся, вспомнив, как обреченность в глазах рабов сменялась осторожной, недоверчивой радостью. Он вспомнил, как Сати впервые за десять лет по-настоящему улыбнулась. Вот только какой же скользкий выступ…
Пальцы левой ноги не нашли опоры, и Маллон повис на руках. Правая нога стояла надежно, но очень, очень в стороне. Он почувствовал, как липкая капелька пота скользит по брови, скуле и капает с подбородка вниз.
– Здравствуй, хозяин, – раздался голос откуда-то сверху. Надтреснутый голос старого человека. Маллон поднял голову.
Акура почти как ящерица висел прямо над ним. В свободной руке старик сжимал острый камень. Они одновременно посмотрели на пальцы Маллона. Где-то в вышине тревожно закричала птица.
Маллон чувствовал, как его оставляют силы, но не собирался сдаваться. Воины погибают в бою, от руки врага. Старик подполз чуть ближе и пристально посмотрел Маллону в глаза.
Время замедлилось, замерло, застыло.
А потом Акура отбросил камень в сторону: