Но все шло как следует. Увлеченные обычной работой и привычной обстановкой напряженного ожидания беспрекословных приказаний, над которыми не нужно и нельзя раздумывать, приказаний, требующих немедленного и самого тщательного исполнения, — люди напрягали все внимание и силы, чтобы не пропустить ни единого звука, доносящегося по переговорным трубам с главного поста.
На эти слова была теперь вся ставка. Ничто не отличалось от повседневной обстановки всплытия, какие сотни раз совершил каждый из членов экипажа, но никто и никогда не сознавал так отчетливо, что от точности движений, от быстроты реакции зависит то, на чем были сосредоточены все помыслы и что свинцовой тяжестью в висках напоминало о себе при каждом движении — возможность глотнуть чистого воздуха.
Стоя на своем месте, Билькинс впился в приборы. Он готов был пальцами подгонять стрелку глубомера. Но вот осталось несколько метров. Билькинс выравнял лодку. Медленно на одних рулях подходил «Наутилус» к поверхности льда, закрывшего его от солнца и воздуха, Поколебавшись минуту, Билькинс прильнул к телефону к передал во все отделения:
— Мы подходим к самому льду. Приготовьтесь к возможному толчку.
На всем судне воцарилась тишина почти непереносимая. Моторы вращались на самых малых оборотах. Едва слышным звоном отвечал гребной вал. Никто не знал, как даст о себе знать лед. И вдруг настороженность лодки прорезая пронзительный животный вой. Кричал извивающийся в своем углу связанный Филиппс. Ему ответил из–под трапа главного поста взрыв выстрела, потрясший неподвижный воздух лодки. Люди шарахнулись от своих машин. Но раздавшийся спокойный голос командира вернул их на места:
— Все по местам… Эванс покончил с собой… Мир его праху. Все по местам! Сейчас лед.
Билькинс бросил эти слова наобум. Только для того, чтобы заставить людей вернуться к машинам. Но точно в подтверждение над главным постом раздался оглушительный скрежет железа, эхом разнесшийся по всему корпусу. Лодка задрожала и остановилась. Качнувшись несколько раз в раздумье, «Наутилус» сделал еще небольшой скачок вперед и вверх и замер.
Теперь Билькинс не успевал подавать команду. Люди работали, как бешеные. Обливаясь потом, при каждом движении хватаясь руками за все, что попало — только бы удержаться на ногах — команда выполняла все указания командира, как на образцовом учении. Не прошло и трех минут, — труба бура была поднята на высоту рубки. Через несколько сантиметров она должна была встретиться со льдом.
Вцепившись ногтями в ладони, Билькинс отдал приказание выдвинуть бур.
— Есть бур! — донеслось в ответ.
— Открыть клапан! Включить мотор! — резко бросал одну за другой команды Билькинс.
Вода хлынула в отверстие трубы. Поднимаемый бур не встречал никаких препятствий. Струя воды делалась все сильнее. Люди бросились врассыпную от трубы. Билькинс чувствовал, как по втиснутым в ладони ногтям стекает теплая кровь. Спокойно и резко, овладевая окружающими легче, чем самим собою, он чеканно бросил:
— Ни одного движения. Все по местам. Я буду стрелять.
Люди застыли. Никому не пришло даже в голову подумать над тем, из чего собирается стрелять командир.
Прикрыв на минуту глаза, Билькинс решительно повернулся к перископу и стал его быстро поднимать. Через минуту он прильнул к окуляру. По легкому потрясению он почувствовал, что труба перископа преодолела какое–то легкое препятствие. И сейчас же в глаза ему брызнул ослепительный свет. Медленно поворачивая перископ, он увидел, что «Наутилус» стоит у края широкой полыньи. В нескольких метрах от рубки начинается изрытая торосами поверхность ледяного поля. Билькинс оторвался от окуляра. Он знал, что если он сейчас же не возьмет себя в руки, то не выдержит и должен будет, закричать от дикой радости. Но никто из экипажа об этом так и не узнал. Вместо того командир вынул из кармана револьвер и, спокойно глядя на стоящих перед ним людей, скомандовал:
— Старший механик. Прикажите приготовить горелку сварочного аппарата.
И видя движение команды:
— Кто не нужен механику должен занять свои места у машин.
