Он бросил на нее удивленный взгляд.
– Им нужно тепло. Они умирают, если покидают рифт.
Роуэн кивает:
– Это занимает какое‑то время, даже при четырех градусах. Большинство из них просто держится внизу, у источников, где всегда тепло и можно переждать холодные периоды между извержениями. Но глубинная циркуляция очень медленная, понимаешь, и если они покидают рифт, то погибают, прежде чем находят другой источник. – Она глубоко вздохнула. – Но если они минуют эту границу, понимаешь теперь? Если попадут в окружающую среду, которая не столь соленая и не такая холодная, то все их преимущества вернутся. Это будет все равно, что драться за обед с чем‑то, что ест в десять раз быстрее тебя.
– Ясно. Я несу внутри себя Армагеддон. Да прекрати, Роуэн. За кого ты меня принимаешь? Эта штука эволюционировала на дне океана, и она что, может просто запрыгнуть в человеческое тело и на попутке добраться до города?
– Человеческая кровь теплая, – Роуэн уставилась на свою половину стола. – И не такая соленая, как морская вода. Эта штука на самом деле предпочитает жить внутри тела. Она обитает в рыбах веками, вот почему они вырастают иногда такими огромными. Нечто вроде… внутриклеточного симбиоза, по‑видимому.
– А что тогда… насчет разницы в давлении? Как нечто, развившееся при четырехстах атмосферах, может выжить на уровне моря?
Поначалу у нее не было ответа на этот вопрос. Через мгновение слабая искорка озарила глаза:
– На самом деле ей лучше тут, наверху, чем там, внизу. Высокое давление подавляет большинство энзимов, задействованных в метаболизме.
– Тогда почему я не болен?
– Как я уже говорила, она экономична. Любое тело, содержащее достаточно микроэлементов для ее питания, какое‑то время продолжает действовать. Но долго не живет. Они говорят, со временем твои кости станут хрупкими…
– И все? В этом вся угроза? Чума остеопороза? – Скэнлон громко рассмеялся. – О да, зовите дезинсекторов и всеми силами…
Звук от удара руки Роуэн по столу прозвучал как выстрел.
– Позволь рассказать тебе, что случится, если эта штука вырвется наружу, – тихо произнесла она. – Поначалу ничего. Нас очень много, понимаешь. Поначалу мы одержим верх чистым количеством, модели предсказывают множество стычек и ложных стартов. Но в конце концов она закрепится. Потом победит обычные бактерии разложения и монополизирует нашу неорганическую питательную базу. Это подрежет всю трофическую пирамиду на корню. Ты, я, вирусы и гигантские секвойи – все вымрет из‑за нехватки нитратов или еще чего‑нибудь столь же нелепого. И добро пожаловать в Эпоху Бетагемота.
Скэнлон сначала промолчал, а потом переспросил:
– Бетагемота?
– Через бета. Бета‑жизнь. По контрасту с альфой, то есть всем остальным. – Роуэн тихо фыркнула. – Кажется, они назвали его в честь чего‑то из Библии. Животного. Пожирателя травы.
Скэнлон потер виски, голова кипела от информации:
– Если предположить, что все, сказанное тобой, правда, это все равно лишь микроб.
– Ты хочешь завести речь об антибиотиках. Большинство из них не сработает. Остальные убьют пациента. И мы не сможем приручить вирус, чтоб сразиться с ним, поскольку Бетагемот использует уникальный генетический код. – Скэнлон открыл рот; Роуэн предупреждающе подняла руку. – Теперь ты предложишь построить что‑то с нуля, приспособленное к генетике Бетагемота. Мы работаем над этим, но этот вирус использует одну и ту же молекулу для репликации и катализа; ты хоть представляешь, насколько это осложняет дело? Они говорят, что в следующие несколько недель мы, наконец, сможем узнать, где кончается один ген и начинается другой. Только тогда мы можем попытаться расшифровать алфавит. Потом язык. И лишь затем сможем построить нечто, чем можно его победить. А потом, если и когда мы начнем контратаку, случится одно из двух. Или наш вирус уничтожит врага так быстро, что разрушит собственное средство перемещения, в результате у нас на руках окажутся отдельные жертвы, которые никак не изменят проблему в целом; или же наш вирус начнет действовать слишком медленно и не сможет наверстать упущенное время. Классическая хаотическая система. Нет практически никаких шансов, что мы сможем настроить летальность как надо. Локализация Бетагемота – наш единственный выбор.
