За два часа рота прошла расстояние «довольно большое, где-то метров сто — двести». Потом огонь усилился до невозможности. Укрепрайон немцы обороняли совместно с власовцами, а тем сдаваться было нельзя, и они дрались до последнего.
Смерть, казавшаяся наиболее логичным завершением той гиблой атаки, обошла Мошенника стороной, оставив в числе тех, кто выжил. Тех, кто искупил. Один из десяти. Тридцать два из трехсот шестидесяти. Все раненые. Не раненых — никого. Роты больше не было.
В тыл Мошеннику пришлось добираться самому. Дошел до единственного уцелевшего дома, который стоял прямо посреди поля. Оказалось — медсанбат.
Захожу, а места в доме уже нет. И сплошь лежат одни мертвецы. Ну и меня положили среди мертвых, куда ж деваться-то.
Живых в этом доме было всего несколько человек — группа артиллеристов, которые пили в подвале трофейный спирт. Они-то и позвали к себе раненого парнишку.
Спустился к ним. Напились, и я заснул. Утром, чуть только начался рассвет, типичный такой звук снаряда на излете. И-и! И пробивает стену этого дома, разрывается на полу. Разбросало всех раненых, поубивало, покалечило. А за ночь много ребятишек на этот дом выползли. Я из подвала выхожу — а в доме фарш. Артиллеристы остались целы. И я с ними. Обратно повезло.
Как добрался до полевого госпиталя, Иван Петрович уже не помнит. К тому моменту он уже умирал. От потери крови постоянно проваливался в беспамятство. Хирург вытащил его карточку первой, выкрикнул имя. Он услышал, захрипел: «Я-я-я»„. Если бы в очереди на операцию он оказался хотя бы вторым, уже не дотянул бы.
Свою вину перед Родиной Горин искупил дважды. Буквально через несколько секунд после того, как в тело над левой лопаткой вошел осколок, руку разорвало пулей. Рука срослась, а пробитое легкое могло свободно дышать только на даче, где нет городского смога.
Мы сидели на террасе. На коленях у Ивана Петровича была старая, прожженная, дырявая шинель, которую он латал защитного цвета нитками. На столе — трубка. Несмотря на ранение, курить он так и не бросил.
Небо-то, смотрите, какое красивое, — говорил Иван Петрович. Затем продолжил: — Подельник мой, Колька Рогозин, с которым вместе шли по делу и вместе оказались в штрафбате, погиб в первые же секунды боя. Только сделали первый шаг, пуля угодила ему прямо посередке лба. Он даже и почувствовать ничего не успел. И вот я жалею, что знаю, где он погиб, как погиб, а матери его не сообщил…
Когда я уже уходил, меня остановил зять Ивана Петровича:
— Он ничего вам не сказал о своем втором ранении? Он проговорился об этом один-единственный раз. Вторая пуля, которая попала ему в руку, — она прилетела сзади, со спины. Он уверен, что ребятки специально его подстрелили. Они считали, что Мошенник обязательно должен был выжить. Потому что он был не такой, как все. Стихи им читал, Шекспира. Чистый мальчик был, светлый. Ребята знали, что он хотел стать художником.
Он стал не просто художником. Жизнь он прожил так, словно выплачивал кредит своим ребяткам-штрафникам за этот выстрел. Заслуженному деятелю искусств, кандидату искусствоведения Ивану Петровичу Горину удалось создать уникальный институт — НИИ реставрации, бессменным руководителем которого он проработал до 1993 года. Реставрировал Бородинскую панораму и знаменитую «Данаю». Работал в Болгарии, Чехии, Беларуси, Камбодже, Вьетнаме. Последняя работа — реставрация памятника Минину и Пожарскому. Его картины выставлены в Русском музее, Дрезденской галерее, Музее современного искусства Амстердама, частных коллекциях Франции, Германии, Англии, США, Мексики, Индии.
Он был бессребреником и вольнодумцем. Укрывал фонд Солженицына. За связи с диссидентами заработал 20 выговоров по партийной линии, но так и не был смещен с должности — заменить его было попросту некем…
Новая газета. 2005. 26 сентября.
Шатилов В.М
ВЫСОТА ЗАОЗЕРНАЯ
…Полк Н.Н. Балынина (469-й стрелковый полк. — Сост.) занимал участок вдоль северной части озера, там, где Ученое суживалось, превращаясь в короткую и неширокую протоку, соединявшую его с озером Хвойно. На другой стороне вдоль протоки возвышалась довольно крутая, поросшая кустарником и редким лесом высота с отметкой 228,4. Господствуя над окружающей местностью, она представляла огромную тактическую ценность.
