— Итак, после побега Воробьев скрывался в течение нескольких дней, — продолжал Павел. — Какие–то деньги у него были: в кармане ковбойки мы обнаружили железнодорожные билеты. Сегодня в двенадцать дня Воробьев приехал в город с московским почтовым, а потом на пригородном — в шестнадцать двадцать — добрался до Казенного леса. Наверно, на переезд он истратил последние деньги и голодал все эти два дня, иначе, проникнув в дом, не набросился бы, с таким остервенением на еду.
— Да, выглядит он изможденным, — подтвердил доктор.
— Может, из–за голода он сюда и подался, на дачи, — сказал Сковороденко. — В городе–то боялся «работать», приехал в Казенный лес, здесь в сентябре пусто. Рассчитывал поживиться.
— Силенка в нем все же была, — неожиданно сказал участковый. — С овчаркой справился! А овчарка у Шавейкина ростом с теленка и злющая. Почтальон говорит: этой овчарки сам хозяин побаивался. Дикая была собака — трехлетка, молодая еще, но зверь.
— Кстати, когда осудили Воробьева и Оливца? — спросил Павел.
— Четыре года назад, — ответил Сковороденко.
— Как он справился с замками?
— Дело простое, — ответил лейтенант. — Калитка держалась на щеколде, открыть ничего не стоило. Ну, вошел он на участок, увидел: на двери висячий замок. Стало быть, хозяина нет. В этот момент набросилась собака. Под рукой оказался топор. Расправился с собакой, принялся сбивать висячий замок, довольно хлипкий, между прочим. В двери был еще один замок, вставной, но, очевидно, хозяин им не пользовался, если уезжал ненадолго.
— Верно, — подтвердил эксперт. — Встроенный замок не поврежден и следов отмычки нет.
— И все–таки мне кажется, кто–то помогал этому Воробьеву, — сказал доктор, раскуривая трубку. — Он не отличался, насколько я могу судить, большой физической силой. А тут, видите ли, убивает овчарок, взламывает без помех замки…
— Но нет никаких следов второго, — возразил эксперт. — Ни отпечатков пальцев, ничего, никакого намека. Как вы считаете, Павел Иванович?
— Да, похоже, что Воробьев был в доме один, — сказал Павел. — Я даже… даже уверен в этом.
— Ну, вот вам! — сказал Сковороденко, чрезвычайно довольный тем, что его поддержали в извечной борьбе с насмешником доктором. — А сбить этот висячий замок — большой силы не надо. Немножко ловкости, сноровки — и сделано. Значит, прошел он на дачу. Но хоть и был голодный, прежде всего подался к шкафу, а не на кухню. В спальне натоптано — с ботинок осыпалась грязь, — а в кухне следы не так приметны. Ясно: Воробьев прежде всего думал о деньгах и одежде. О главном. А затем, когда сменил старый ватник на пиджак и деньжат «достал», занялся и холодильником, Не так разве, а?
— Резонно, — сказал Павел. Он с большим вниманием слушал лейтенанта, делая пометки в блокноте. — Ну, а о каком открытии вы мне говорили?
— Минуточку, — ответил Сковороденко. — Значит так… На столе мы обнаружили две открытые банки консервов, половину батона, стакан с недопитой жидкостью и бутылку из–под «Сибирской настойки»…
— В которой не настойка, а яд, — сказал Павел. — Стало быть, вы должны предположить, что либо хозяин дачи умалишенный и держал синильную кислоту в холодильнике, либо здесь был «второй», который и отравил — правда, неизвестно зачем — Воробьева.
— Минуточку, — повторил Сковороденко. — А вы видели этот шкаф?
Он подошел к большому, украшенному зеркалом шкафу и распахнул дверцу. Я увидел ряд костюмов, старомодных костюмов — бостоновое великолепие, сверкавшее в ярком свете люстры.
— Отсюда Воробьев взял пиджак. Самого маленького размера, какой только нашелся. И то велик вышел… Теперь смотрите сюда: замочки взломаны не только на этой дверце, но и на другой, — лейтенант открыл вторую, малую дверцу. В этом отделении на одной из полок чинно выстроились бутылки с заманчивыми этикетками. — На верхней полке хозяин дачи хранил разные документы, накладные, деньги… Пачка пятирублевок, которую мы обнаружили в кармане мертвого Воробьева, лежала, видать, именно на этой полке. Вот здесь разорванная облатка. На ней почерком Шавейкина проставлены цифры «5×10». У Воробьева мы нашли столько же государственных казначейских билетов. Так–то!