Белые брызги расплавленного металла лились из–под главного люка. Стекая по ступенькам трапа, капли металла краснели. Потом делались совсем тусклыми и застывали на холодном железе палубы. Билькинс, казалось, с интересом наблюдал за этим огненным дождем.
Работавший сварочным аппаратом машинист, упершись спиной в люк, отбросил наверх его крышку.
Поток парного воздуха, как в баню, устремился внутрь лодки. Никто и ничем не мог теперь удержать на месте людей, с криком и нечеловеческим диким смехом устремившихся к струе.
Билькинс мутными глазами обвел мечущихся людей. Револьвер выпал у него из бессильно повисшей руки. И капитан, подогнув обмякшие, как ватные мешки, ноги, грузно рухнул на жалобно зазвеневшую под ударом его грузного тела палубу.
7. РЕШЕНИЕ КОРОЛЯ, ЗАВИСЯЩЕЕ ОТ ПОВАРА
Хармон остался один на веранде. Он придвинул кресло к баллюстраде и устало откинулся на спинку. Прямо перед ним расстилалась темная гладь Луганского озера. Едва заметно дрожали на зеркале воды длинные мечи огненных бликов. Разрезая их, не спеша, попыхивая искристой трубой, к набережной подошел небольшой белый пароходик. Густая толпа людей в тирольских шляпах, с рюкзаками за спиной потекла по сходне. Хармон скривил губы и отвернулся. Взгляд его упал на мощный массив Сан–Сальвадора. Редкой ниткой огненных бусин намечалась от подножия к вершине трасса фуникюлера. С острой шапки горы светлой полоской глядела веранда ресторана. И там люди. Хармон не видел их, но уже самый блеск веранды был ему противен. Он отвернулся. Долго и внимательно глядел он теперь в сторону едва намеченных на синем бархате неба вершин противоположного берега озера. Изогнутый Брэ почти сливался с рассеченной на двое горбатой спиной Боглио. Там не было огней. Может быть там не было даже и людей. Хармон старался в темных складках гор угадать тишину и безлюдье, царящие на зеленых лесистых склонах. Ему захотелось под защиту раскидистых лап альпийских сосен. Он еще ни разу не видел их вблизи. Ни разу его нога не попирала каменистую грудь Альп. Ни разу не поднимался он к их снеговым шапкам иначе как в автомобиле. Хотя бывал в итальянских Альпах каждый год с тех пор, как стал антрацитовым королем. И даже несколько раньше. Когда еще никто не замечал сияния угольной короны на его седой голове, хотя кое–кто уже и склонялся перед величием его текущего счета.
Хармон закрыл глаза и задумался.
Но в самом начале воспоминаний, когда он даже еще не успел выбраться за порог прокопченной угольной лавки своего первого патрона, старого скупого Леона Абрамсона, когда он только собирался предложить Абрамсону новый способ развески и доставки угля, нить воспоминаний разорвали. Разорвали очень деликатно, почти нежно, но достаточно не во–время, чтобы Хармон недовольно дернул головой и, сразу забыв, развозчика угля Натана, снова превратился в антрацитового короля. Не знающего ничего, кроме собственных желаний, не считающегося ни с чем, кроме своих решений, и не рассчитывающего ни на что, кроме своей чековой книжки.
Сквозь лениво приподнятые веки Хармон недовольно смотрел на стоящего в выжидательной позе секретаря. Наконец он хмыкнул сквозь зубы:
— Н–ну?
— Телеграмма, сэр.
Голова Хармона снова дернулась.
— Меня нет в Лугано.
— Но это особенно срочно, сэр. Дело, которое требует вашего личного вмешательства.
Хармон встал с кресла и, пройдя в дальний конец веранды, оперся на баллюстраду.
Секретарь терпеливо пошел за ним. Он шел так тихо, что Хармон мог и вовсе не заметить его присутствия. Подергав головой, король резко повернулся и крикнул вздрогнувшему секретарю:
— Ну же, скорее, в чем дело… Вы заставляете ждать.
— Первая телеграмма передана нам через радиостанции морского министерства и принадлежит капитану Билькинсу. Он сообщает о происшедшем на подводной лодке «Наутилус» бунте команды.
— Чушь! — —вспыльчиво крикнул Хармон. — Не понимаю.
— Позвольте закончить, сэр. Телеграмма очень неясна. Она состоит из двух отрывочных фраз. Можно понять только то, что я вам уже сообщил.
— Немедленно снестись с морским министерством. Предложить принять меры к немедленному подавлению этого дурацкого бунта.
— Но, сэр… никто не знает местонахождения «Наутилуса». Единственное, что можно сказать, это то, что он за восьмидесятой параллелью и притом в секторе, принадлежащем советской России.
— Какая чушь! Что же, разве даже воды Ледовитого океана в той части, где они соприкасаются с берегами России, заражены бациллой большевизма? Не из–за этого ли и команда «Наутилуса» сошла с ума?
Секретарь сдержанно хихикнул, не будучи уверен в том, как следует реагировать на шутку короля. Но Хармон, замолчавший было, резко закончил:
— Во всяком случае, я уже сказал вам, что нужно сделать. Когда составите телеграмму в морское министерство…
— Простите, я перебью вас, сэр.
Хармон изумленно поднял брови.
— Эта телеграмма, по-видимому, была очень задержана передачей. Одновременно мы получили подробнейшее донесение от капитана Билькинса, но переданное уже не с борта «Наутилуса»…
— Откуда же, не с того ли света? — ухмыльнулся Хармон.
— Нет, сэр. Со льда.
— Почему со льда?
— С «Наутилусом» случилась непоправимая авария. Экипажу пришлось покинуть судно и высадиться на лед. Они находятся сейчас на дрейфующей льдине на координатах… простите, я забыл, какие координаты, — секретарь заглянул в блокнот, — да… на координатах норд 84 градуса 15 минут 30 секунд… сию минуту, тут так темно… да, ост 141 градус и 18 минут. Да, совершенно верно, именно так.
По мере того как секретарь говорил, лицо Хармона все больше разглаживалось. Он, не перебивая, слушал дальнейший доклад.
Узнав о том, что партия Билькинса снабжена необходимым теплым платьем и продуктами питания на шесть месяцев, Хармон жестом остановил секретаря:
— Послушайте, а у них там есть на чем ехать?
— То есть, сэр?
— Чорт знает до чего вы бестолковы! Ну, я говорю, есть ли там у них лошади или олени?
— Там, сэр, нельзя ездить ни на лошадях, ни на оленях. Там люди ходят только на лыжах. А груз могут тянуть собаки. Но при снаряжении экспедиции Билькинса собак ему не давали. Так что практически…
— Практически помолчите, когда я спрашиваю… Значит, они должны сидеть на месте или итти пешком, таща на себе все продовольствие на полгода?
— Да, сэр. Я это и хотел…
—Хотеть вы будете, когда закончите дежурство… А вы не можете мне сказать, сколько нужно человеку на полгода еды, ну, в тоннах, что ли там?
— Не знаю точно, сэр, но думаю, что во всяком случае…
—Раз не знаете, не стоит и думать.
Хармон замолчал, барабаня пальцами по мрамору баллюстрады. Секретарь удовлетворенно улыбался, по-видимому, сообщение доставило патрону удовольствие. Реплики короля означали отличное настроение.
Хармон засмеялся и отрывисто кивнул секретарю:
— Можете итти.
—Но, сэр…
Хармон больше не слушал. Заложив руки за спину, он пошел к широкой мраморной лестнице, сбегавшей пологими ступенями в сад. На краю лестницы Хармон вдруг остановился и окликнул уходившего секретаря:
— Послушайте… А эти двое, как их… ну в общем наши геологи, они ведь, кажется, не были с Билькинсом?
— Никак нет.
— Значит, практический смысл экспедиции Билькинса нуль?.. Хорошо, идите… Ага, еще: скажите, там, где Билькинс сейчас находится, очень холодно?
— Право не знаю, сэр, но судя по тому, что они высадились на лед…
— Ну, ладно, идите; вы никогда ничего не знаете, сколько раз я вам говорил — читайте перед сном энциклопедию.
Хармон медленно спустился в сад. Тепло упругого песка, впитавшего в себя за день пылающее золото альпийского солнца, приятно нежило ногу сквозь тонкую подошву туфли. Хармон даже приостановился и зажмурил глаза. Мысли весело, бежали под длинным голым черепом: «А интересно, какое ощущение может быть в ногах ото льда?»