Наши называют ее высотой Заозерной, не любит народ приметные места безымянными оставлять, — говорил Балынин. — Укреплена она здорово. Видите, три ряда траншей.
Мы находились на батальонном наблюдательном пункте, хорошо замаскированном, имеющем широкий обзор. Припав к стереотрубе, я просматривал лесистый, сильно укрепленный врагом склон.
Обзор оттуда в нашу сторону километров на десять, — продолжал Балынин. — Немцы, говорят, называют ее «высота Глаз». Чувствуют они себя здесь очень спокойно. Считают, видимо, позицию свою неприступной. Активности не проявляют. Вчера за весь день ни одного выстрела не сделали.
Я смотрел на возвышенность и не мог оторвать от нее глаз: до чего же хорошая позиция! Захватить ее — и мы будем контролировать местность, простирающуюся далеко на запад. Но осуществимо ли это? И если осуществимо, то какой ценой? Не окажется ли победа пирровой? Единственно, на что мы могли делать ставку, — это на внезапность. Словом, обо всем этом надо было крепко подумать. И не одному, а сообща. Тут же я обратился к командиру полка:
— Товарищ Балынин, прошу вас поразмыслить над возможностью захвата Заозерной. Поработайте вместе с Коротенко. Денька через два доложите мне свои соображения.
В блокноте пометил: «Сегодня вечером дать задание начальнику разведки дивизии майору Коротенко, чтобы он подготовил необходимые разведданные».
Следующие дни и я, и офицеры штаба находились в полках. С утра до вечера в перелесках звучали команды, гремели выстрелы и взрывы фанат. Подразделения учились всем видам боя. Специальные тренировки проводились по преодолению вброд мелких водных преград. С наступлением темноты отрабатывались боевые действия в ночных условиях. Занятия планировались так, чтобы не переутомлять бойцов, дать им выспаться, отдохнуть.
Через два дня Балынин доложил мне свой план штурма Заозерной. На третий день я приказал офицерам штаба дивизии, командирам полков и дивизионов собраться, чтобы на местности оценить возможности захвата высоты. Ранним утром 12 июня небольшими группами мы двинулись по заросшей, чуть заметной тропинке. Солнечные лучи почти не пробивали смыкавшуюся над нами листву. Открытые участки обходили или перебегали, прячась за кусты. По-видимому, маскировка была достаточно тщательной. Во всяком случае, неприятель не заметил нашего передвижения.
Тропинка привела нас к траншее. По ней мы добрались до укрытия, из которого хорошо были видны восточные скаты Заозерной. В бинокли начали разглядывать высоту.
Когда все подтянулись, я сказал Коротенко:
— Докладывайте.
— С этой точки виден передний край противника от протоки до опушки леса, — начал Иван Константинович. — Оборона здесь создавалась в течение двух-двух с половиной месяцев. Сейчас она состоит из двух позиций, а каждая позиция — из двух-трех траншей. Траншеи соединены между собой ходами сообщения. Ходы тянутся за высоту, в тыл. В некоторых местах имеются проволочные заграждения. Вон там минные поля. Особенно сильно укреплены подступы к высоте перед протокой. — Открыв планшетку и заглянув в карту, Коротенко продолжал: — Ширина водной преграды — от двадцати пяти до пятидесяти метров. Глубина — полтора-два метра. Все это пространство простреливается фланговым пулеметным огнем из поселка Хвойно. Кроме того, подходы к воде пристреляны артиллерией. На западных скатах, по данным нашей разведки, сосредоточено до двух артдивизионов. Занимают высоту части пятнадцатой латышской дивизии СС. С нее фашисты просматривают расположение наших войск на восемь километров в глубину, а в некоторых местах — на двенадцать. Участок этот самый спокойный. Неприятель здесь не предпринимал даже разведывательных вылазок. Видимо, считает, что и с нашей стороны невозможны какие-либо действия. Однако на ночь траншеи занимаются полностью. Перед ними выставляется сильное боевое охранение и секреты. В восемь утра подразделения отводятся на отдых в укрытия по западному склону. На месте остаются только дежурные пулеметчики и наблюдатели. С восьми до девяти — завтрак. Потом отдых. Часть солдат загорает. Между двенадцатью и тринадцатью — смена наблюдателей и пулеметчиков. В пятнадцать — обед. Наиболее удобное для атаки время — девять утра, — закончил доклад Коротенко.