— Но при чем здесь бутылки с синильной кислотой? — спросил Павел. — Я был занят и не в курсе последних изысканий.
— А чуть ниже, видите? — торжествующе продолжал лейтенант. — Вот в этих симпатичных бутылочках хозяин дачи хранил ядохимикаты — раствор парижской зелени, ДДТ и прочее, что нужно для садовода. Можно предположить, что здесь же стояла и злополучная бутылка с наклейкой «Сибирская настойка». Наклейка и подвела взломщика.
— Тем более что эту настойку наш завод освоил недавно, — сказал участковый, застенчиво потирая нос, — и этот Воробьев не знал ни вкуса ее, ни, это, запаха, гм.
Лейтенант уничтожающе посмотрел на незадачливого участкового, но тут Павел пришел на выручку бедняге.
— Очень дельное замечание, — сказал он.
Сковороденко улыбнулся. Это была улыбка человека, который хорошо понимает, как важно сохранять чувство юмора в самых драматических ситуациях. Однако, как мне показалось, Павел вовсе не шутил.
— В общем похоже, что дело было так, — сказал лейтенант. — Забрав деньги, пиджак — брюк по размеру не нашлось, — взломщик прихватил бутылку и отправился в кухню перекусить. Вот тут–то… А что дал ваш осмотр, доктор?
— Отравление синильной кислотой, — сказал врач, посасывая трубочку, — смерть наступила почти мгновенно, полагаю, было это около пяти часов. Никаких следов борьбы, телесных повреждений на теле не обнаружено. Не думаю, что вскрытие дает нам что–либо новое… Может, вы и правы, лейтенант. Этот Воробьев, мне кажется, страдал алкоголизмом. Возможно, что, не разобравшись, хватил… Алкоголику, знаете ли, достаточно взглянуть на этикетку, чтобы вступил в действие сильнейший условный рефлекс. Но откуда хозяин дачи раздобыл синильную кислоту? Это в авантюрных романах злодеи чуть что — сыплют в стаканы «цианку». А в действительности, к счастью, достать яд трудно. Особенно такой страшный яд… И потом: зачем Шавейкин хранил его среди химикатов?
— Позвольте мне заметить, — кашлянув, сказал участковый. — Мы, это, все здесь по–соседски живем, и я как–то, помню, заходил к товарищу Шавейкину потолковать о том, о сем. Он, это, показал мне свой садик и похвастал, что с большущим трудом раздобыл у какого–то приятеля химика синильной кислоты для окуривания… Ну, это, против всяких сельхозвредителей. Я сам слышал, что средство хорошее, хоть и редкое.
— Когда вы с ним разговаривали? — спросил Павел.
— Весной было, деревья цвели. С полгодика прошло, стало быть. Давненько.
— Все это довольно убедительно, — отозвался Чернов. — И с ядом и с химикатами… Может быть, слишком убедительно.
— Вот и меня, признаться, что–то начало смущать, — добавил лейтенант. — Сначала вроде зажегся. А теперь вижу — больно гладко выходит. Действительно, как в домино…
Он покосился на доктора, который, кажется, не считал домино игрой «умственной». Но тот, задумавшись, молчал.
— Когда, наконец, центральная отыщет этого Шавейкина? — спросил Павел. — Он нам нужен. Время идет…
— Повезло Шавейкину, — заметил Сковороденко. — Во–первых, четкое алиби, а во–вторых, когда вернется, то сначала наткнется на постового, а не на труп. Наткнуться в собственной кухне на мертвого человека — это такая штука!..
— По–всякому бывает, — сказал Павел. — У иных людей железные нервы. Но, мне кажется, надо еще раз поговорить с почтальоном.
Лейтенант пригласил Савицкого, Почтальон неловко, боком протиснулся в дверь, уселся в кресло, нервно сцепив пальцы, оглядел нас.
— Я уже рассказывал участковому, — сказал он приглушенным голосом, робея перед столь грозной аудиторией. Он не в первый раз давал пояснения, и слова казались заученными, стертыми. — В половине шестого, как обычно, я обходил поселок с целью вручения вечерней корреспонденции. Подойдя к дому гражданина Шавейкина, я постучал в калитку.
— Вы всегда стучите или просто опускаете газеты в ящик? — спросил Павел.
— Гражданин Шавейкин, если он дома, с нетерпением ждет свежую почту, — ответил Савицкий, переводя дыхание. — Тем более сегодня опубликована таблица трехпроцентного займа, а он проявляет к этому делу интерес. Я хотел его порадовать. Может, его ждет выигрыш!.. У нас не как в городе — все друг друга знаем.
— Вы постучали — и?
— На стук никто не ответил, но меня удивило вот что: собака не отозвалась. Этот пес бросается на малейший шорох. Я решил, что хозяин вернулся и взял собаку в дом.
— Быть может, собака просто привыкла к вам и потому не лаяла, — сказал Павел.
— К сожалению, собаки никогда не привыкают к почтальонам, — сказал Савицкий. — Уж это я могу вам сообщить с полным знанием дела… Я толкнул калитку и увидел, что она не заперта на щеколду. Это еще более укрепило меня в мысли, что хозяин дома, и я вошел на участок, чтобы вручить ему газету лично. Подойдя к крыльцу, я обнаружил, что висячий замок сорван, а собака… Тут же я побежал на станцию и позвонил товарищу участковому, сообщил обо всем.
— Скажите, а где вы были в пять часов? — спросил Павел.
— В почтовом отделении возле станции, — без колебаний ответил Савицкий, — получал газеты. К нам они пришли поздно.
— Вы давно живете здесь?
— Несколько лет назад мы переехали сюда из Белоруссии.
— В деревне Бугрихе у вас есть родственники?
— Есть. Зыкины их фамилия. Сестра моя, видите ли…
Но он не успел объяснить, какая степень родства объединяла его с Зыкиными. В дверях показалась загорелая физиономия Сабареева.
— Центральная сообщает, товарищ старший лейтенант, что отыскали знакомого, у которого был Шавейкин. Но самого Шавейкина не застали — пять минут назад выехал в направлении Кунтукского тракта. Полагают, через полчаса будет здесь.
Павел встрепенулся. Теперь он почему–то смотрел на меня. Только на меня. Почтальона он уже не слушал. Потом кивнул мне головой, показывая на дверь.
— На минутку.
Мы вышли на крыльцо. Уже совсем стемнело, шумели едва различимые в сумерках громады сосен. Павел постукивал пальцами по перилам. Я чувствовал, что он словно сжался в комок от нервного напряжения, и его состояние невольно передалось мне, хотя я еще не понимал, в чем дело. Самая щепетильная и неприятная часть расследования, думал я, уже позади. Но откуда же исходит сигнал тревоги?
— Нет ничего хуже, когда догадываешься, в чем дело, и чувствуешь себя бессильным что–либо доказать, — сказал Павел глухим голосом — Когда понимаешь, что тебя перехитрили… Не просто тебя, а закон, потому что ты его представляешь. Может быть, я несу банальщину, но… Можешь ты понять человека нашей профессии? Ты представь, что на тебе милицейская форма и фуражка с кокардой, и ты едешь в электричке, и вдруг какое–то вооруженное хулиганье набрасывается на пассажира, сводя счеты, — и ты, ты должен встать первым! Сколько бы их там ни было и чем бы ни были вооружены, ты должен быть первым. И если загорится дом или перевернется лодка на реке — всюду ты, понимаешь, ты! И не имеешь права не то что отступить, даже промедлить… Но это еще не самое трудное в нашей профессии. Вот сейчас я чувствую себя никчемностью перед лицом расчетливого, коварного преступника. Если ошибусь, он останется безнаказанным. И безнаказанность может толкнуть его на новое преступление. Кто же в ответе? Я молчал, несколько ошарашенный признанием, которое плохо вязалось со сценой в гостиной, где Павел выглядел достаточно уверенным в себе сотрудником милиции, отнюдь не склонным предаваться рефлексии.
— У нас всего лишь несколько минут, — сказал Павел. — И начал я так длинно, чтобы ты понял, как все это обязывает. Понял и по–настоящему помог. Может быть, я ошибаюсь, но… Нет, вряд ли ошибаюсь! Ты единственный человек, который может помочь мне очень быстро распутать клубок. Иначе его никогда не (распутаешь! А в нашем распоряжении очень мало времени…
— Но чем же я?.. Я ведь ничего не знаю.
