Но он молчал.
И в тишине, перекладывая с ладони на ладонь играющий всеми цветами спектра шпат, он вдруг услышал шорох. Зуль опустил руки и прислушался. Шорох исчез. Доцент затаил дыхание. Он прижал руку к сердцу, чтобы заглушить его удары.
Шорох повторился.
Зуль вскочил. Ошибиться он не мог. Это было перешептывание странствующих по морю льдин.
Там за этим гребнем идут ледяные поля.
Доцент поспешно собрал свои сокровища. Он пихал их в карманы вместе со снегом. Сколько было сил, он побежал к последнему гребню. Снег крепко держал его слабые дрожащие ноги. Зуль поминутно останавливался, чтобы набраться сил. Не хватало дыхания. В глазах прыгали искры. Но он добрался до гребня. Стоя по пояс в снегу, Зуль увидел с вершины холма берег. Влево и вправо, насколько хватал глаз, тянулась узкая полоса серой, истертой вековым напором льдов, гальки.
На серую полосу наползали тяжелые льдины. Их голубые бока были искрошены и обиты в далеком плавании. Некоторые льдины носили на себе ясные следы земли. Красные пятна пестрели на группе беспорядочно нагроможденных друг на друга торосов.
Это был лед. Настоящий морской лед. Зуль дошел–таки до берега. Но берег был пуст. На нем не было видно ни лагеря, ни стоянки воздушного корабля.
Зуль ошибся направлением. Он вышел не в том месте. А это была последняя надежда. Но и она не оправдалась. Следов лагеря нигде не было.
Зуль протянул руки к морю. Так он замер. Из его горла вырвался дикий крик. Этот крик разбудил его. И только тут он заметил, что в каждой руке он что–то держит.
В одной был черный кусок угля. В другой — кристалл прозрачного шпата. Зуль бессильно опустился в снег.
В. ФРАКИ БРИТАНСКИЕ
Лорд Мюррей, посол его величества короля Великобритании при дворе его величества короля Норвегии, раздраженно откусил кончик сигары. Это случалось не часто. Обычно лорд Мюррей пользовался гильотиной. Но внезапное раздражение заставляет забывать не только привычки, а даже иногда и хороший тон. Посол выплюнул кончик сигары и так же коротко, как плевок, бросил в сторону вытянувшегося против него в кресле первого секретаря посольства, мистера Олькокка:
— Ослы!
Посол позволял себе не прибавлять накакого обращения при разговорах с мистером Олькокком, потому что тот был просто «мистер», и прибавлять было нечего.
Олькокк слегка приподнял брови и сдержанно подтвердил:
— О да, милорд.
— Идиоты, — прежним тоном буркнул Мюррей.
— О да, милорд.
— Дур–р–раки, — отрезал лорд.
— Я приглашу стенографистку, сэр, — холодно заметил Олькокк.
— Вот вы всегда так, — дернулся посол, — никогда не дадите мне выговориться.
— Я полагал, что это и есть тот меморандум, о котором вы говорили. Чем диктовать это вторично, с ваших слов, я просто хотел, чтобы его записали по первоисточнику.
— Вы не хотите понять нашего щекотливого положения. Ну, посудите сами, я должен поддерживать интересы какой–то явно дутой компании. Я совершенно убежден, что английские интересы в этом деле совершенно фиктивны. А между тем с формальной стороны все как нельзя более в порядке. Компания смешанная. Английский капитал участвует в равной доле с норвежским, и я обязан оказать поддержку какому–то подозрительному субъекту, располагающему якобы половиной паев в этом предприятии. А вот помяните мое слово: шиш с маслом получит Англия со всего этого дела. Почти наверняка угадываю здесь шашни этой старой лисы Зуля. Поверьте мне, если вы увидите в Норвегии три паршивых кусочка угля, то наверняка те два, что получше, прошли через руки этого почтенного доцента.
— И вы полагаете, сэр, что в данном случае было бы проще успокоиться и предоставить эти фантастические заявки американским претендентам?
— Нужно быть дураком, чтобы не понять, что это действительно проще всего. Но… но дипломаты его величества еще никогда не искали выходов, ориентируясь только на простоту. Наша основная задача в данном случае — не дать проглотить кусок этим горластым янки. Вот и все. А потом уже, когда мы будем уверены в том, что заявки норвежско–английской компании признаны и американские притязания отпали, тогда уже мы подумаем о том, как сделать эти заявки чисто английскими. Вот тут–то и влопается этот самый Зуль, если только участие нашего капитала в данном случае дутое. Чорт с ним, пусть наживается какой–нибудь проходимец, нанятый Зулем за несколько фунтов в качестве держателя английского портфеля. Важно, чтобы он был подданным его величества.
— Итак, сэр, — перебил посла Олькокк, — если я правильно понял, наши акции должны быть направлены в сторону Советского союза, конечно, через местное министерство. Но это направление не так существенно. Гораздо важнее акции в направлении американском.
— Да, пожалуй, именно так, мистер Олькокк, — облегченно вздохнул посол.
То, что он назвал секретаря по имени, означало удовлетворение. Дальнейший разговор был излишен.
По лестнице посольства спускались двое, высокий худой блондин — Олькокк, первый секретарь, и маленький коренастый блондин — Браун, второй секретарь.
Они удовлетворенно оглядели себя в широкое зеркало, занимающее целую стену холля. Белоснежные манишки ослепительно горели между черных лацканов. Ласточкины хвостики фраков слегка колыхались на ходу.
Олькокк медленным, размеренным движением поднял руку. В глазу у него заблестело круглое слепое стеклышко. Браун сделал то же самое быстро и отрывисто.
Оба надели строгие черные пальто и котелки.
У подъезда их ждали машины. Олькокк сел в длинный черный кузов «Кросслея». Браун взялся сам за руль маленького зеленого «Роуера». Шипя по гравию аллеи, машины разбежались в разные стороны. На радиаторах трепались маленькие сине–красные флажки с крестом святого Георга.
4. ФРАК АМЕРИКАНСКИЙ
Хармон недовольно отбросил бланк депеши и хмуро взглянул на секретаря:
— Ну?
— Это все, сэр.
— Пошлите их ко всем чертям.
Секретарь замялся.
— Кого именно, сэр?
Хармон дернул головой:
— После отпуска вы стали еще бестолковее. Можно подумать, что вы женились.
— Но я не понял…
— Нечего было и понимать; конечно, никого.
— Понимаю, сэр.
— Уголь… то есть нет, этот остров должен быть моим. Что они воображают, что я ради чьих–то прекрасных глаз ухлопал в это дело чортову прорву денег? Как бы не так!
— Английская пресса считает, что ваше пассивное отношение к известиям с Земли Недоступности и нежелание спасать капитана Билькинса…
— Английская пресса… — перебил Хармон. — Что вы мне вечно тычете английскую прессу? У нас есть американская пресса, и ее мнение является единственно обязательным для всякого американца… В общем, это сообщение нашего посла в Осло вы попросите пока не опубликовывать. Пусть государственный департамент окажет самое твердое сопротивление покушениям норвежско–английских претендентов. Сначала нужно отогнать эту свору, а там мы увидим, как сговориться с большевиками.
— Но, сэр, государственный департамент, как и в прошлый раз, может иметь свое мнение по этому вопросу. Как и в прошлый…
— Свое мнение могут иметь только те, кто не состоит у меня на жаловании. Если вы снова сунетесь к чужим людям, то, конечно, опять провалите все дело. Узнайте в нашем, иностранном отделе фамилии…
— Я вас вполне понял, сэр, — почтительно перебил секретарь.
Хармон ногтем прочистил широкую щель между большими желтыми зубами. Сплевывая досадное напоминание о завтраке, жестом отпустил секретаря. Вдогонку бросил:
— И скажите, чтобы в течение получаса никто не лез.
Он откинул голову на мягкую спинку глубокого кресла.
Через пять минут по придушенной тишине кабинета разносился тихий с присвистом храп антрацитового короля.
— Боже мой, опять этот уголь! Только и знают — нефть и уголь! Уголь и нефть! Люди положительно помешались на этих ископаемых. Право, Сюзи, жизнь наших отцов была интереснее. Дипломаты того времени рассуждали о высоких материях. А мы? Мы только и знаем, что возиться с углем и нефтью. Мы скоро почернеем от них. И ходим–то мы, как какие–то углекопы. Я думаю, что уважающий себя дипломат того времени просто упал бы в обморок, увидев, как я отправляюсь с официальной нотой государственнейшего значения в посольство его величества короля Великобритании, императора Индии, ты понимаешь, Сюзи, — Индии! Это чего–нибудь да стоит ведь! Как я отправляюсь туда в светлом осеннем костюме с галстуком в красных полосах. Это я — советник государственного департамента Штатов! О боже! А прежде–то фраки, тугие как панцырь манишки. И обязательно краешек звезды из–за лацкана… Да, моя крошка, а теперь — серый пиджак! Это — костюм дипломата величайшей из великих держав… Сюзи, да ты уже спишь
Советник натянул одеяло на самый подбородок и повернулся к стене.
5. АМЕРИКАНСКИЙ УГОЛЬ
Четыре собаки издохли в упряжке. Три из них в упряжке Зарсена. Он был чертовски тяжел. Пришлось перепрячь к нему в сани по одной собаке из остальных саней.
Вылка ворчал. Собаки не могут выдержать такой гонки. Но Михайло на каждой остановке бросал ему несколько слов по–самоедски, от которых у Вылки жутко пробегали по спине морозные пупырышки. Он качал головой и каждый раз с недоверием задавал один и тот же вопрос:
— Думаес ты, пройдет такая дела?
— Небось, пройдет, только б нам не сговнять, — успокоительно хлопал его по спине Князев.
На остановках собаки лежали смирно и почти не дрались. Они были измучены. Получали половинную порцию,
Зарсен был мрачен и зол. Ему надоело почти круглые сутки без сна и отдыха сидеть вцепившись в мечущиеся из стороны в сторону сани. Собаки рвали и бежали неровно. Если бы не Вылка и не головная упряжка, Зарсену вероятно вообще не удалось бы заставить своих собак тянуть. Второй причиной скверного настроения было то, что он, свалившись с саней на острой заструге, разбил свою походную флягу. А это был единственный источник поддержания его сил в пути. Продовольствия для облегчения саней с собой почти не взяли, рассчитывал быстро добраться до стоянки дирижабля.
И последним, самым основательным источником неудовольствия Зарсена было исчезновение Зуля. С ним были связаны все надежды на реализацию планов, сделавшихся уже почти своими, такими близкими к осуществлению.
Не стало Зуля. Исчезло представление о возможности или невозможности использовать тот самый уголь и какой–то шпат, о которых только и говорили вокруг него геологи.
Напротив, Билькинс был бодр и весел. Он громко покрикивал на свою упряжку, отпуская ей такие тяжеловесные удары, что собаки с воем стремились вперед, угрожая целости постромок.
Иногда Билькинс даже напевал. Временное пленение Хансена не внушало ему больших опасений. Будущее представлялось ему в самом радужном свете. Он мысленно подсчитывал последствия совершенно неожиданно сделанных открытий. «Ископаемые должны будут окупить этой акуле Хармону затраты, сделанные на подводную экспедицию. Если и не удастся действительна добыть отсюда ни одной унции угля, то уж акций–то он по этому поводу выпустит на сумму, в десять раз превышающую все расходы по моей экспедиции, — думал Билькинс. — В общем мне, конечно, наплевать и на уголь и на акции Хармона. Важно то, что это открывает возможность еще раз залезть в его мошну и организовать что–нибудь толковое. Ах, если бы быть так же уверенным в деньгах, как бывает почему–то уверен приятель Бэрд, я бы им показал, что такое Билькинс… Впрочем, на этот раз мне не помогло и тринадцатое число… Хотя, впрочем, как считать. Ведь не каждый день американский флаг приобретает около полюса угольные копи… Большевики? Ну, это пустяки. Наши как–нибудь утрясут. А в крайнем случае…»
Дальше Билькинс обычно не думал.
Собаки, скуля и тявкая, тянули четверо саней. От высунутых языков шел пар. Висящая у паха клочьями шерсть мокла от пота.
Как только собаки немного сдавали, Билькинс вытягивал вперед бич и весело кричал:
— Ну, ну, собаки! Еще немного, и вы получите по хорошей жирной порции акций в угольном обществе «Недоступность и компания».
Если эти слова долетали до Зарсена, тот мрачно отворачивался и, собрав обильно идущую от голода слюну, злобно плевал в быстро бегущий от саней наслеженный полозьями снег.
6. ФРАКИ ГЕРМАНСКИЕ
Советник Риппсгейм торопливо сунул за край жилетки упорно вылезавшую манишку. Расправив пониже спины короткие фалдочки фрака, шумно опустился на кресло с высокой готической спинкой. Откашлявшись начал:
— Милостивые государи. Настоящее экстренное собрание совета нашего Воздушного Ллойда должно заслушать официальное подтверждение тех прекрасных известий, которые принесла в последние дни пресса. Наши самоотверженные воздухоплаватели достигли колоссальных успехов. Мало того, что ими достигнуты широты, еще никогда не посещенные воздушными судами, но в этих широтах ими открыта земля, могущая служить блестящей базой нашим воздушным кораблям, долженствующим обслуживать имеющую быть открытой прекрасно запроектированную нашими лучшими специалистами основную трансатлантическую линию, долженствующую послужить базой…
Советник приостановился, чтобы найти ускользнувший от него конец непомерно растянувшейся фразы. Запутавшись в придаточных предложениях, он этого конца не нашел и, налившись от досады пунцовостью по румяным и без того щекам, начал новую:
— Но кроме блестящей базы и колоссальных возможностей, нашими учеными сделано открытие пирамидальной важности— прошу вас, милостивые государи, сохранить спокойствие — на Земле Недоступности открыт гелий.
Риппсгейм снова приостановился и поднял руку. Как по команде, члены совета, широко открывая усатые и бритые рты, крикнули:
— Хип, хип! Ура! Ура! Ура!
Советник опустил руку.
— Я вижу ваш патриотический восторг. Наша страна получила газ, столь необходимый для процветания ее воздухоплавания. Но этого мало. На территории нашей базы открыты ископаемые. Они, конечно, составляют собственность страны, снарядившей экспедицию. Там найдены уголь и исландский шпат. Наше уважаемое общество не занимается эксплоатацией недр, но ничто не мешает нам создать специальную компанию для использования ископаемых богатств открытой нами земли. Такая компания могла бы дать значительные дополнительные средства для развития нашей основной работы…
Риппсгейм говорил еще долго. Он еще несколько раз пытался построить очень нравившиеся ему длинные стройные фразы. Но от волнения они ему сегодня не удавались. Отказавшись от внешнего успеха своей речи, он удовлетворился тем впечатлением, которое произвело ее содержание.
Вопрос об организации дочернего общества вызвал оживленные прения. Было неясно: должны ли нынешние держатели акций автоматически получить право на льготное приобретение акций нового предприятия, или акции могут уйти на сторону, распылиться?
Пришли к тому, что держатели основных пакетов акций Ллойда, являющиеся и членами его совета, приобретают преимущественное право на покупку акции по половинной стоимости от объявленного номинала. Чтобы дать возможность господам членам совета осуществить свое право, им должен быть предоставлен кредит за счет субсидий, получаемых Ллойдом от имперского правительства. Таких привилегированных акций должно быть не менее пятидесяти одного процента. Остальные сорок девять в бумагах минимальной нарицательной стоимости пускаются в продажу и распространяются среди мелких держателей. Эту меру диктовала осторожность. Оставалось невыясненным, будет ли общество иметь практическую возможность эксплоатировать недра Земли Недоступности? Местоположение этого острова внушало некоторые опасения.
Вопрос был уже совершенно ясен. Секретарь собирался закончить протокол, как вдруг один из членов совета, худой старик с пушистой седой бородой, поднялся с места. Костлявой рукой он, не спеша, оседлал нос старомодным пенснэ. Раздельно и неторопливо повернулся к советнику Риппсгейму:
— Я прошу, господин председатель, предоставить мне слово.
— Слово имеет граф фон–дер–Риппербах, — предупредительно оповестил советник, делая вид, что он кланяется в сторону графа. В действительности он, нагнувшись, под столом заправлял под жилетку вылезающий язычок манишки.
Граф фон–дер–Риппербах говорил медленно и нудно. Он всемерно от всей души истинного немца приветствовал проект совета и одобрял колоссальные открытия, сделанные экспедицией; ему нравились пирамидальные возможности дальнейшего процветания бессмертной идеи дорогого друга, господина покойного графа Цеппелин…
Присутствующие сделали вид, что они хотят привстать при звуках почтенного имени.
Докладчик переждал секунду и так же нудно и скучно продолжал свою речь. Когда господа члены совета стали было уже принимать наиболее удобные позы в своих креслах, чтобы незаметно вздремнуть под речь маститого графа, до них донеслось шепеляво произнесенное слово: «большевики». Совет моментально встрепенулся. Оказывается, речь шла о том, что Земля Недоступности по сути договоров, заключенных между Германией и Советским союзом, должна быть признана собственностью последнего. По мнению графа, это было неоспоримо.