Было ясно, что в принципе атака высоты может иметь успех, если к ней хорошо подготовиться и провести внезапно.
Обменявшись мнениями, мы решили, что для овладения высотой достаточно стрелкового батальона, танкового взвода, батареи орудий сопровождения и батареи для прикрытия переправы. На поддержку требовалось два артиллерийских дивизиона и дивизион «катюш». Еще два стрелковых батальона следовало выделить для закрепления на высоте и развития успеха.
Время на подготовку я распределил так: два дня — на рекогносцировку и изучение противника; три — на тренировку подразделений и один — на мытье в бане и отдых. Траншеи приказал приблизить к берегу, чтобы атака была стремительнее и неожиданнее для неприятеля. В ночь перед боем стрелковые роты, станковые пулеметы и орудия прямой наводки должны были занять положение в первой и второй траншеях.
Начало движения стрелковых рот намечалось на 9 часов, одновременно с открытием артиллерийского огня. Оставалось лишь выбрать день. Ориентировались мы на 22 июня. Ориентировались — потому, что все наши намерения могли обрести силу лишь после утверждения их командованием корпуса. Ведь то, что нами затевалось, выходило за рамки мелкой боевой стычки и не должно было идти вразрез с более широкими и общими планами вышестоящего командования.
К вечеру я вернулся в штаб. Там меня поджидал Офштейн. Он подготовил расписание тренировок. Место для них было выбрано у высоты 218,2, там, где река Великая с юга вытекает из озера Ученое. Место подходящее: все там точь-в-точь как у Заозерной.
Выслушав нашего главного штабиста — должность начальника штаба все еще не была занята, — я принялся звонить командиру корпуса. Переверткин сказал, что сам прибудет в дивизию, чтобы детальнее познакомиться с замыслом намечаемой вылазки, на месте изучить обстановку.
Он приехал к нам на следующее утро. Побывав у высоты и выслушав мой доклад, Семен Никифорович утвердил наш план.
Началась подготовка подразделений к штурму высоты. Переверткин пообещал придать нам танки и выделить две штрафные роты для форсирования протоки и начала штурма высоты. И верно, через двое суток в штаб дивизии позвонили, что обе роты направляются к нам. Взяв нескольких сопровождающих, я отправился их встречать.
Когда мы спешились на лужайке, там уже были выстроены обе роты. Их командиры — капитан Николай Зиновьевич Королев и старший лейтенант Григорий Сергеевич Решетняк — представились. Оба выглядели молодцами. Да это и естественно. Командовать штрафными ротами посылали, как правило, лучших офицеров. Каждому из них вверялось по 250 человек, осужденных военными трибуналами. Задачи перед штрафниками ставились самые трудные. Воевали там «до первой крови». Но часто первое ранение оказывалось и последним.
Я поздоровался с бойцами, назвал им себя, выразил уверенность, что и в штрафной роте они остались советскими людьми, заслуживающими доверия. Когда строй был распущен, солдаты окружили меня. Начался непринужденный разговор. Внимание мое обратил на себя молодой, стройный боец с умным, интеллигентным лицом. Выделялся он и той выправкой, подтянутостью, которая отличает человека, не случайного на военной службе.
— Как ваша фамилия? — поинтересовался я.
— Рядовой Мельников.
— Кем был до штрафной?
— Курсантом авиационного училища. Осужден за два месяца до выпуска.
— За что?
Он помялся. Потом негромко произнес:
— За незаконное хранение фотоаппарата…
Я не стал вдаваться в подробности — бывает и такое. А командиру роты сказал:
— Вот подходящая кандидатура на должность командира взвода.
— Так точно, — согласился тот, — я его имею в виду.
20 июня у нас состоялась генеральная репетиция предстоящего боя. Все получилось хорошо. Саперы подготовили переносные рогатки — ежи, противотанковые и противопехотные мины, удлиненные заряды — специальные подрывные приспособления для проделывания проходов в проволочных заграждениях, сборный мост для переправы через протоку, маскировочные заборы, которые ставились по берегу озера Хвойно, прикрывая нас от вражеских глаз с северо-западного направления. На следующий день бойцам был предоставлен отдых.
