— Я согласна пойти к вам на работу, как вы предлагали, — сказала Ольга, — в качестве переводчицы.
— О! — сказал майор. — Фрейлен!
Скулы у Фогельзингера покраснели.
— Только, — сказала возбужденно Ольга, — не так, как вы говорили, будто вам не нужна переводчица, а… на самом деле, то есть если переводчица вам нужна.
— Мне нужна переводчица, — сказал майор. — И для переводчицы у меня чертова бездна дел, если только переводчица хочет работать.
— Я хочу работать, — сказала Ольга. Лицо у нее пылало. Она коснулась ладонями щек. — Как жарко! Это вино. Простите, я давно не пила вина.
Майор снисходительно улыбнулся и подлил в бокалы вина. Сердце у Ольги молотом стучало в груди. Все в ней пело. Она будет слушать радио! Она будет распространять известия! Работая у майора, она сможет часто бывать у аппарата! Она будет распространять сообщения Советского Информационного бюро! Она примет участие в подпольной борьбе!.. И тогда она найдет связь с настоящим подпольем… Радость кипела в груди Ольги, силы вливались в тело Ольги. Ольга была крепкой, как никогда. Она чувствовала в себе столько сил, что их хватило бы на что угодно и на какое угодно время, — они никогда у нее не иссякнут!
Волнуясь, Ольга взяла свой бокал и хотела отпить вина.
— За что мы пьем? — спросил майор.
— Терпеть не могу тостов! — капризно сказала Ольга. — Вино так вино, митинг так митинг, а возглашать и молиться надо в церквах! Включите радио: Вену или Будапешт!
Майор с готовностью повернулся к приемнику, вставил вилку в штепсель — шкала засветилась, аппарат загудел.
— Танцевальную музыку или симфонию?
— Для начала, — сказала Ольга, — симфонию.
В аппарате послышался шорох, и майор начал вертеть переключатель. Ольга залпом допила бокал. Ей так захотелось вина. Она так давно не пила вина. А ведь это было ее любимое белое сухое вино. Ольга только сейчас почувствовала его настоящий вкус: оно холодило язык, а на нёбе ощущался легкий привкус свежего винограда. Если сейчас закурить, то дым будет немного сладковатый. Вино сухое, а папиросный дым будет сладковатый.
— Дайте мне папиросу!
— О, пожалуйста! — Майор поднес спичку. — Но я думал, что вы сперва чего-нибудь покушаете?
— Всему свое время, — сказала Ольга и с наслаждением затянулась. Майор в это мгновение попал на нежную оркестровую мелодию. — Стоп! Это! Только сделайте совсем тихо!
Майор послушно выполнил приказ Ольги. Ольга посмотрела на часы: половина четвертого. Через несколько минут она повернет стрелку и посмотрит, что же передает Москва? Как это хорошо — иметь свой приемник! Вот он стоит, ее приемник, и она будет слушать сейчас Москву: майор сам, своей рукой включит Москву, чтобы угодить фрейлен Ольге. Потому что фрейлен Ольга — женщина, которая ему нравится. Ольга почувствовала свою власть над майором. Она взяла грушу дюшес и вонзила в душистую мякоть свои белые зубы.
— Вы женаты? — спросила Ольга.
Майор с грустью посмотрел на нее.
— Да, — ответил он, — я женат. И я люблю свою жену. Мы, немцы, любим своих жен и верны в любви.
«Какое нахальство!» — подумала Ольга.
— Все? — насмешливо спросила она.
— Супружеская верность — черта немецкого характера, — серьезно ответил майор.
Ольга сделала гримасу.
— Еще одна расовая прерогатива? Только для арийцев! Только для немцев! А не приходило ли вам в голову, герр майор, что это просто банально и глупо? Вы, я вижу, не лишены вульгарного самодовольства. Фи, герр майор!
— Нет! — серьезно возразил майор. — Это наблюдение: верность в супружеской жизни так же свойственна немецкому характеру, как французскому, например, свойственна неверность.
— Думаю, — тоже серьезно сказала Ольга, — что это наблюдение невысокого качества.
— Немцы любят своих жен, — упрямо повторил майор.