— Попробую хоть кое–что объяснить, — произнес Павел скороговоркой. — Смотри!
Он зажег фонарик и спрыгнул с крыльца. Узкий электрический луч словно бы сгустил темноту, выделив среди нее небольшое светлое пространство.
— Я Воробьев, понимаешь? — сказал Павел — Я подхожу к дому. Оружия у меня нет. У дома набрасывается собака. Именно у дома, иначе я не успел бы схватить топор и пришлось бы спасаться бегством… Вот я заметил топор под крыльцом. Я беру его…
Для того чтобы подхватить колун, Павлу пришлось встать на колено и сунуть голову под крыльцо.
— А собака лютый зверь, тигр — ты слышал рассказ участкового и почтальона? И она не покусала меня в эту минуту, она подождала и дала себя убить! Чушь, не правда ли?
— Действительно… Почему же?
— А почему эта старушка из деревни Бугрихи спокойно вошла на участок и не заметила собаки?
— Быть может, Воробьев уже…
— Она приехала на станцию в полчетвертого и сразу же направилась сюда. А Воробьев прибыл в двадцать минут пятого.
— Так кто же?..
— Убил собаку? Я думаю, хозяин дачи. Он знал, что приедет Рыжий Шкет, и расчистил ему путь… Слушай, мне уже некогда объяснять все по порядку! Ты заметил, что Воробьев очень маленького роста?
— Так же, как и я…
— Да! Сто пятьдесят шесть сантиметров. Его всегда принимали за подростка. Его трудно спутать с кем–либо из нас… Кроме тебя. Ты, наверно, на два–три сантиметра выше Воробьева, но в сумерках сойдешь за него.
— Но для чего это нужно?
— Шавейкин знает, что Воробьев здесь. Но ему еще не известно, жив он или нет. Надо сделать так, чтобы он принял тебя за этого Рыжего и заговорил… Я надеялся, что успею рассказать всем о своих выводах, и мы сообща примем план. Теперь поздно. Слушай внимательно!
Он взял меня за руку и стиснул ее.
— Мы уберем труп и отправим вместе с доктором в город на машине. Вместо Воробьева на кухне останешься ты. Вместо живого. Какой размер обуви ты носишь?
— Тридцать шестой.
— Отлично. Мы подметем дорожку, и ты пройдешь от калитки в дом, оставив следы. Наденешь ватник Воробьева. И его кепку, чтобы скрыть темные волосы. Будешь стоять у окна кухни — именно стоять, чтобы в глаза сразу бросался твой рост, — и ждать приезда хозяина дачи. Шавейкин войдет в дом и включит электричество, но тут же произойдет замыкание. Во время вспышки он заметит только фигуру. На всякий случай ничего не говори. Не отвечай Шавейкину, что бы он ни сказал. Мы будем ждать в гостиной и войдем, когда он скажет то, что нужно. Ничего не бойся, мы рядом.
Я молчал, стараясь запомнить каждое слово. Павел еще раз крепко сжал мою руку.
— Мне не приходилось устраивать таких экспериментов. Не знаю, удастся ли… Все зависит от тебя. Ты сможешь, скажи?
— Да, — сказал я, не успев как следует обдумать предложение. Мне все еще не был ясен замысел Павла, но я уже не расспрашивал ни о чем, понимая, как дорого время. Шавейкин… Но почему он? Какая связь между владельцем дачи и беглым, который случайно забрался сюда?
Вскоре я уже жалел о том, что согласился так поспешно… Да и кого бы соблазнила перспектива разыгрывать роль ожившего мертвеца, оставшись в темном, погруженном в тишину доме? Кто его знает, как поведет себя Шавейкин, увидев в своем доме чужого человека, пусть даже и маленького роста…
Но как бы то ни было, «да» было сказано. Я не без внутренней борьбы подавил трусливые мысли и решил, что мне будет легче, если я во всем буду полагаться на старшего лейтенанта Чернова. Он знает. Он знает, что так нужно для того, чтобы поймать таинственного преступника. Стало быть, надо помочь — и точка.
Тем временем Павел отдавал короткие и четкие распоряжения. Все засуетились, как будто давно ждали каких–то решительных действий.
Сковороденко пробормотал что–то о существующей методике, инструкциях по розыску, которые не вязались с задуманным старшим лейтенантом экспериментом, но Павел в нескольких словах объяснил ему замысел, и лейтенант закивал головой.