— Вам чего?
— Алеха с Америки вернулся? — свободно спросил Рузаев.
— Вернулся.
— Так я — к нему.
— Директор занят.
— Что значит «занят»! А может, я хочу, чтоб он отчитался передо мной, хозяином завода?
— Отчетный доклад директора в пятницу, в шесть вечера! — отчеканил Пташкин.
— А мне плевать на собрание! — зашелся Рузаев. — Пусть он мне лично доложит.
— Вас тысячи, а директор один…
— Ну и пусть!.. Коли надо, должен всю тысячу принять!..
— Освободите помещение! — официальным голосом произнес Пташкин.
Дверь директорского кабинета распахивается, и в окружении толпы женщин выходит Зворыкин. На нем коверкотовый френч и такие же брюки, заправленные в сапоги.
— Не могу, гражданочки!.. Не могу, сударушки! — говорит Зворыкин. — Дайте хоть экспериментальный под крышу подвесть, тогда ставьте вопрос о яслях.
— Ладно, мы тебя подведем под крышу! — мстительно сказала предводительница женской ватаги. — Ты нас попомнишь!.. Айда, бабы!..
Женщины сердито уходят, безжалостно попирая ковровую дорожку, расстеленную Сухариком и Пташкиным.
И, проводив их удивленным взглядом, Рузаев спросил своего старого друга.
— Что это за порядки, Алеха? Трудящегося человека не пускают пред твои светлые очи? Может, кончилась революция, браток?
— Нет, — серьезно ответил Зворыкин. — Революция не кончилась, она просто становится деловой. Чего у тебя?
— А ничего… — мрачно пробурчал тот, — мне, может, принцип важен.
— Послушай, Степа… Шел бы ты лучше отдохнуть…
Зворыкин поглядел на Сухарика.
— Комсомол! Проводи товарища Рузаева. Ты чего там елозишь?
— Почетный коврик расстилаю, — сообщил Сухарик.
Зворыкин яростно взглянул на Пташкина.
— Я тебе покажу — коврик, паразит. Убрать!.. Товарищ Нодар за такие штучки башку снимет.
— А это все равно никто не заметит, — вставил Сухарик.
— Я пошел в экспериментальный. Как Махарадзе приедет, позвони, — бросил Зворыкин.
— А он уже целый час как приехал, — мстительно говорит Рузаев.
В экспериментальном цехе, над ямой, стоит новый грузовик, Махарадзе придирчиво осматривает его со всех сторон, заставляет пустить мотор, усиливает обороты, внимательно выслушивает сердце машины. Возле него — инженеры: Марков, Рубинчик, Стрельский, а также только что подошедший Зворыкин.
— А бензин с низким октановым числом он сильно не любит? — спросил Махарадзе.
— Напротив, — отозвался Марков. — На редкость покладистая машина.
— Ну, хорошо. — Махарадзе выпрямился. — Так вот. Сколько грузовиков может выпускать ваш завод в месяц?
— Все зависит от конвейера, — поспешно говорит Зворыкин. — Необходима срочная реконструкция завода.
— Реконструкция!.. Экий ты быстрый… — пробурчал Махарадзе.
— Товарищ Нодар, пойдемте ко мне… Я покажу вам чертежи, расчеты… — приглашает Зворыкин.
Они идут всей группой через заводской двор.
— Дорогой! — продолжает разговор Махарадзе. — Для наших могучих строек и ужасных дорог нужны машины самые мощные, самые выносливые, самые проходимые.
— Вы только что видели такую машину, товарищ Нодар. Она не уступит никаким «иностранцам».
Они заходят в помещение.
— А вот товарищи сомневаются, — продолжает Махарадзе. — заслуживает ли ваш грузовик конвейера.
— Что?! — Зворыкин в бешенстве. Он задержался в «предбаннике» перед своей приемной, не замечая ни растерянного лица Пташкина, ни его странных знаков, о чем-то сигнализирующих ему, Зворыкину.
— Конечно, у Форда покупать выгоднее! — горестно восклицает он. — А может, хватит спускать золото и валюту капиталистам?
— Я тебя понимаю, дорогой, но это чувство, а речь идет о деле, — тепло сказал Махарадзе. — Противники наши так рассуждают: есть заботы поважнее твоего завода. Железные дороги надо строить. Паровозы надо строить. Мы должны стать великой железнодорожной державой.