«И от этой верной любви рождают фашистских молодчиков!» — сказала про себя Ольга. Майору она ответила:
— По правде говоря, меня мало интересует проблема верности или неверности в любви у немцев. Я вообще полагаю, что такие абстрактные обобщения — неверны. Кроме того, я полагаю, что для каждой женщины важна верность в любви того мужчины, которого она любит сама, а не мудреные трактаты о верности в любви всей нации, к которой принадлежит ее возлюбленный.
Майор курил, добросовестно обдумывая слова Ольги. Он не заметил, что в разговоре наступила пауза. Приглушенно звучала грустная мелодия какой-то неизвестной симфонии. Стрелка на шкале стояла на длинных волнах совсем налево. Ольга вспомнила: там Бухарест. Совсем рядом, — стоит только чуть-чуть пододвинуть стрелку, — радиостанция имени Коминтерна! Без двадцати четыре. Сейчас Ольга подойдет и передвинет стрелку на Москву. Майор действительно сошел со страниц Ремарка, а теперь верно служит Гитлеру, как когда-то кайзеру Вильгельму.
Майор вдруг сказал:
— И вот я чувствую в своем сердце влечение к вам, фрейлен Ольга. Это — неверность?
— Хуже, — сказала Ольга, — это измена вашему национальному характеру.
Про себя она подумала: «Он таки немец из старых моральных прописей, ему непременно надо разложить по полочкам свои чувства и прилепить к каждому аптечную сигнатурку: дас ист верность, дас ист неверность, дас ист любовь, дас ист нелюбовь!»
Ольге стало досадно: ради исполнения своего подпольного задания она предпочла бы вытерпеть ухаживания, пусть самые вульгарные, какого-нибудь неотесанного ефрейтора, чем вести любовную игру с этим смиренным барашком, с этим существом, не лишенным элементарных человеческих чувств, которое отвечает, однако, перед нею за миллионы зверски замученных гитлеровцами людей, за сотни варварски сожженных и разрушенных городов и сел.
— Фрейлен! — сказал майор. — Я должен рассказать вам о своей жене. Это не оскорбит вас? Интересно ли это вам?
— Расскажите, — согласилась Ольга и посмотрела на часы. У нее еще было время. Она отпила вина и взяла соленое печенье. Она наестся сейчас печенья и шоколада, потому что все это только военные трофеи. Военные трофеи Ольги в ее битве с майором Фогельзингером. «Какой же я стала циничной! — поморщилась Ольга. — Будь она проклята, эта жизнь! Нет, не надо ее проклинать».
— Моей жене тридцать один год.
— Хорошая женская пора, — сказала Ольга.
— У нее голубые глаза, русые волосы, узкая нога, тонкие длинные пальцы, стройная фигура, узкий таз…
Майор произносил эти слова мечтательно, вполголоса. Ольга с трудом сдерживала улыбку: она читала где-то составленное в таком духе описание внешнего вида симментальских коров. Любопытно, что же за душой у этой Гретхен или Лотхен?
— Лотта высокого роста! — гордо закончил майор.
«Хундерт зибциг!» — так и подмывало ее сказать, но она сдержалась, только сделала гримасу.
— Что вам не понравилось? — насторожился майор. — Вы не любите высоких женщин?
— Какая профессия у вашей жены? — спросила Ольга.
— Что? — удивился майор. — Профессия? Я человек состоятельный, и моей жене не нужна профессия.
— Она нигде не работает?
— О фрейлен, я покончил бы с собой от позора, если бы моей жене пришлось зарабатывать на себя!
— Что же она делает, ваша жена? — насмешливо спросила Ольга.
— О! — сказал майор. — У моей жены есть чем заполнить досуг! Она немного музицирует, немного рисует, немного вышивает шелком, любит цветы, отдает дань увлечению спортом — летом яхта, зимой — коньки…
— Она и вас любит — немного?
Майор не уловил иронии Ольги. Он ответил серьезно:
— Она меня очень любит, фрейлен.
— Что у нее есть, кроме досуга? — снова насмешливо спросила Ольга.
— Вы спрашиваете, фрейлен, о наших достатках?
— Нет, я спрашиваю о недостатках.
— Простите? — переспросил майор. — Я вас не понял.
— Есть ли у вашей жены какие-нибудь обязанности? — спросила Ольга.
— Ах, фрейлен, — сказал майор, — женские обязанности всем известны, важно только, чтобы к ним относились не как к долгу, а как к естественной потребности.