Все время, пока Патриция говорила, ее глаза оставались странно темными.
– В конце концов, ты, похоже, все‑таки знаешь пару деталей, – тихо заметил психиатр.
– Это важно, Ив.
– Пожалуйста, зовите меня доктор Скэнлон.
Она грустно улыбнулась:
– Извините, доктор Скэнлон. Прошу прощения.
– А что насчет остальных?
– Остальных, – повторила Патриция.
– Кларк, Лабина. Всех работников глубоководных станций.
– Остальные станции чисты, насколько мы можем судить. Проблема только вот в этом крохотном пятнышке на Хуан де Фука.
– А это имеет смысл, – сказал Скэнлон.
– Что?
– У них никогда не было передышки, правда же? Их били с самого детства. И теперь этот вирус оказался в единственном месте на Земле, именно там, где они живут.
Роуэн покачала головой:
– Мы нашли его и в других местах. Они необитаемы. «Биб» – это единственный… – Она вздыхает. – На самом деле нам крупно повезло.
– Нет.
Она посмотрела на него.
– Мне очень не хочется прокалывать твой розовый шарик, но у вас в прошлом году там была целая команда строителей. Может, никто из ваших мальчиков и девочек и не запачкался, но неужели вы действительно думаете, что Бетагемот не поймал попутку на каком‑нибудь оборудовании?
– Нет, – сказала Роуэн. – Мы не думаем.
Ее лицо стало бесчувственным. До Скэнлона дошло лишь через секунду.
– Доки «Урчин», – прошептал он. – Кокитлам.
Патриция закрыла глаза:
– И другие.
– О господи, – выдавил он. – Значит, он уже вырвался на свободу.
– Он там был. Но мы могли его изолировать. Мы еще не знаем точно.
– А что, если вы его не сдержали?
– Мы стараемся. Что еще нам остается?
– А потолок‑то есть, по крайней мере? Какое‑то максимальное количество жертв, после которого вы признаете поражение? Хоть одна из моделей говорит, когда вам уступить?
Только по движению ее губ психиатр понял: да.
– Ага. И чисто из любопытства, где будет пролегать эта граница?
– Два с половиной миллиарда, – он едва расслышал ее. – Огненный шторм в Азиатско‑Тихоокеанском регионе.
«Она серьезно. Она вполне серьезно».
– Уверены, что этого достаточно? Уверены, что хватит?
– Не знаю. Надеюсь, нам никогда не придется это выяснять. Но если и это не сработает, тогда уже не поможет ничего. Все остальное будет… тщетным. По крайней мере, так говорят модели.
Он принялся ждать, пока информация просочится внутрь, но ничего не произошло. Слишком большие числа.
Когда же масштаб происходящего дошел до его личного уровня, все стало гораздо более непосредственным.
– Почему вы это делаете?
Патриция вздохнула:
– Я думала, что уже говорила.
– Почему рассказываете мне, Роуэн? Это же не в вашем стиле.
– А что в моем стиле, Ив… доктор Скэнлон?
– Вы – корпоративный работник. Вы делегируете. Зачем ставить себя в столь неловкую позу самооправдания лицом к лицу, когда у вас куча лакеев, двойников и наемников для грязной работы?
Она неожиданно наклонилась вперед, лицо оказалось буквально в нескольких сантиметрах от барьера.
– Как вы думаете, кто мы такие, Скэнлон? Как считаете, стали бы мы размышлять о таких вариантах, если бы имели другой выход? Все корпы, генералы, главы государств – мы делаем это, просто потому что злы? Что нам на все наплевать? Вы так о нас думаете?
– Я думаю, – сказал Скэнлон, вспоминая, – что мы не имеем ни малейшего контроля над тем, кто мы есть.
Роуэн выпрямилась, указала на рабочий планшет перед собой.
– Я собрала все, что у нас есть по вирусу, здесь. Вы можете получить доступ прямо сейчас, если хотите. Или можете просмотреть материалы в… в ваших апартаментах, как вам будет угодно. Может, вы получите ответ, которого у нас нет.