— Нет, товарищ Нодар… Вложите средства в наш завод, и мы вытесним Форда и прочих «ситроенов» со всех дорог, мы окупим сторицей… Ведь как-нибудь будущее за автомобилем… — Зворыкин толкает дверь в приемную, и вся группа замирает в изумлении, а сам Зворыкин — в отчаянии.
Обширное помещение приемной «оккупировано» младенцами. На письменном столе, на столе заседаний, на диване, на креслах, на подоконниках лежат разноцветные конверты. Содержимое конвертов ведет себя тихо, или куксится, или самозабвенно орет, а один, развязавшись, мочится с полным удовольствием на ковер.
— Пташкин!.. Пташкин!.. — орет Зворыкин.
— Ну, здесь я… Пташкин…
— Это что ж такое? Верни матерей, чтоб сейчас же забрали пацанов!
— Не возьмут, товарищ директор, — безнадежно говорит Пташкин. — Покуда вы клятвенно не обещаете построить ясли. Такое их постановление.
— Я им покажу «постановление»… Эй, женщины, дамочки, гражданки, мамаши, одним словом! — тщетно взвывает Зворыкин в открытую дверь приемной.
А Махарадзе смеется, смеется весело, заразительно.
— Нехорошо получается, товарищ Зворыкин, — говорит он сквозь смех. — Ты и с такой простой задачей не справился. — Нодар склонился над младенцахми. — Ну а как тебе доверить судьбу всего советского автомобилестроения?
— Товарищ Нодар… Пташкин!.. Что ж ты, Пташкин!
— Здесь я Пташкин…
— Поди, скажи… будут им ясли… слышишь, Пташкин?
Помощник мгновенно исчезает.
— Так вот, дорогой, — уже серьезно говорит Махарадзе, — докажешь, что наш грузовик лучше, выносливее, проходимее всех этих, как ты изволил выразиться, «фордов», «ситроенов», и начнется советское автомобилестроение с большой буквы.
— Это как понимать, товарищ Нодар?
— А вот так: путь к реконструкции завода лежит через большой международный автопробег!..
…Квартира Зворыкиных. Поздний вечер. Саня с заметно округлившимся станом строчит на швейной машинке. Зворыкин за стаканом остывшего чая изучает по карте маршрут предстоящего пробега.
Саня отложила работу и подошла к Зворыкину.
— Куртку ушила, остались брюки. Давай померим. — Она запетлила Зворыкина клеенчатым сантиметром. — Ну и талия у тебя! Как у чахоточной девицы в последнюю весну.
— А я и думал, что это последняя моя весна, — отозвался Зворыкин. — И не только моя… Не щекотись!.. Мы так вкалывали, что где уж тут тело сохранить. Зато у тебя талия что надо! — произнес он с искренним восхищением.
— Да будет тебе! — смутилась Саня.
— Не балуйся тут без меня. Доноси Володьку по высшему классу.
— Во-первых, не Володьку, а Ниночку, а во-вторых…
— Я что сказал?! — загремел Зворыкин. — На кой мне твоя Ниночка?.. Мне парень нужен, наследник моих дум!.. Инженер-автомобилист… потомственный мировой гонщик, мой первый друг и товарищ! Чтоб пивка с ним холодного попить, в бане попариться, о машинах поспорить.
— А мне нужна дочка, — упрямо сказала Саня. — Хочется, чтоб рядом нежное было. Устала я от тебя, от братанов твоих и всех друзей-приятелей. То вы ругаетесь, как ломовые, то водку жрете, храпите по ночам, а утром прокашляться от табачища не можете, и вечно у вас дела… Мне Ниночку хочется, тихую, ласковую.
— Знаешь, я как вернусь с пробега, все по-другому пойдет… Я нежным буду, ласковым, как телок… Очищу живую речь. Водку изгоню. Только сухие кавказские вина и… кофейный ликер. Но и ты постарайся, сделай мне Володьку.
— Девушка тоже может стать инженером и даже гонщицей, и чем хочешь. А пиво нынешние молодицы не хуже мужиков хлещут. Вот только в баню ты с ней не сходишь, так для этого Степа Рузаев существует…
— А давай так: сразу парня и девочку! — осенило Зворыкина. — У тебя получится!
— Я попробую, Алеша… Слушай, а ты за пробег не опасаешься? Ну как провалитесь?