Хармон медленно шел по светлеющей между деревьями песчаной дорожке. Снизу поднимался теплый, густой аромат засыпающих роз. Дорожка оборвалась резко поворачивая вдоль ограды. В нос королю ударил сладкий аромат зреющего лимона. Сквозь просветы деревьев, залитое яркой луной, глядело скользкое, как старинное зеркало, серебро Лаго–ди–Лугано. С далекой набережной едва доносились нежные звуки Штраусса.
Хармон улыбнулся и повернул к дому.
У самой лестницы он столкнулся с разыскивающим его камердинером. Пропустив мимо ушей приглашение к ужину, — король непривычно весело сказал:
— Послушайте, Джим, спросите, пожалуйста, повара: сколько я съедаю в полгода… но не в долларах, а в тоннах.
Насвистывая только что слышанный вальс Штраусса, Хармон стал подниматься по лестнице.
8. РАДИСТ ВЕБСТЕР ГОВОРИТ
Повар Джонсон встал раньше всех. Его широкое черное лицо, как нарисованная святочная маска, глядело из белой опушки капюшона. Джонсон с трудом приподнял воспаленные веки и сейчас же почувствовал резь в глазах.
— Ага, теперь и у меня, — пробормотал он, стиснув зубы и зажимая глаза ладонями.
Боль от этого не только не утихла, но сделалась еще более острей. От глаз она шла в глубь черепа. Как казалось Джонсону — боль прожигала ему всю голову. Не отрывая рук, он приподнялся и крикнул в сторону, где, по его расчету, лежали другие:
— Эй, Том, капитан велел вчерашний день поднять его пораньше для наблюдений… И скажи ему, пожалуйста, что у меня с глазами то же самое, что было вчера у Билля.
Том, кряхтя и ругаясь, вылез из–под брезента, заменявшего ему спальный мешок, и пошел будить капитана.
Через пять минут Билькинс вместе с Кроппсом уже производили астрономические наблюдения для определения места. Дрейф делался все более беспорядочным; основное направление с северо–северо–западного переменилось на северо–северо–восточное.
Закончив наблюдения Билькинс прошел в палатку Вебстера. Радист был единственным членом экипажа, получившим настоящую крышу. Не столько в заботе об его персоне, сколько ради того, чтобы уберечь от действия сырости радиоаппаратуру. Вообще эта радиоаппаратура обошлась экспедиции более, чем дорого. Увлеченные переноской на лед всего имущества, необходимого для установки надежной радиостанции, члены экспедиции пропустили момент, когда вода, быстро затоплявшая лодку через рукав буровой трубы, залила отсеки, где хранились съестные припасы. Из съестного удалось спасти немного консервов и печеного хлеба. В общем, не больше, чем на шесть дней урезанного пайка.
Зато Вебстер теперь почти не отходил от своей станции. Если он не вел передачу, извещающую мир о бедственном положении экипажа «Наутилус», то, не снимая наушников, ловил малейший писк, который мог бы сулить надежду на спасение.
Билькинс застал его за попыткой поймать неясные сигналы какой–то слабой станции. Однако сигналы не давались. Их забивали более мощные звуки метеорологической сводки, не представляющей интереса. Вебстер безнадежно махнул рукой и сбросил наушники. Он поднял к Билькинсу бледное, осунувшееся от бессонницы лицо:
— Я не хотел вас будить, сэр, по–моему, депеша не стоит того. Вот она.
Вебстер передал капитану листок.
Капитану Билькинсу.
Меры для подачи вам помощи будут детально разработаны в ближайшее время. Запас продовольствия на шесть месяцев вселяет уверенность в вашей полной безопасности. Сообщите фамилии зачинщиков бунта. По поручению компании «Натан Хармон» подписал Джек Уидсли. Билькинс перечел телеграмму дважды. Тщательно свернул клочок и спрятал его в карман.
— Этот замечательный документ нужно сохранить… Послушайте–ка, Вебстер, как это вышло, что у нас продовольствия на полгода?
— Вероятно, переврали, как водится, текст на материке, — уныло ответил радист.
Билькинс неожиданно расхохотался.
— Этих идиотов интересуют фамилии бунтовщиков. Можно подумать, что они вместо спасательной экспедиции собираются послать сюда полицейский отряд… Впрочем, это, пожалуй, и не так смешно. С них станется— они скорее заинтересуются именно этим, чем подачей нам быстрой и надежной помощи… Давайте, Вебстер, составим им толковый ответ… Налаживайте–ка ваше хозяйство.