Он уставился прямо на нее:
– У вас взводы игрушечных солдатиков работают с информацией неделями. Почему вы думаете, что я добьюсь чего‑то, что не нашли они?
– Я думаю, что вы должны попробовать.
– Ерунда.
– Информация здесь, доктор. Вся.
– Вы ничего мне не даете. Просто хотите, чтобы я снял вас с крючка.
– Нет.
– Думаете, можете меня одурачить, Роуэн? Думаете, я посмотрю на кучу цифр, в которых совершенно не разбираюсь, и в конце концов скажу: «Ох, да, теперь я все понимаю, вы сделали единственный моральный выбор, чтобы спасти жизнь в том виде, в котором мы ее знаем. Патриция Роуэн, я прощаю тебя»? Думаете, этот дешевый трюк поможет вам выбить из меня согласие?
– Ив…
– Вот почему вы тратите свое время здесь, внизу. – Скэнлон почувствовал неожиданное головокружительное желание рассмеяться. – Вы со всеми это проделаете? Зайдете в каждый пригород, который обрекли на уничтожение, и, ходя от двери к двери, будете говорить: «Нам так жаль, что вам придется умереть для общего блага, и мы будем спать лучше, если вы скажете, что все в порядке»?
Роуэн словно обвисла в своем кресле.
– Может, и так. Согласие. Да, возможно, вот что я сейчас делаю. Но никакой разницы не будет.
– Это точно, никакой на хрен разницы.
Роуэн пожала плечами. Абсурдно, но она выглядела побежденной.
– А что насчет меня? – спросил Скэнлон через какое‑то время. – Что, если энергия вырубится в ближайшие шесть месяцев? Каковы шансы на дефектный фильтр в системе? Вы можете себе позволить оставить меня в живых, пока ваши солдатики не найдут лекарство, или модели сказали, что это слишком рискованно?
– Я честно не знаю, – ответила Патриция. – Это не мое решение.
– А, ну естественно. Ты просто следуешь приказам.
– Нет приказов, которым надо следовать. Я просто… ну, я уже вне юрисдикции.
– Вы вне юрисдикции.
Она даже улыбнулась. Буквально на мгновение.
– Так кто принимает решения? – спросил Ив вполне обычным тоном. – Могу ли я взять у него интервью?
Роуэн покачала головой:
– Не «кто».
– Вы о чем?
– Не «кто», – повторила Патриция. – Что.
Все они были из высшего класса. Большинство членов вида радовались, если просто переживали мясорубку; а эти люди ее спроектировали. Корпоративные боссы, политики или военные, они были лучшими из бентоса, сидели над грязью, которая уже погребла всех остальных. И вся объединенная безжалостность, десять тысяч лет социального дарвинизма и еще четыре миллиарда классического не смогли вдохновить их на принятие необходимых решений.
– Локальные стерилизации прошли… нормально, поначалу, – сказала Роуэн. – А потом проекционные расчеты поползли вверх. Для Мексики дела могли пойти совсем скверно, они могли потерять все Западное побережье, прежде чем зачистка кончится, а это все, что у них сейчас осталось. У них не было ресурсов провести операцию самим, но они не хотели, чтобы на курок нажимали в Н’АмПасифик. Сказали, что это даст нам несправедливое преимущество в Северо‑Американской зоне свободной торговли.
Скэнлон улыбнулся чуть ли не поневоле.
– А потом Танака‑Крюгер перестала доверять Японии. А Колумбийская гегемония перестала доверять Танаке‑Крюгер. И тут еще китайцы, они, естественно, не доверяли никому, с тех пор как Корея…
– Семейный отбор.
– Что?
– Верность роду. Это вшито на уровне генетики.
– Но это не все, – вздохнула Роуэн. – Оставались и другие проблемы. Неприятные вопросы… совести. Единственным решением было найти полностью незаинтересованную сторону, кого‑то, кому бы все поверили, кто мог бы сделать работу без фаворитизма, без жалости…
– Вы шутите. Вы сейчас пытаетесь меня одурачить.