Утро 22 июня занялось бледно-розовой зарей, в разноголосом гомоне и щебетанье птиц. Бойцы, с вечера занявшие исходное положение для атаки, встретили рассвет в траншеях. Одни, свернувшись калачиком на теплой земле, дремали; другие, может быть, последний раз в своей жизни, о чем-то беседовали.
Я ночевал на наблюдательном пункте. Он размещался в блиндажах, отрытых на мысочке, вдававшемся в Хвойно. Отсюда в бинокль хорошо были видны наши траншеи, протока и обращенный к нам склон Заозерной.
На НП находилась вся наша оперативная группа: полковник Н.Е. Воронин, подполковник И.А. Офштейн, майор И.К. Коротенко, командующий артиллерией полковник А.В. Максимов и другие офицеры штаба дивизии.
Солнце вставало быстро, сдергивая с озер легкий полог тумана. Тишина не нарушалась ничем. Противник, судя по всему, не раскрыл наших приготовлений.
Томительно тянулось время, приближаясь к назначенному сроку. Я мысленно проверял себя: не забыл ли отдать какое-нибудь распоряжение? Неожиданно раздался телефонный звонок. Командир штрафной роты старший лейтенант Решетняк доложил, что неприятельские солдаты ушли на обратный склон высоты отдыхать. В первой траншее остались только наблюдатели и кое-где дежурные пулеметчики. Все шло по плану. Это меня радовало и лишний раз убеждало, что время для атаки выбрано правильно. Позвонил командир другой роты — капитан Королев. Он сообщил о том же.
Когда маленькая жирная стрелка часов добралась до цифры «9», а тонкая и длинная уткнулась в «12», тишина раскололась грохотом и воем. Дымными языками пламени черканули небо «катюши». Обращенный к нам склон Заозерной весь покрылся фонтанами земли, клубами пыли и дыма.
Встав на ступеньку, сделанную под амбразурой, я прильнул к стереотрубе. Было видно, как наши бойцы готовятся к броску вперед. Шквал артиллерийского огня не утихал. Под его прикрытием саперы начали разминировать минное поле, проделывать, подрывая удлиненные заряды, широкие проходы в проволочных заграждениях.
Вскоре дивизионный инженер майор Иван Федорович Орехов позвонил: проходы готовы.
Через несколько минут «катюши» дали второй залп, а над нашим НП взвилась стая красных сигнальных ракет. Из траншей чуть слышно донеслось:
— В атаку!
— Вперед, за мной!
— За Родину, за Сталина!
Обе роты поднялись одновременно. Бойцы проскочили протоку вброд без остановки. Артиллерия перенесла огонь на вторую неприятельскую траншею. Орудия прямой наводки били по флангам, в промежутки между боевыми порядками врага, по ожившим огневым точкам.
Довольно густая цепь солдат бежала вверх по пологому склону. Вот бойцы стали бросать фанаты. Вспыхивает дружное «ура», и фигурки в защитных гимнастерках исчезают в траншее. «Молодцы!» — мысленно восхищаюсь я. Ведь с момента сигнала прошло всего одиннадцать минут. Разгорается рукопашный бой. Гитлеровцы не выдерживают, бегут. Наши солдаты устремляются в глубь вражеской обороны.
В стереотрубу мне видна рослая фигура Мельникова, во главе взвода преследующего фашистов. Это тот самый бывший курсант, на которого я обратил внимание, когда знакомился со штрафниками. Запомнился он мне и еще по одной встрече. Вчера вечером я, находясь в нашей первой траншее, наблюдал за тем, как роты занимают исходное положение для атаки. Был там и Мельников, уже в роли взводного.
Я невольно залюбовался молодым командиром. Спокойный, сдержанный, он толково поставил перед бойцами задачу, разъяснил им, как будет осуществляться взаимодействие внутри взвода и с соседями, распорядился о маскировке. Говорил он так, будто не раз водил людей в бой. Его круглое, с пухлыми мальчишескими губами лицо было сосредоточенно и строго. Уверенность взводного передавалась солдатам, они охотно подчинялись ему. «Прирожденный командир», — подумалось мне.
Сегодня, как только в небо взвилась серия красных ракет, Мельников первым выскочил из окопа и преодолел брод, первым бежит теперь ко второй неприятельской траншее. Я слежу за ним, и мне хочется, чтобы он уцелел, остался жив.