Ночное небо засеребрилось. На поляне словно бы из света звезд соткалась фигура. Талеанис уже знал ее.
Довольно высока, очень хорошо сложена, хотя для эльфы несколько крупновата. Длинные черные волосы спадают до бедер, одежда простая и удобная, кожаную куртку покрывают нашитые металлические кольца. На перевязи висит длинный меч в потертых ножнах, голову охватывает венец из звезд. На красивом лице – тонкий шрам, начинающийся над левой бровью, изгибающийся через висок по скуле и оканчивающийся на подбородке. Меняющие цвет темные глаза абсолютно спокойны, в них читается уверенность в себе, некая толика усталости и тоски и лютая ненависть. Ненависть к стоящему перед богиней существу.
– Вот мы и встретились, Левиафан.
Глава VIII
Осознание Танаа
Близился рассвет. Арна шла по дороге, полной грудью вдыхая предутренний воздух и наслаждаясь легким, едва заметным ветерком, еще несущим в себе освежающую прохладу ночи. В сезон жары она предпочитала идти ночью, а днем спать где‑нибудь в тени деревьев или на берегу реки.
Медленно начинал наливаться бледно‑розовым горизонт. Не в состоянии видеть, девушка тем не менее остро чувствовала подобную невыразимую красоту. Она остановилась на несколько секунд, впитывая ощущение пробуждения нового дня.
Начинался сороковой день пути Арны. Она приближалась к границам Париаса и Империи.
Девушка уже задумалась, где искать пристанище на день, как вдруг почувствовала впереди присутствие людей. Через полчаса она вышла к таверне.
Небольшое двухэтажное здание, пристройка, конюшня… обычная придорожная таверна, вокруг которой раскинулась деревенька домов на двадцать. Арна во многих таких побывала в своих странствиях. Привычно опустив на глаза повязку и достав из‑за спины посох, она поднялась по ступеням крыльца и вошла.
В небольшом зале пахло кегетовой
note 12
кашей и мясом. Несколько человек – Танаа легко считала их ауры – спешно завтракали, торопясь в дорогу. Хмурый пожилой трактирщик‑париасец за стойкой наливал эль в толстую деревянную кружку. Девушка‑служанка протирала столы.
Приблизившись к стойке, Арна попросила миску каши и стакан молока, да еще комнату на день. Париасец, окинув ее раздраженным взглядом, ответил:
– Два агина.
Цена была, мягко говоря, неоправданно завышенной. Да и не было у Арны таких денег.
– Я – бродячий менестрель, – светло улыбнулась она трактирщику. – Если желаете, я сыграю в вашей таверне вечером…
Такая ситуация повторялась не раз и не два. И она знала, чем все закончится.
Глаза париасца заблестели. Менестрель – значит, посетители, как бы не устали они с дороги, задержатся в зале послушать. Они будут сидеть и слушать, то есть будут заказывать выпивку. Однако он был бы плохим трактирщиком, если бы просто согласился.
– Я не плачу всяким бродягам за то, что они потренькают на лютне в моей таверне, – грубо сказал он.
– Я и не прошу платы, – вновь улыбнулась Танаа, – и готова играть здесь вечером за миску каши, стакан молока и место в общей комнате…
Спустя пять минут перед ней уже стояла порция кегета и стакан. Поев, Арна пошла спать.
Вечером небольшой зал таверны был полон. Хозяин постарался, чтобы все его постояльцы узнали, что перед закатом будет играть менестрель, и потому, когда Арна спустилась, свободным оставался лишь стол по центру, специально оставленный для нее. Улыбнувшись и поздоровавшись, девушка выпила стакан подогретого молока, который не пожалел для нее трактирщик, и расчехлила лютню. Тонкие, но сильные пальцы коснулись струн, и чистый голос взлетел к небу, темнеющему за окном.
Мы умели летать к звездам,
Мы держали в руках пламя…
Но остыли в глазах слезы
И развеялась сном память.
В пропасть мчатся века‑кони.
Что же будет теперь с нами?
Тот, кто смотрит назад, – помнит,
Тот, кто смотрит вперед, – знает.
Распинать на кресте Веру
И Свободу швырять в пламя –
Не положено нам ведать,
Что слепыми творим руками.
Чья вина, что клинки боли
Распороли Любви знамя?
Тот, кто смотрит назад, – помнит,
Тот, кто смотрит вперед, – знает.
Затихли разговоры и перешептывания, смолкли даже говорливые внучки трактирщика – местные служаночки… Молча слушали невозможную, тянущую к небу и очищающую душу мелодию, и с удивлением вслушивались в слова – неужели все и в самом деле так? Никто из них никогда не задумывался, что есть что‑то поважнее поля и домашнего быта, интереснее, чем обсуждение чужой семейной ссоры и гадания на урожай, серьезнее, чем болезнь скотины и подгнивающая из‑за чрезмерно обильного дождя недозрелая пшеница… А эта слепая девочка пела им, простым крестьянам и наемникам, воинам и торговцам, земледельцам и ворам, пела о Сути, и они пытались ее понять… И многие вспоминали, что ведь когда‑то, еще детьми, они умели летать к звездам и держать в руках пламя, но, повзрослев, разучились – и звезды их погасли за ненадобностью, а огонь затих под порывами жестокого ветра жизни…
Кто обуглен в лучах славы,
Кто прошел все круги Ада,
Никогда не сравнит слабых
С равнодушным тупым стадом.
