— Я-то думала, ты на Вершине. О вас, Лолнессах, ходили разные слухи… Говорят, не все у вас вышло гладко.
— Мне нужно передохнуть. Я только заночую у вас, а потом уйду.
— Да… Не очень-то нам это кстати… Ведь у нас, голубчик, на всех только две кровати.
Если бы Тоби не был таким измученным, он бы сообразил, что кровать Лекса свободна, и, скорее всего, хозяйка отказывает ему в гостеприимстве по совершенно другой причине. Но он простодушно ответил:
— Что вы, кровать мне совсем не нужна. Я спрячусь у вас в подполе.
— Но…
— Прошу вас! Умоляю. Я так…
Он чуть не упал и крепче ухватился за спинку стула.
— Я так устал…
Госпожа Ольмек сдвинула тележку для листьев, и под ней обнаружился люк. Ни слова не говоря, хозяйка откинула крышку. Тоби начал спускаться и напоследок попросил ее:
— Поставьте тележку снова поверх люка. И никому не говорите, что я здесь. Пожалуйста!
Мальчик проникновенно посмотрел на нее большими выцветшими глазами и прошептал:
— Спасибо.
Крышка закрылась. Он слышал, как хозяйка подкатила тележку на прежнее место. Ноздри ему щекотал приятный запах муки из листьев. Он вспомнил, как мама пекла хлеб, а потом нарезала его толстыми ломтями и намазывала маслом.
Еще одна хлебная крошка, и он уже сладко спал.
Проснувшись, Тоби понятия не имел, который теперь час. Сквозь сон ему слышались гневные крики где-то там, наверху. Похоже, хозяева крупно ссорились: господин Ольмек, вернувшись, всерьез рассердился на жену. Но мальчик решил, что все это ему приснилось, поскольку сейчас в доме было тихо и спокойно.
Тоби потянулся и зевнул. Нащупал в темноте принесенный из Сельдора узел и принялся уплетать за обе щеки. Только Ассельдоры умели так вкусно готовить и каждый раз, не скупясь, давали ему с собой еду «на дорожку»: хрустящие слоеные пирожные, жареных блошек, пироги с саранчой, которые своим совершенством умилили бы до слез даже пострадавшую саранчу.
Тоби раскаивался, что при нападении паука не дал никакой клятвы.
Обед доставил ему несравненное удовольствие, и теперь он поклялся, что непременно научится стряпать.
Загрохотали колеса тележки. Крышка люка скрипнула, открываясь. Внутрь заглянул господин Ольмек. Он приторно улыбался и говорил очень ласково:
— Как ты там, парнишка? Люсель сказала, что позволила тебе отдохнуть у нас. Я не против, живи сколько хочешь. Ты не проголодался?
— Спасибо, господин Ольмек. Я взял с собой достаточно.
— Ну и славно, — кивнул господин Ольмек. — Отлично!
Он закрыл крышку люка, но вскоре откинул ее вновь.
— Через часок мы с Люсель пойдем за листьями, пока не стемнело. Как только вернемся, накормим тебя горячей похлебкой.
Крышка захлопнулась. Тележка заскрежетала. Тоби остался один в темном подполе.
Минут сорок спустя Ольмеки надели рабочие блузы, подпоясались, взяли серпы. Сдвинули тележку и трижды легонько постучали по крышке люка. Тоби отозвался, но его голос прозвучал как-то глухо.
— Мы скоро вернемся, — сказал господин Ольмек.
Они вышли во двор.
Впереди шла госпожа Ольмек, за ней, толкая перед собой тележку, следовал ее муж. Вокруг мельницы был небольшой садик, а за ним кора вздымалась уступом.
Возле уступа их ждал отряд из пятнадцати человек.
У мельника с женой от страха подкашивались ноги. Госпожа Ольмек обернулась к мужу, тот направился к людям в кожаных плащах и черных шляпах.
— Ну? — грубо спросил один из них.
— Все как договаривались… Я… — пролепетал господин Ольмек.
— Мальчишка в подполе, — подсказала его супруга.