– …поэтому они отдали ключи умному гелю. Даже это стало поначалу трудным решением. Им пришлось вытащить его из сети наугад, чтобы никто не мог заявить, что мозг предварительно обработали, и каждому члену консорциума пришлось поучаствовать в командном обучении. А потом еще был вопрос снабжения геля полномочиями предпринимать… необходимые шаги автономно…
– Вы отдали контроль умному гелю? Зельцу?
– Это был единственный выход.
– Роуэн, эти штуки чужие!
Она фыркнула:
– Не настолько, насколько вы думаете. В первую очередь он распорядился установить больше гелей на рифте, чтобы те занимались симуляциями. Принимая во внимание обстоятельства, мы сочли непотизм хорошим знаком.
– Это черные ящики, Роуэн. Они создают свои собственные связи, а мы не знаем, какой логикой они пользуются.
– С ними можно поговорить. Если хочешь узнать, какой логикой они пользуются, надо просто спросить.
– Господи боже ты мой! – Скэнлон закрыл лицо руками, глубоко вздохнул. – Послушайте. Насколько нам известно, гели ничего не знают о языке.
– С ними можно поговорить. – Роуэн нахмурилась. – Они отвечают.
– Это ничего не значит. Может, они выучили, что когда кто‑то издает определенные звуки в определенном порядке, то они должны производить отдельные звуки в ответ. Они могут не иметь даже отдаленного представления о том, что эти звуки значат. Гели учатся говорить исключительно путем проб и ошибок.
– Но так и мы учимся, – замечает Патриция.
– Не нужно читать мне лекций о том, в чем я разбираюсь! У нас есть языковые и речевые центры непосредственно в мозгу, на уровне ткани. Это дает нам общую точку отчета. А у гелей ничего такого нет. Речь для них вполне может быть одним огромным условным рефлексом.
– Ну, – сказала Роуэн, – он делает свою работу. У нас жалоб нет.
– Я хочу с ним поговорить.
– С гелем?
– Да.
– Зачем? – Неожиданно она стала подозрительной.
– Я специализируюсь по инопланетянам.
Корп промолчала.
– Вы мне должны, Роуэн. Ты, сука, мне должна. Я десять лет служил Энергосети, как верный пес. Я отправился на рифт, потому что ты меня туда послала, и теперь я – пленник, вот почему… Это наименьшее, что ты можешь сделать.
Патриция, глядя в пол, пробормотала:
– Мне жаль. Мне так жаль.
А потом перевела взгляд на него:
– Хорошо.
Понадобилось всего несколько минут, чтобы установить связь.
Патриция мерила шагами свою сторону комнаты, что‑то тихо бормотала в микрофон. Ив сидел, сгорбившись, на стуле, наблюдал за ней. Когда ее лицо оказывалось в тени, он видел, как от информации светятся контакты.
– Мы готовы, – сказала она наконец. – Естественно, ты не сможешь его программировать.
– Разумеется.
– И он не скажет тебе ничего, что было бы засекречено.
– А я его об этом не попрошу.
– А о чем ты собираешься его спросить? – громко поинтересовалась Роуэн.
– Хочу спросить, как он себя чувствует. Как вы его зовете?
– Зовем?
– Да. Как его зовут?
– У него нет имени. Зови его просто гелем, – Роуэн засомневалась, но потом добавила: – Мы не хотим его очеловечивать.
– Хорошая идея. Держитесь ее. – Скэнлон покачал головой. – Как мне открыть связь?
Патриция указала на одну из панелей, встроенных в стол:
– Просто активируй любую.
Он протянул руку и дотронулся до экрана перед своим стулом:
– Привет.
– Привет, – ответил стол. У него был странный голос, почти андрогинный.
– Я – доктор Скэнлон. Я бы хотел задать тебе несколько вопросов, если это нормально.
– Это нормально, – сказал гель после краткой заминки.
– Я бы хотел знать, что ты чувствуешь по поводу определенных аспектов… своей работы.
– Я не чувствую.
– Разумеется, нет. Но что‑то тебя мотивирует в том же смысле, в каком чувства мотивируют нас. Как ты думаешь, что это?
– Что ты имеешь в виду под «нас»?
– Людей.
– Я склонен повторять линии поведения, которые получают подкрепление, – ответил гель после паузы.