— Нет! — твердо сказал Зворыкин. — Не можем провалиться… Я когда от Форда уходил, устроил он междусобойчик, по-ихнему коктейль, и тост за меня поднял, за советского, мол, Форда. Я, конечно, отвечаю, что мне далековато до этого высшего в автомобильном мире звания, но мы отблагодарим за учебу тем, что построим грузовик лучше фордовского. Он усмехнулся — старик умнейший: «Когда, говорит, русские чего сделают: ваксу или ночной горшок, или там сеялку, — они тут же объявляют это лучшим в мире. Сделайте просто хороший грузовик, чтоб по земле катился, этого достаточно!» И вот тогда дал я себе клятву в душе: воткнуть Форду, доказать, что не швырялся я словами… Нет, Саня, мы не имеем права провалиться…
— Откуда у тебя, замоскворецкого парня, такая помешанность на автомобиле?
— Я, еще когда мальчишкой был, ни одной машины пропустить не мог. Мы возле дороги на Царицыно жили, а богачи ездили туда на травку. Представляешь, идет такая вот «карета», синим дымом плюется, за рулем шофер усатый, в перчатках с крагами, жмет резиновую грушу, а у меня сердце заходится. Все бы, кажись, отдал, чтоб эту клизму нажать. А в башке стучит: ничего, мы вас еще ссадим и сами прокатимся. Я к революции, можно сказать, через автомобиль пришел, ей-богу!.. — Зворыкин засмеялся, но вдруг лицо его стало серьезным и озабоченным. — Сань, знаешь, ты не ходи завтра на проводы. Не ровен час, затолкают. Народищу поднапрет — будь здоров, еще повредят наших Володьку с Нинкой. Я тогда с горя помру или, того хуже, пробег сорву Давай лучше здесь попрощаемся.
— Алеша, мне нельзя прощаться.
— Да мы аккуратненько…
…Автозаводцы провожают своих товарищей в трудный, долгий поход. Даже при беглом взгляде видно, как разительно изменился облик толпы: люди одеты чисто, справно, даже нарядно. Колышутся флаги стран, участвующих в пробеге. И грает военный оркестр.
Зворыкин пробирается к трибуне, его останавливает инженер Марков. Он выглядит причудливо: на нем клетчатые галифе с кожаным межколеньем для верховой езды, краги и кепи с очками-консервами.
— Или вы берете меня в пробег, — говорит Марков, — или я подаю заявление об уходе.
— В пустыне и так хватает песка, Марков, — небрежно отозвался Зворыкин.
— Вы не научились уважать людей, с которыми работаете, — горько сказал старый инженер.
— Вы думаете?.. Кстати, Махарадзе завел со мной разговор о кандидатуре на пост главного инженера реконструированного завода..
— Ну а вы? — побледнел Марков.
— А я сказал, что главный инженер у нас уже есть.
— Кто же это, позвольте спросить?
— Нудный, вздорный и въедливый старикашка Марков… — И, оставив радостно ошеломленного инженера, Зворыкин прошел на трибуну.
Оглядев знакомые, родные лица, Зворыкин начал тихо, совсем не по-ораторски:
— Ну что сказать в эти последние минуты?.. Может, лучше просто помолчать, по русскому обычаю. Благодарить нам друг друга незачем. И те, кто уезжают, и те, кто остаются, вкалывали поровну И там мы тоже все вместе будем. До свидания, товарищи, до встречи. Вернемся и начнем по-современному автомобили строить — по тридцать, сорок штук в месяц!.. — Зворыкин закончил с подъемом, но реакция совсем не та, на которую он рассчитывал.
— Мало! — крикнул из толпы Сухарик.
И вся толпа как взорвалась:
— Мало!..
— Неча было огород городить!..
— Ма-ло!..
— Даешь сто машин!..
— То есть как это — мало? — растерянно произнес Зворыкин. — Нам сверху план спускают.
— А мы встречный двинем! — опять крикнул Сухарик.
И толпа дружно поддержала:
— Даешь встречный!..
— Ну надо же, как зазнались! — сказал Зворыкин улыбающемуся Махарадзе.
Из-за корпуса какого-то грузовика нежно и гордо глядели на него глаза Сани, нарушившей мужнин запрет…
…Парит в небе на недвижных крыльях каюк. Он кажется подвешенным на незримой нити. Ушастый еж выбежал на спекшийся блин такыра, замер, будто к чему-то прислушиваясь, и юркнул прочь. Краем гигантского, покрытого белой солью озера тянется караван машин.
Колесо автомашины прокладывает след по хрупкому соляному покрову, а вдалеке, плавно покачиваясь, тянется цепочка верблюдов.