Человек в плаще потер руки со злобной радостью. На Ольмеков он и не взглянул. Госпожа Ольмек выступила вперед.
— А как же награда? Когда нам дадут миллион?
Ответом ей послужил дружный гогот, словно она сморозила невесть какую глупость. Вскоре отряд окружил дом и мельницу.
Чета Ольмеков с тележкой двинулась прочь. У обоих на лбу крупными каплями выступил пот, лица исказились от страха и разочарования.
— Что мы натворили, Люсель?! — ужасался господин Ольмек. — Что мы натворили…
Джо Мич отправил в погоню своих лучших людей — иными словами, худших подонков, отъявленных негодяев. Пятнадцать на редкость усердных, изрядно натасканных мерзавцев оцепили дом: караульного поставили возле каждой двери, каждого окошка, один даже взобрался на застывшие крылья мельницы. Легконоги, как балерины в пачках, вооружены до зубов, как разбойники.
Джо Мич не прогадал. Добыча от них не уйдет. Дверь в одну секунду сожгли огнеметом. Четверо ворвались внутрь с арбалетами наизготовку, мгновенно обнаружили люк и встали вокруг него. Пятый приблизился к крышке. Остальные были снаружи, сторожили входы и выходы.
От удара дубины крышка разлетелась в щепки. Арбалетчики прицелились. Но из темноты не доносилось ни звука. Наверное, мальчишка уснул. Они захватили его врасплох!
Командир спрыгнул вниз первым. Зажег факел, но не увидел ничего, кроме горы муки, что высыпалась из мешков. Тоби нигде не было. Человек в плаще хитро улыбнулся. Он это предвидел. Четверо по его приказу тоже спустились и принялись вилами ворошить муку. Если ткнуть мальчишку в бок, он не выдержит, заорет и выдаст себя. Битый час, сменяя друг друга, все пятнадцать копались в муке, разыскивая Тоби. Теперь они походили на пятнадцать снеговиков, непрерывно кашляли и плевались. Мука забивалась им в нос и в глотку, проникала в легкие, застилала глаза, сыпалась за шиворот, за обшлага, в карманы, в ботинки. Они стирали ее с языка, выковыривали из ушей.
Он заглянул за цветные ширмы, перевернул несколько матрасов и вернулся к Элизе.
— Я… Благодарю, мамзель, уже обыскал…
Похоже, он находил удовольствие в вежливом обхождении. Дело-то увлекательное: стоит начать — не остановишься.
— Душевно… рад… поблагодарить вас за… прием, если вы позволите-с мне так выразиться!
Элиза едва не покатилась со смеху. Она поворошила дрова в очаге и, с трудом сохраняя серьезность, проговорила:
— Не ограничивайте себя, дорогой редиска.
«Редиска» было маминым словом, Элиза не очень-то понимала, что оно в точности значит. Но гость был, похоже, польщен. Он выделывал выкрутасы руками и кланялся.
— Мои величайшие извинения, мамзель, осмелились потревожить ваш сон. Больше мы не станем докучать вам презренными обысками…
Пятясь, он продвигался к двери. А Элиза давилась от смеха, чувствуя, что на глазах у нее выступают слезы. И они потекли, когда она услыхала:
— Я ваш покорнейший редиска… преданный вам редиска, мамзель. В конце концов он все-таки вышел и бережно прикрыл за собой дверь.
Элиза на цыпочках подбежала к двери и приложила к ней ухо. Она услышала, как ее гость кричит компаньону:
— Ну что? Есть от чего задирать нос, невежа? Тебя небось не назвала редиской молодая дама, поднявшись с постели!
— Но…
— Никаких «но».
— Извини.
— Кто это извини? Надо говорить «извини, редиска».
— Ладно, так и быть. Извини, редиска.
Элиза рассказала о ночном происшествии Тоби, и стены грота едва не обвалились от смеха. «Преданный вам редиска» с поклоном чуть ли до земли стало их любимым выражением.
Теперь Элиза делила свое время между домом и гротом Тоби. Несколько раз на дню она говорила маме: