Подошедший Стёпка весело опустил на стол горстку белых шариков, поставил банку со свежей питьевой водой и написал:
«Черепашьи яйца — 100 тысяч долларов (штука)».
— Это же мои окурки! — возмущённо выпалил Хапкинс.
— А вы разве за них мне уже заплатили? — удивился Стёпка.
— Но это же разбой, хапёж! — нацелившись носом в артельщика, прохрипел Хапкинс.
— Не берите, — обиженно сказал артельщик и ещё более обиженно добавил: — Интересная ситуация! Человек находится на моём острове, я для него столько делаю, и он меня же ещё оскорбляет! Хе-хе! Интересная ситуация!
— На вашем острове? Вы что — того? Фью-фью? — И Хапкинс сделал пальцем у виска всемирно известный вращательный жест.
— Ни капельки, — хитровато, но и подчёркнуто серьёзно парировал Стёпка. — Вам неизвестно, где мы находимся? Так вот, мы находимся на острове Тариора, вождём которого всенародно был избран мой лучший друг Перчиков. Он от поста отказался и передал его мне! — Стёпка сам удивился собственной изобретательности.
— Какой ещё Перчиков? — уже тише, но все ещё с долей сомнения спросил Хапкинс.
— Ну вот вам, здрасьте! Начальник рации известного парохода «Даёшь!». Вон там, — Стёпка кивнул головой в сторону, — люди воздвигли ему монумент!
— Он что, погиб? — тихо спросил Хапкинс.
— Неизвестно. Возможно, спаслись мы с вами, — уклончиво ответил Стёпка и вздохнул: — А вы не верите. А здесь, между прочим, сохранилась даже моя личная банка. — И он постучал пальцем по банке с чистой ручьевой водой. — Не хотите покупать мои товары, не покупайте. Это дело ваше, если у вас где-то имеются в виду и другие.
Понятно, других у Хапкинса в виду не было. У него не было, а у Стёпки были! Сигареты, окурки, бананы. Кокосы, банка с водой! У Стёпки было всё!
И, хватанув полную банку воды, Хапкинс, как говорят бывалые моряки, пустился в загул и пошёл вразнос.
Он выкурил все сигареты, все, до последнего окурка, съел бананы, отхрустел кокосом и, отрывая последний листок из чековой книжки — да и кому эти листки были нужны посреди океана! — закусил варёными черепашьими яйцами. Стёпка, слюнявя пальцы, пересчитал чеки: 10 миллионов долларов! Затаив дыхание, он пересчитал снова. Десять! 10 миллиончиков он опустил в кармашек видавших виды плавок. Но через минуту, укротив волнение, ученик доктора Хацкинса произнёс:
— И это что? Всё? Вы за два дня проели, пропили, прокурили всё ваше состояние? Да, — огорчённо вздохнул он, — это как-то не по-хозяйски... Вы же теперь голы, как бич на причале! — И, задумчиво посмотрев на Хапкинса, Стёпка спросил: — А как же вы собираетесь жить дальше?
БОЛЬШАЯ РОЛЬ МАЛЕНЬКОГО ТРАНЗИСТОРА
— Как же вы собираетесь жить дальше? — почти озабоченно спросил Стёпка, глядя
Хапкинсу в глаза. — На чужом острове, без денег, без собственного клочка земли под ногами? Хе-хе! — почесал в затылке артельщик. — Разве что в долг? — прикинул он. — У вас в Сан-Франциско ещё есть деньжата?
Хапкинс пожал плечами:
— Пожалуй, найдутся.
— Ну тогда ладно, тогда так и быть! Во- первых, этот кусок земли, — Стёпка очертил толстым пальцем кусок пляжа с булыжником посредине, — я сдам вам по-свойски в аренду. И во-вторых — хе-хе — с сегодняшнего дня, с этого часа, только по-дружески, зачислю вас на работу! Но с условием: не отказываться ни от каких поручений. Иначе штраф. И наказание...
Усвоивший уроки Хапкинса, Стёпка начинал чувствовать себя хозяином. И кажется, с удовольствием вживался в эту роль...
— Так что ни от каких поручений... — повторил он и, показав на верхушки пальм, сказал: — Там созрели отличные орехи. Нужно доставить их сюда, — он постучал по столу, — на рынок.
Если бы ещё несколько дней назад кто-нибудь сказал президенту фирмы холодильных установок, что ему придётся по-обезьяньи карабкаться на пальмы, качаться рядом с попугаями и подворовывать у диких пчёл мёд, чтобы набить увесистое брюхо собственного ученика, он взорвался бы таким
хохотом, что их гостеприимная льдина раскололась бы гораздо раньше...
Но вот ведь какие весёлые штуки устраивает жизнь! С какой-то давно забытой лихостью он отправился в рощу, к Стёпки- ному удивлению, резво взобрался на пальму и один за другим стал швырять крепкие кокосовые орехи.
— Аккуратней! — крикнул Стёпка и, заметив на одном орехе трещину, прошептал: — Штраф... За орех с трещиной пятьдесят долларов, за орех с вмятиной — двадцать...
И когда крупный орех по-свойски зацепил его рыжую макушку, Стёпка заорал:
— Миллион! — и, чуть не обвинив Хапкинса в покушении, отправил работника собирать черепашьи яйца...
Набрав яиц, почистив территорию, прикупив в долг у хозяина собственноручно собранные фрукты, Хапкинс приготовил на двоих обед, потом ужин, потом выполнил ещё тысячу всяких «потом» и к вечеру свалился на своём клочке земли, пристроив голову на вроде бы подросшем камушке.
Сквозь сон он слышал, как хрустит кокосами и припрыгивает его хозяин, вздрагивает земля. И, усмехаясь, Хапкинс представил, как влезал бы на пальму Стёпка, не случись с чеками Хапкинса такая неожиданная история.
Ещё целый день Хапкинс с весёлым удовольствием выполнял все задания хозяина:
бизнес есть бизнес! Да и размяться после полной ледяной неподвижности было очень приятно.
Но на третий день, когда Стёпка вдруг взбормотнул: «А не обзавестись ли мне рикшей?» — Хапкинс заявил:
— Вы всё-таки не забывайте, что я какой- никакой, а президент.
— Кто-кто? — кинув в рот несколько кокосовых орешин, ехидно отреагировал Стёпка. — Вы — бывший президент, даже очень бывший! Так что учтите — и не выступайте. Это я по-дружески предупреждаю...
Хапкинс вздохнул, сел на единственный принадлежащий ему камень и между прочим включил маленький транзистор, который сразу же стал выдавать самую разноголосую информацию.
Где-то в огромном мире шумела совсем другая жизнь: мчались поезда, взмывали в небо самолёты, дружили и враждовали народы и государства.
И тоже словно бы между прочим какой- то диктор зевнул: «А в островном государстве Карабумба власти силой усмирили народные волнения. Лейтенант Барбумба объявил себя президентом и ввёл президентское правление».
Хапкинс с опаской сдвинул колёсико на беспечную музыку: ведь сколько раз так бывало, что, услышав сообщеньице о чудачествах в одной стране, чудаки в другой начинали чудить ещё почище! Так что любой маленький транзистор мог сыграть не последнюю роль в весёленьких плясках целой планеты!
Но Стёпка уже успел уловить мимолётную информацию.
Задумавшись, он сделал несколько шагов взад-вперёд, сказал сам себе вслух:
— Кажется, и на моём острове начинается непослушание, беспорядок... Надо что-то предпринимать. — И вдруг весело воскликнул: — Послушайте, Хапкинс! А если нам ввести президентское правление, а?
Эта идея артельщику так понравилась, что он подпрыгнул:
— Бросайте работу. На сегодня — выходной. В честь выборов президента. Вы, надеюсь, не возражаете? Ну и хорошо! Будем считать, что мы — хе-хе — уже проголосовали единогласно!
И, хрумкая орешками, он запрыгал, как упругий кабанчик, мимо болота гиппопотама к памятнику Перчикову, приговаривая:
— Мы тут на острове завернём в колбаску ещё такую историю, — не представляя, какую колбаску может завернуть история из самого крутого кабанчика.
А Хапкинс поспешил на свой участок, чтобы, облокотясь на камушек, обдумать, как «сделать быстрые ноги» с этого замечательного острова.
Ни с одной пальмы он пока не заметил — даже вдали — ни единого дымка, ни лодки. А Хапкинсу всё больше хотелось куда-то за горизонт, к Сан-Франциско.
Ему не было жаль потерянной чековой книжки. Даже наоборот! Им овладело вдруг удивительное чувство свободы, он не хватался за карманы, не боялся, что ветер на-гла- зах у всех распахнёт его куртку. Наоборот, он хотел ветра, попутного ветра, лишь бы убраться отсюда хоть на бревне, хоть на облаке, хоть верхом на акуле.
И возможно, он бы и попробовал это сделать, если бы не случилось нечто, изменившее вокруг все дела, все планы, все события.
БУНТ
Несмотря на все сногсшибательные затеи, Стёпка иногда тоже просыпался с удивительным чувством.
Остров так и пылал от утреннего солнца* ярких цветов и радужных попугаев. А Стёпке хотелось прикоснуться хоть пяткой к деревенской траве, услышать песенку петушка...
Он и теперь встал и неожиданно для Хапкинса выдохнул:
— Сто тысяч выдал бы за родную травинку, миллион за «кукареку».
— Вам что, яичницы захотелось? — спросил Хапкинс.
— При чём тут яичница? Хочу «кукареку»... — промолвил Стёпка и, плеснув в лицо воды, перешёл на деловой тон: — А вы, кажется, ещё и не умывались!
— А вы что не видите? Умываюсь, — парировал Хапкинс, поочерёдно опуская в воду то одну, то другую пятку: дальше невозможно было войти — там так и торчал плавник. Да и вода вокруг сверкающего рядом айсберга была холодной.
— Но, кажется, уже пора на работу. После работы организуем редкостный базар, — подзадоривая Хапкинса, сказал Стёпка и выложил на стол рядом с нераспроданными вчера бананами две начинающие весело попахивать сардельки тропического цвета.
Увидев их, Хапкинс подёргал ноздрями, привычно зашарил по карманам, но... сардельки были, а чековой книжки не было.
Он отвернулся и так горько вздохнул, что не покинувшая побережье красноносая акула выкинула ему на берег большую рыбину.
Хапкинс бросился к ней, но Стёпка, опередив его, подхватил рыбу на лету и произнёс:
— Это надо заработать. Ведь прибрежная зона — моя.
— Вы, возможно, скажете, что и айсберг — ваш?
— Нет, айсберг — наш! — справедливости ради гордо заметил Стёпка. — Пока ещё
наш, — поправился он. И, вдруг оглянувшись, артельщик подпрыгнул и взвизгнул: — А работа эта — ваша?
— Какая работа?
— Хорошая работа! Таскать чужие сардельки! — Глаза у Стёпки от негодования побелели, как черепашьи яйца!
— Да вы что! Вы почему оскорбляете... Господин президент, — обидчиво съязвил Хапкинс.
— Да я вас!.. — крикнул Стёпка и схватил валявшуюся бамбуковую палку.
— Нет, это я вас! — закричал взбунтовавшийся Хапкинс.
Никаких вонючих сарделек он не брал: ими поживились две прожорливые чайки, которым тоже нравились продукты из гастронома.
Два недавних совместных предпринимателя, размахивая палками, бросились_друг на друга. Но тут раздался отчаянный крик вынырнувшего дельфина, и повернувшийся к океану Хапкинс закричал:
— Смотрите, лучше смотрите вперёд!
— Смотрю, смотрю, мистер Хапкинс! — крикнул артельщик, и вдруг, обнявшись, они бросились в воду...
Там, вдалеке, приближался к берегу удивительный парусник, в воздухе разливались удивительно съедобные запахи. А от парусника по волнам мчалась к острову какая-то лодка.
ТЯЖЁЛЫЕ ВЗДОХИ РАДИСТА ПЕРЧИКОВА
Незадолго до описанного только что момента из очередного антарктического рейса торопился хорошо известный всем старенький пароход «Даёшь!», в трюме которого на специальной платформе находился совершенно уникальный, единственный в своём роде груз.
Подпираемый со всех сторон подпорками и подпорочками, подвязанный канатами и канатиками, там, поскрипывая, тянул вверх голову обнаруженный среди антарктических льдов полный скелет ещё незнакомого науке динозавра.
Сначала «Даёшь!» лавировал в такой близости от сверкающих айсбергов, что зубы у всей румяной команды, на радость доктору Челкашкину, сверкали, как у голливудских кинозвёзд, потому что отчаянный экипаж начищал их чистейшим антарктическим льдом. А кое-кто умудрялся после бритья для блеска прикладывать к айсбергу даже щёки.
Попутно все вглядывались в каждую плавучую льдину: не мелькнёт ли где-нибудь физиономия их приятеля Стёпки или шуба Хапкинса, на что Челкашкин резко махнул рукой:
— Пустое дело! И поделом! Нечего было жадничать до посинения!
— Жизнь такая... — ворочая глазами, бормотал новый боцман парохода Петькин.
— Ничего! В любой жизни можно совершать гадости, а можно благородные поступки! — И Челкашкин направил указательный палец на рулевую рубку, где стоял Сол- нышкин.
Наконец «Даёшь!» выбрался из скопища айсбергов начистую воду. Теперь к нему, изредка выпуская фонтанчики, приближались только киты и пингвины, и поседевший кок Борщик то одного, то другого подкармливал рыбкой...
Скоро льды и киты вовсе остались позади. Подгоняя судно к экватору, по океану заторопились решительные голубые валы. Зафокусничали на упругой воде летучие рыбы. В вечернем небе запылали огромные тропические звёзды. И совсем рядом с ними, в рубке, на своей вечерней вахте штурман дальнего плаванья Солнышкин прокладывал курс своему родному судёнышку.
Он то и дело при свете лампы наклонялся над картой, отмечал циркулем пройденные расстояния, записывал их меленько сбоку тонко заточенным карандашом, делая расчёты. Потом, как все штурманы, всё стирал крепко потёртой резинкой и, весело сдувая пройденные мили, проводил на карте по транспортиру чёткую линию — курс, по которому судну предстояло идти через бури и
штормы, дожди и туманы, карабкаться носом с волны на волну.
Иногда в рубку наведывался его главный учитель капитан Моряков, бросал взгляд на карту, заглядывал в судовой журнал и отправлялся на отдых. Иногда, опираясь на палочку и припадая на перевязанную ногу, потому что при погрузке динозавр наступил ему лапой на мизинец, ковылял Федькин посмотреть на уютный свет приборов, помурлыкать какую-нибудь пиратскую песенку.
Но чаще других просовывал в дверь свой остренький нос радист Перчиков: «Могу?»
Он давным-давно прошёл все испытания в центре космической подготовки и готовился к полёту на орбитальную станцию; но из- за нехватки средств полёт отложили настолько, что Перчиков решил сделать ещё один антарктический рейс. Человеку, плававшему верхом на ките, это раз плюнуть.
Правда, иногда он запрашивал своих космических друзей, нашлись ли уже денежки, но получал в радиограмме одно и то же непонятное слово «Гиф», читал его наоборот и спокойно продолжал тренировки в каюте и в рубке. Он стоял верхом на голове, бегал то на месте, то по палубе — пять километров в день, прыгал так, что у Борщика подскакивали на плите сковородки. Но кок не возражал, потому что ради друга и космоса был готов даже на такие встряски.
В общем, Перчиков, как любой радист, сидел у своего аппарата, принимал и передавал радиограммы, отбивая точками и тире все «люблю», «целую», «ну, погоди», а в свободные минуты заглядывал к Солнышкину. Во-первых, всё-таки поближе к звёздам, а во-вторых, посмотреть, не проляжет ли курс заслуженного парохода мимо его острова, где они так весело ныряли с Солнышкиным среди кораллов в лагуне, где кричали попугаи, весело шумели пальмы и где по ходатайству приятеля-дельфина его, Перчикова, когда-то избрали почётным вождём племени.
— Ну как? — заглядывал он через плечо Солнышкина на карту, не появился ли там крохотный кусочек земли — Тариора.
Но Солнышкин, которому тоже хотелось попасть на чудесный остров, где он катался на черепахе и отыскал такую чудесную жемчужину, почёсывал острым карандашиком возле уха:
— Ничего не выйдет, топлива маловато...
— Ну, может, как-нибудь...
Солнышкин качал головой:
— Никак! Не судьба!
И оба они тяжело вздыхали, не зная, какие повороты порой подбрасывает так называемая судьба даже очень расчётливым мореходам.
ПИ-И-РАТЫ! ПИРАТЫ!
Конечно, не всегда тихие безмятежные вечера выпадали на долю команды «Даёшь!». Случалось даже совсем наоборот.
Откуда-то налетели такие шквалы, что стрелка барометра едва не вылетала сквозь стекло, тучи закипали, раскалывались с грохотом, как кокосовые орехи, и в небе взрывались такие гигантские молнии, что, казалось, сам океан съёживался под ними, как мокрый напуганный Бобик.