Палящая жара, всепроникающая песчаная пыль, жажда наложили отпечаток на участников пробега смуглых курчавых итальянцев, французов в беретах, англичан в тропических шлемах, рослых американцев в широкополых стетсонах, русских в картузах и косоворотках… Лица обгорели и подсушились. На ключицах — следы ожогов, носы заклеены бумажкой, волосы выгорели, побурели. Но все это не способно омрачить настроение участников пробега. В машинах поют песни, играют на гитарах, баянах, губных гармошках.
Тянется, растворяясь у горизонта, караван машин…
Вот машины остановились у сухого колодца. Нестерпимо палит солнце.
Зворыкин объясняется с двумя толмачами-проводниками. Один из проводников ухватил горсть песку и ссыпал его в ладони, старается уловить направление ветра. Получив ответ, Зворыкин достал ракетницу и дал сигнал к движению в нужном направлении.
…И снова идут машины. Сбоку от колонны притормозила машина Зворыкина. Он достал бинокль, оглядел местность.
В бинокль видны два разрушенных саманных домика с края такыра, а перед ними — колодец. Зворыкин снова достал ракетницу и дал направление колонне.
Машины, взревев, круто развернулись в указанном направлении и, не нарушая строя, ринулись к долгожданному колодцу.
Машины останавливаются возле двух сломанных домиков, и люди, размахивая ведрами и фляжками, бегут к колодцу. Перед ними — мертвый, засыпанный песком водоем. На всех языках звучат возгласы разочарования, на русском — мат.
Зворыкин дает распоряжение: раздать водителям из НЗ по полфляги питьевой воды.
— Привет, — послышался в это время голос. Зворыкин обернулся.
Из низкой двери саманного домика вышел Кныш, одетый в белую, но сильно запачканную одежду.
— Кныш?.. Какими судьбами?..
— Вот видишь — встречаю вас цветами и поцелуями, — он устало улыбнулся, — трое суток не слезал с верблюда…
Видя недоумение Зворыкина, Кныш отвел его подальше от людей…
— Назначен к тебе в помощь.
Зворыкин удивленно вскинул брови.
— Не ты один учился, — добродушно сказал Кныш. — Я промакадемию закончил… Поступил в ВСНХ… Ну а в Москве, сам знаешь, автопробегу придается огромное значение.
— Ладно, — сказал Зворыкин, — будем работать.
В этот момент к нему подошел, яростно жестикулируя, французский водитель. Оказывается, у него выкипела вода в радиаторе, о чем сообщает Зворыкину переводчик.
— Огнев! — окликает Зворыкин одного из наших водителей, собиравшегося залить воды в свой грузовик из брезентового ведерка. — Отдай воду мусью!
— А как же я? — огорченно говорит Огнев. — У меня тоже хана.
— Наверное, француз сам виноват, — вмешался Кныш, — почему он не обратился вовремя за техпомощью?
— Отдай воду, — даже не взглянув на Кныша, говорит Зворыкин Огневу, — и зови ребят. Знаешь, как пионеры костры тушат? Сейчас мы заправим твою машину из личных запасов.
Француз удаляется с ведерком.
А у нашего грузовика со смехом собираются водители, чтобы пополнить недостаток воды в охладительной системе за счет «внутренних» запасов. Слышится чей-то веселый голос:
— Директора без очереди!
Зворыкин пробирается к радиатору и влезает на бампер…
И снова пески, пески, пески…
Тянется караван машин, но одна машина уже идет на буксире.
Колонна достигла привала — затерявшегося в песках селения. Техники занимаются осмотром и ремонтом машин, шоферы моются, бреются, пьют воду и мутное пиво. Перебрасываются шутками с местными жителями.
С каменистого холма всадники в косматых шапках недобро следят за участниками пробега.
В одной группе, где находятся несколько наших, а также итальянских и французских водителей, техник Сухарик с помощью переводчика рассказывает об ужасах пустыни:
— Это еще вопрос: кто хуже — фаланга или скорпион! У обоих укус смертелен!
Толмач тут же переводит эти полезные сведения иностранным водителям. На лице маленького итальянца неподдельный ужас.
— Я лично больше уважаю скорпиона, — продолжает Сухарик, — он хоть не прыгает. А фаланга, сволочь, на метр сигает. Присядешь на койку, а она тебе в морду вцепится…
— А много здесь этой нечисти? — через переводчика спрашивает итальянец.
— Хоть завались, — мрачно отвечает Сухарик. — Тут спать надо вполглаза. А то еще змеи или эти… сколопендры…
— Санта Мария! — осеняет себя крестным знамением итальянец…