Сделать душу ручным зверем –
Это вряд ли когда выйдет.
Тот, кто смотрит назад, – верит,
Тот, кто смотрит вперед, – видит.
Если разум виной скован,
Если ладан сердца сушит,
Кто разбудит набат Слова,
Кто раскроет слепым души,
В Храме Истины став стражем,
Кто осилит дуэль с ложью?
Тот, кто смотрит назад, – скажет,
Тот, кто смотрит вперед, – сможет.
note 13
О многом еще пела Арна в тот вечер, и люди слушали ее. Слушали – и пытались понять. А когда смолкла музыка, и Танаа убрала лютню в чехол, на стол, за которым она сидела, полетели монеты. Золотые агины, серебряные секеры и медные кини. Люди подходили, кланялись и молча, лишь взглядом благодарили слепую девушку, которая пусть на мгновение, но вернула их в святой и благословенный мир крылатой мечты.
Около полуночи Арна, поужинав и собрав вещи, вышла из таверны. Улицы деревни давно опустели, дверь трактирщик запер за девушкой. С неба светила полная, похожая на серебряное блюдце, луна и россыпи бриллиантовых звезд, а ночной ветер нес ароматы дальних странствий… Танаа глубоко вдохнула этот ветер, каждого странника зовущий вдаль, за грань, и замерла, кожей впитывая сияние луны…
Прекрасна была эта ночь. Слишком, наверное, прекрасна… Арна запрокинула голову, обратила лицо к небу, полностью сливаясь сутью своей с мерцанием звезд и песнью ветра, – и не заметила приближающиеся к ней со спины тени.
Первый удар пришелся по затылку. Тяжелая палица бесшумно вспорола воздух и швырнула девушку на землю. На миг у Танаа потемнело в глазах, она ободрала щеку, коснувшись твердой, вытоптанной почвы, но уроки в монастыре Дан‑ри не прошли даром. Сгруппировавшись в падении, она перекатилась через голову и вскочила на ноги, выдергивая из петель за спиной посох и перехватывая его двумя руками для ответной атаки…
И рухнула на землю, выпуская оружие и сжимая ладонями виски. Арну скрутил приступ жестокой боли, разрывающей ее на части…
Ее окружало нечто мерзкое до такой степени, что хотелось немедленно умереть, провалиться сквозь землю, вспыхнуть и сгореть – лишь бы не чувствовать ЭТО… Где‑то в глубине сознания четко ощущалось неизвестно откуда взявшееся понимание – это всего лишь мысли и чувства тех, кто решил поживиться богатой выручкой девушки‑менестреля, но Танаа не могла принять и понять, что разумные бывают и такими… Она не чувствовала сыпавшихся на нее ударов – твари в человеческом облике избивали жертву ногами – и не ощущала боли в сломанных ребрах. Всю физическую боль заглушала боль душевная – Арна не могла принять и поверить, что по земле ходит подобная мразь.
– Кошель бери, кретин!
– Чтоб ее, где она его сныкала?
– Я знаю? Ищи, отродье Ярлигово!
– Слышь, робяты, а мож, эта, ее того?
– Ковыль дело треплет, девка красивая…
Слова долетали как сквозь плотную завесу… Девушка даже не понимала, что с ней собираются сделать.
Кто‑то потянулся к завязке штанов, другой нелюдь рванул рубашку, обнажая маленькую девичью грудь… И тут на сознание Арны опустилась кровавая пелена.
Рывок, поворот на земле, захват ногами и резкое движение – ублюдок, первым предложивший изнасиловать девушку и первым же пытавшийся стянуть с нее штаны, упал на землю со сломанной шеей. Плавным движением Танаа перетекла в нижнюю стойку из положения «лежа», ударила ребром ладони – наугад, ориентируясь на хриплое от вожделения дыхание, – и вбила кадык еще одного ублюдка в позвоночник. Прыгнула назад, приняла на скрещенные руки удар палицы, сильно толкнула оружие на его владельца, метя в солнечное сплетение, – тот рухнул, задыхаясь и хрипя. Обернулась к последнему – он уже пытался развернуться и бежать – и вновь прыгнула, сбивая его с ног, ударила растопыренной пятерней в лицо, ослепляя…
Арна очнулась спустя полчаса. Она бежала по дороге – нет, не бежала – неслась, словно бы сам Ярлиг мчался за ней по пятам. Руки девушки были в крови, да что там руки – вся она была перемазана чужой и своей кровью. Перед глазами стояла жуткая картина – пять человеческих тел, изломанных и искалеченных, были брошены прямо на дороге…
Она рухнула на колени. Девушку била дрожь, и в сознании неумолимо билась одна‑единственная мысль: «Я убила человека. Лишила жизни, не мною данной, разумного…»
Она вновь пришла в себя где‑то в лесу, когда ночь близилась к завершению. Различив невдалеке журчание речушки, Арна добрела до нее и буквально рухнула в холодную воду, остервенело отмывая кровь и грязь.
