«Может, нам повезет. Может, все окажется не настолько плохо. Кто знает, гель мог и сам выбрать сегодняшнюю ночь…
Пожалуйста…»
Патриция Роуэн уже видела землетрясения прежде. Сдвиг породы в Перу случился, когда она была в Лиме по делам проекта «Подъем»; моментная магнитуда того толчка достигла девяти. Каждое окно в городе взорвалось.
Тогда ей не удалось увидеть последствия разрушений. Она попала в ловушку, сидя в отеле, когда сорок шесть этажей стекла рухнули на улицу внизу. Здание оказалось хорошим, ему недаром выставили пять звезд: окна вестибюля выдержали. Роуэн вспомнила, как смотрела из лобби на темно‑зеленый ледник осколков высотой в несколько метров, забитый кровью, обломками и кусками искалеченных трупов, зажатыми между раздробленными частями. Одна коричневая рука торчала как раз перед окном вестибюля, корчась в трех метрах над землей. У нее не хватало трех пальцев и тела. Первые лежали в метре от ладони, больше похожие на сосиски, парящие над землей, но Патриция так и не смогла понять, чьим останкам, если такие вообще были, когда‑то принадлежала эта конечность.
Она вспомнила свое удивление, почему рука оказалась на такой высоте от земли. Вспомнила, как ее вырвало в корзину.
Здесь такого, естественно, произойти не могло. Это было Тихоокеанское побережье Северной Америки: существовали стандарты. Каждое здание на материке в сейсмоопасной зоне имело окна, которые в соответствии с проектом при землетрясении взрывались внутрь. Не идеальное решение, особенно для тех, кому не посчастливилось бы в этот момент оказаться в комнате, но самый лучший из доступных компромиссов. В помещении стекло не достигало такой скорости, какую могло развить, падая с небоскреба.
Малое благо.
Если бы существовал какой‑то другой способ стерилизовать необходимый район. Если бы Бетагемот по своей природе не жил в неустойчивых зонах. Если бы корпы Н’АмПасифик не имели права использовать ядерное оружие.
Если бы только голосование не было единогласным.
«Приоритеты. Миллиарды людей. Жизнь такая, какой мы ее знаем».
И все равно решение далось очень тяжело. Тактически оно выглядело очевидным и правильным, но приказ удержать команду «Биб» в карантине на станции и, в конце концов, пожертвовать ими оказался очень трудным. И теперь, когда они каким‑то образом сбежали, было…
«Нелегко? Нелегко обрушить землетрясение в 9,5 баллов на головы десяти миллионов людей? Всего лишь нелегко?»
Для этого не находилось слов.
Но каким‑то образом она это сделала. Единственная этическая альтернатива. Это все равно оставалось малым убийством по сравнению с тем, что надо было предпринять в случае…
«Нет. Я сделала это для того, чтобы никаких другие случаев не было».
Может, именно поэтому она собралась с силами и отдала приказ. А может, каким‑то образом реальность просочилась из мозга до самых кишок и вдохновила на необходимые шаги. Что‑то там определенно ее ударило.
«Интересно, что бы сказал Скэнлон?»
Спрашивать его было уже слишком поздно.
Разумеется, она ему так ничего и не сообщила. Даже такого желания не возникло. Сказать ему, что им все известно, что его секрет вышел наружу, что он опять потерял всякое значение, – это казалось хуже, чем убить его. Она не хотела причинять вред этому несчастному человеку.
Часы снова прозвенели:
– Коррекция.
«Господи, господи».
Процесс начался там, внизу, за пределами света, под тремя черными километрами воды. Безумных гелей‑камикадзе прервали посреди их бесконечных воображаемых игр: «Забудьте о ерунде. Пора взрываться».
И, возможно, потрясенные, они сказали: «Не сей час, это неправильное время, слишком большой ущерб». Но это уже не имело значения. Другой компьютер – в этот раз тупой, неорганический, программируемый и полностью надежный – послал необходимую последовательность цифр, и гелей лишили командования, не обращая внимания на то, что они думают.
А может, зельцы просто отдали честь и встали в сторону. Может, им было наплевать. Кто знает, о чем там думают эти монстры?
– Детонация, – объявили часы.
Город померк.
Бездна рванула вперед, черная и голодная. Один изолированный участок дерзко засиял в неожиданной пустоте: наверное, госпиталь, включил резервные генераторы. Несколько частных автомобилей, антикварные реликвии на самообеспечении, порхали, как мотыльки, на неожиданно ослепших улицах. Сеть Быстротранса тоже еще светилась, только слабее, чем обычно.
Роуэн взглянула на часы: с момента решения прошел всего час. Только час с тех пор, как их заставили. Почему‑то казалось, что минуло больше времени.
– Тактическая информация от Сейсмической станции тридцать один, – сказала она. – Дешифровать.
Глаза наполнились данными. Карта со вспомогательными цветами развернулась в воздухе перед ней, изрезанное шрамами дно океана, вскрытое и растянутое по вертикали. Один из рубцов трясло.
За виртуальным дисплеем, по ту сторону окна, один район города слабо замерцал. Подальше к северу засветился еще один сектор. Подчиненные Роуэн лихорадочно переправляли энергию с плит Горды и Мендосино, с экваториальных солнечных ферм, с тысяч маленьких дамб, разбросанных по Кордильерам. Но на это понадобится время. Больше, чем у них сейчас есть.
«Возможно, мы должны были их предупредить».
Даже объявление за час до взрыва могло многое изменить. Недостаточно времени для эвакуации, но, по крайней мере, можно хотя бы успеть снять фарфор с полок. Достаточно, чтобы выстроить линию резервов, неважно, понадобятся те или нет. И куча времени для паники на всем побережье, если бы хоть слово выскочило наружу. Вот почему даже ее собственная семья понятия не имела о причине внезапного путешествия на восток.
Дно океана пошло рябью на глазах Роуэн, словно сделанное из резины. Плавающая прямо над ним прозрачная плоскость, представляющая водную поверхность, разбрасывала вокруг круги. Две ударные волны перегоняли друг друга на экране, за ними следовали подземные толчки. Они двигались к Каскадной субдукционной зоне, вонзились в нее, разослав малые толчки, которые дрожью под прямыми углами прошли по сдвигам породы. Какое‑то время та словно сомневалась, и Роуэн даже позволила себе надежду, что землетрясение остановилось.
Но потом вся территория начинает скользить, медленно, тяжеловесно, поначалу почти неразличимо. Внизу, на границе Мохоровича, пальцы, пятьсот лет цеплявшиеся за обрыв, начинают с болью разжиматься. Обрушиваются пять веков сдерживаемого давления.
Следующая остановка. Остров Ванкувер.
Что‑то невероятное происходит в проливе Хуан де Фука. Сборщики бурых водорослей и супертанкеры почувствовали невозможные изменения в глубине водяной колонны под собой. Если на борту есть люди, то у них осталось несколько мгновений поразмышлять, насколько бесполезным бывает девяностосекундное предупреждение об опасности.
У Полосы оказалось больше времени.
Тактический дисплей, естественно, не разменивается на детали. Он изображает коричневую рябь, захлестывающую прибрежный почвенный горизонт и продвигающуюся вглубь континента. Он не передает, как океан поднимается холмами от берега. Не демонстрирует, как уровень моря встает на дыбы. Не показывает, как тридцатиметровая стена воды размазывает пять миллионов беженцев в желе.
Но Роуэн все равно видит это.
Она три раза моргает, глаза щиплет. Послушный дисплей исчезает. В отдалении красные проколы скорых и полицейских мигалок сверкают тут и там на решетке, погрузившейся в кому. Она не знает, виноваты ли в этом зазвучавшие сирены оповещения или они просто на дежурстве. Расстояние и звукоизоляция блокируют любой сигнал.
Пол начинает нежно подниматься.
Поначалу это кажется почти колыбельной, туда‑сюда, но постепенно, раскачиваясь, колебания обретают все большую амплитуду, которая чуть не сбивает Патрицию с ног. Здание жалуется со всех сторон, бетон рычит, трется о балки, и это больше чувствуется, чем слышится. Роуэн раскидывает руки, балансирует, обнимает пространство. Не может заставить себя закричать.
Огромное окно взрывается наружу миллионом звенящих обломков и дождем опадает в ночь. Воздух наполняется спорами стекла и звуком музыки ветра.
На ковре осколков нет.
«О господи, – тупо соображает Патриция. – Застройщики оплошали. Вся эта куча денег на противотолчковое внутреннее стекло, а они его поставили задом наперед…»
На юго‑западе поднимается маленькое оранжевое солнце. Патриция Роуэн падает на колени, чувствуя девственную поверхность ковра. Наконец, начинает щипать глаза. Она позволяет выступить слезам, чувствуя глубокую благодарность: «Я человек. Я все еще человек».
Ветер омывает ее. Он доносит слабые крики людей и машин.
ОБЛОМКИ
Океан зелен. Лени Кларк не знает, сколько была без сознания, но они не могли затонуть больше чем на сотню метров. Океан все еще сверкает зеленью.
«Рыба‑бабочка» медленно падает в воду, носом вниз, атмосфера скафа кровоточит сквозь десятки маленьких ранок. Трещина в форме молнии бежит по переднему иллюминатору; Кларк едва видит ее сквозь воду, поднимающуюся в кокпите. Передний конец челнока превратился в дно колодца. Лени отталкивается ногами от спинки пассажирского сиденья и прижимается к вертикальной палубе. Полоска света на потолке мерцает перед ней. Она умудряется вытащить пилота из воды и привязать к другому сиденью. По крайней мере, одна нога у него точно сломана. Он висит там промокшей марионеткой, все еще без сознания. Продолжает дышать. Она не знает, проснется ли он когда‑нибудь.
«Будет лучше, если этого не случится», – размышляет она и хихикает.
«Это было не очень смешно», – говорит она себе и снова хихикает.
«Твою мать. У меня глубинная болезнь».
Лени пытается сосредоточиться. Внимание фокусируется лишь на отдельных вещах: единственной заклепке, торчащей перед глазами. Звуке трещащего металла. Но эти предметы словно заполняют собой все пространство. На что бы ни падал ее взгляд, оно распухает, поглощая весь мир. Кларк едва может думать о чем‑то другом.
«Сто метров, – все‑таки умудряется она. – Пробоина в корпусе. Давление… поднимается…
Азот…
Наркоз…»
Лени наклоняется, чтобы проверить атмосферные датчики на стене. Их стрелки лежат на боку. Это ее удивляет, хотя Кларк не понимает, почему. В любом случае, контроллеры, похоже, не работают.
Она тянется к панели доступа, оскальзывается, больно ударившись, падает с всплеском в кокпит. Часть диодов подмигивает на затонувших панелях. Они красивые, но, чем больше Кларк смотрит на них, тем больше болит грудь. Наконец она находит связь между этим двумя явлениями и снова высовывает голову, глотая воздух.
Панель доступа прямо перед глазами. Она неловко шарит по ней, наконец, открывает. Баллоны с гидроксом лежат бок о бок в военном порядке, связанные вместе какой‑то каскадной системой. С одной стороны виднеется большая желтая ручка. Она тянет за нее, и та неожиданно легко подается. Кларк теряет равновесие и снова падает под воду.
У самого ее лица вентиляционное отверстие. Лени не уверена, но ей кажется, что в прошлый раз из него пузырей не шло. Она считает это хорошим признаком. Кларк решает ненадолго остаться здесь и понаблюдать за новым течением. Что‑то ее беспокоит. Что‑то в груди.
Ах да, правильно. Она постоянно забывает, что не может дышать.
Каким‑то образом ей удается запаять лицевую печать. Затем остается лишь ощущение того, как сжимается легкое, а вода проникает в тело.
Когда Лени приходит в сознание, две трети кокпита уже затоплено. Она поднимается в кормовой отсек, стягивает костюм с лица. Вода истекает из левой части груди; воздух наполняет правую.
Наверху стонет пилот.
Она поднимается к нему, откидывает сиденье, чтобы он мог лечь на спину, лицом к задней переборке. Закрепляет его на месте, пытается держать сломанную ногу относительно прямо.
– Ай! – кричит он.
– Извини. Постарайся не двигаться. У тебя нога сломана.
– Да уж! А‑а‑а! – Пилот вздрагивает. – Господи, мне холодно. – Кларк видит, как до него доходит. – О, черт, у нас пробоина.
Он пытается двинуться, умудряется вывернуть голову, пока какая‑то другая травма не заставляет его выпрямиться. Он расслабляется, морщась.
– Кокпит затапливает, – говорит она ему. – Пока медленно. Подожди секунду. – Лени спускается вниз и тянет за край люка рубки. Тот застревает. Кларк не останавливается. Люк освобождается и начинает закрываться.
– Подожди секунду, – окликает ее пилот.
Кларк толкает крышку обратно к переборке.
– Ты знаешь принципы системы управления?
– Разбираюсь в стандартной схеме.
– Там что‑нибудь еще работает? Связь? Двигатель?
Она встает на колени и спускает голову под воду.
Парочка датчиков была жива, пока она не потеряла сознание. Сейчас Лени проверяет то, что осталось.
– Манипуляторы. Внешние прожекторы. Сонарный бакен, – докладывает Кларк, поднимаясь из воды. – Все остальное мертво.
– Сволочь, – его голос дрожит. – Ну, мы можем послать буй, хотя не думаю, что за нами пришлют спасательную команду.
Она наклоняется сквозь прибывающую воду и нажимает кнопку. Что‑то мягко отталкивается снаружи от корпуса:
– А почему они не должны? Тебя послали нас забрать. Если бы мы сумели вырваться до того, как эта штука взорвалась…
– Мы смогли, – говорит пилот.
Кларк оглядывает помещение.
– Э…
Пилот фыркает:
– Слушай, я не знаю что вы там, ребята, делали внизу с ядерной бомбой, и почему мы не могли взорвать ее чуть попозже, но мы ушли от нее, понимаешь? Нас что‑то сбило потом.
Кларк выпрямляется.
– Сбило?
– Ракета. Воздух – воздух. Пришла прямо из стратосферы, – голос его дрожит от холода. – Я не думаю, что она ударила по скафу, зато разнесла к чертям подъемник. Мы еле набрали порядочную высоту перед этим…
– Но это не имеет никакого смысла… Зачем спасать нас, а потом сбивать?
Он не отвечает. Дыхание у него быстрое и громкое.
Кларк снова тянет люк кокпита. Тот захлопывается над дырой с легким треском.
– Звучит нехорошо, – замечает пилот.
– Подожди секунду. – Кларк вращает колесо, люк тонет, со вздохом обхватывая герметическую печать. – Думаю, у меня получилось. – Она снова взбирается к задней переборке.
– Боже, как мне холодно, – говорит пилот и смотрит на нее. – Твою мать, насколько мы опустились?
Кларк смотрит в один из маленьких иллюминаторов отсека. Зеленый размывается. Синий восходит.
– Сто пятьдесят метров. Может, двести.
– Почему я в сознании?
– Я поменяла смесь. Мы на гидроксе.
Пилота страшно трясет.
– Послушай, Кларк, я замерзаю. В одном из этих шкафчиков есть спасательные гидрокостюмы.
Она находит их, разворачивает один. Пилот пытается выбраться из кресла, но безуспешно. Она старается помочь.
– Ау!
– У тебя и вторая нога повреждена. Может, просто растяжение.
– Черт! Я разваливаюсь на части, а ты меня просто сюда забила? Разве ты в Энергосети не проходила хоть какой‑то курс медицинского обучения, ради всего святого?
Она отступает: один неловкий шаг к спинке другого пассажирского сиденья. Неподходящее время для признаний в том, что она находилась под азотным наркозом, когда засовывала его сюда.
– Слушай, извини, – говорит он спустя минуту. – Просто… просто ситуация плохая, знаешь? Можешь хотя бы расстегнуть костюм и укрыть меня?
Она так и делает.
– Так лучше. – Хотя его по‑прежнему трясет. – Меня зовут Джоэл.
– А я – Кл… Лени, – отвечает она.
– Итак, Лени. Мы сами по себе, все системы сдохли, и мы направляемся ко дну. Есть предложения?
В голову ей ничего не приходит.
– Хорошо, хорошо. – Джоэл глубоко вздыхает. – Сколько у нас гидрокса?
Она спускается и проверяет вентиль на каскаде:
– Шестнадцать тысяч. Какой у нас объем?
– Небольшой, – он хмурится, действуя так, словно пытается сосредоточиться. – Ты сказала, глубина около двухсот метров, что дает нам примерно двадцать атмосфер, когда ты задраила люк. Где‑то минут сто у нас есть. – Он пытается рассмеяться, но не получается. – Если они все‑таки пошлют помощь, то им лучше сделать это побыстрее.