Выбравшись из ручья, она кое‑как перебинтовала переломанные ребра и молча растянулась на траве. Девушка лежала, невидяще глядя в рассветное небо. Мыслей не было. Вообще. Мир рухнул, разлетелся вдребезги и остался россыпью осколков рядом с пятью трупами на дороге…
Стоп. С пятью трупами? Арна четко помнила первого, которому сломала шею, второго, с разбитой гортанью, третьего – ему Танаа резким ударом основания ладони вбила нос в мозг, и четвертого, сломавшего спину при падении. На грани восприятия она помнила и пятого – светловолосого имперца с холодными серыми глазами. Он стоял в стороне, с надменной ухмылкой человека, привыкшего к тому, что ему повинуются, наблюдавшего за избиением. И помнила его, лежащего на спине, с широко открытыми глазами, в которых застыло безмерное удивление.
– Но я же его не убивала… – тихо простонала девушка.
Вспышка. Боль. Воспоминание.
– Неплохо, девчонка. Это было интересно, – бросил он, переступая через труп одного из своих приятелей. – Это все, на что ты способна?
Не помня себя от ярости и ненависти, снедающих изнутри, Арна прыгнула на него, в полете нанося серию смертоносных ударов. К ее величайшему удивлению, от половины атак светловолосый увернулся, остальные заблокировал. Танаа отлетела к краю дороги, упав, перекатилась и вновь вскочила на ноги. Противник ее стоял как ни в чем не бывало, скрестив руки на груди.
– Совсем неплохо…
Она вновь кинулась. На сей раз он не был столь сдержан – Арне потребовалось несколько мгновений, чтобы прийти в себя после удара о землю.
– Неплохо – но и только… Скучно.
Он сказал это каким‑то мертвым тоном, без тени эмоций. И шагнул вперед.
Казалось, светловолосый просто прошел мимо. Но неведомая сила рванула поднимающуюся на ноги Танаа и швырнула на придорожные камни. Девушка ударилась головой о камни – и потеряла сознание.
Вздрогнув, Арна провела рукой по лицу. Это казалось фантасмагорическим бредом. Она отчетливо помнила цвет волос и глаз имперца, выражение его лица, отчетливо осознавала внешность каждого из убитых – при том, что не могла видеть их. Но воспоминания настойчиво лезли в голову.
Она уже не видела своего убийцу – ощущался он именно как убийца. Не видела, но чувствовала, как он с какой‑то омерзительной жалостью заносит руку для последнего удара. Меркли звезды, небо становилось грязно‑серым… А в сознании пылало багряное пламя. Неосознанно, интуитивно Арна потянулась к нему, зачерпнула мысленно ладонью пригоршню огня – и швырнула в светловолосого. И успела почувствовать его безграничное удивление за миг до того, как оборвались последние нити, связывавшие имперца с живым миром.
Он упал, удивленно и мертво глядя в лицо звездам. И Арна, подхватив посох и лютню, бросилась бежать.
Прислонившись спиной к дереву, она сидела, обхватив колени руками. Не понимая, что происходит, Арна тем не менее, пыталась хотя бы осознать. Раз за разом она вспоминала все подробности боя, все свои ощущения, анализируя каждое мгновение. И споткнулась на переходном моменте между атакой нелюдей и своим безумием…
Когда чьи‑то потные, грязные руки коснулись ее тела, Танаа словно сошла с ума. Она почувствовала презрение, вожделение, жажду наживы и абсолютное отсутствие хоть какого‑то осмысления происходящего. Словно бы осознанно творила мерзость и считала, что так оно и должно быть…
Арна вздрогнула. Она готова была поклясться, что не чувствовала ничего подобного, но в то же время ощущения из памяти читались, как, казалось бы, свои…
Вскочив, девушка подхватила мешок и лютню и бросилась бежать. Она не разбирала дороги – интуиция и гипертрофированное чутье вели ее вперед. Нет, Танаа бежала не к цели – наоборот, она бежала дальше, дальше, прочь от осознания, ибо слишком страшным было то, что она обрела.
Только к вечеру Арна нашла в себе силы успокоиться. Она шла по лесной тропинке, задумчиво проворачивая в пальцах посох, и пыталась подобрать название тому, чем была одержима.
Солнце склонялось к закату. Причудливо расцвеченное закатом небо медленно темнело.
Она устала за день. Отдохнуть так и не удалось, и сейчас Арна искала место, где можно было бы спокойно переночевать, благо жара спала и можно было идти и днем.
Удовлетворение. Радость. Сочувствие.