— У вашей жены дело обстоит именно так?
— Именно так, фрейлен! За это я ее и люблю.
— Великолепно! — сказала Ольга. — Ах, как это великолепно, что вы даже знаете, за что именно ее любите! Это только у расово неполноценных людей бывает так, что они любят, не зная точной цены своей любви, потому что они просто — любят.
Майор наконец почувствовал иронию Ольги.
— Мы не о том говорим, фрейлен, — сухо сказал он, — я говорю о жене и о любви, а не о политике.
— Я тоже о жене и о любви, а не о политике, — с вызовом сказала Ольга, но тотчас опомнилась: пожалуй, она слишком несдержанна и этим может только повредить себе. Надо остерегаться, надо следить за собой! — Мне только странно, что женщина живет, ничего не делая.
— Для женщины труд — проклятие, — произнес майор. — Так сказал Заратустра.
Ольга с облегчением вздохнула. Майор самый обыкновенный, только лакированный экземпляр отсталости, тупоумия и самодовольства. Теперь Ольга могла играть с майором: лицемерить, флиртовать, притворяться…
— А если у женщины есть призвание? — с притворной робостью спросила Ольга.
— О! Вы, вероятно, имеете в виду актрис, балерин, что-нибудь в этом роде? Это, фрейлен, совсем другое дело! Это только гипертрофированное свойство женской натуры — украшать и разнообразить жизнь!
— Украшать и разнообразить мужскую жизнь?
— Вообще жизнь, — не заметил майор иронии Ольги. — А жизнь это ведь и есть сочетание мужчины и женщины.
— Итак, мужчине, хочешь не хочешь, а приходится все-таки работать? — со всей доступной ей наивностью спросила Ольга. Смех душил ее, она глумилась над майором. — А для мужчин — труд не проклятие?
— Да, — сказал майор, запнувшись, но тотчас отбросив сомнения. — Но труд бывает разный, он зависит от одаренности, от наследственного…
— Имущества?
— Не только имущества, но и наследственного положения в обществе. Ведь цель мужчины заключается в том, чтобы не он работал на жизнь, а жизнь работала на него. Менее ценный человек должен работать на более ценного. Таков закон общественной жизни.
— В «Майн кампф» он изложен совершенно точно и недвусмысленно: восточные народы должны работать на Германию, потому что они неполноценны…
— Ах, фрейлен! — сказал майор. — Будем откровенны: в данном случае фюрер прав. Но что касается меня, то я больше склонен к эволюционной форме… Я бы внес такую поправку в программу фюрера.
Все кипело в Ольге. Вот он сидит перед нею, майор Фогельзингер, он против зверств, натура меланхолическая, он при воспоминании о покойных родителях прижимает к глазам платочек, он признает мирные эволюционные формы жизни! Но что у него общего с его же, немецким, народом? Только то, что на хребте немецких трудящихся он строит свое благополучие, свой уют и выколачивает из немецкого народа свои богатства. Он не член партии наци, но в его кровь уже проникла бацилла фашистской отравы и ум его затмился: его «эволюция» — это путь к первобытному состоянию дикого зверя. Лоск цивилизации еще мешает ему примириться до конца с грубой агрессивностью вооруженного автоматом и ножом фашистского молодчика: он внес бы поправку в программу фюрера, — но на хребте у него уже растет шерсть! Когда вооруженный фашизм будет разгромлен, когда оружие будет выбито из рук фашистов, — фашистское мировоззрение найдет себе приют именно в душе Фогельзингера, сторонника «эволюционного» развития фашистских идей.
— Поищите другую станцию! — попросила Ольга. — Может, найдете что-нибудь повеселее.
Майор с готовностью стал вертеть переключатель. Заплясали обрывки песен и музыки, французских, итальянских, английских и больше всего немецких фраз. Везде, везде, даже в эфире господствовала Германия.
— Стоп! — сказала Ольга майору, когда он попал на какое-то танго. — Остановимся на этом. Сделайте только погромче.
Майор встал и склонился перед Ольгой в галантном поклоне. Он приглашал Ольгу танцевать. Его торс, затянутый в тужурку, уже изгибался под нежные пассажи танго.
Надо положить руку на плечо и идти танцевать — отказываться было невозможно. И все же Ольга отказалась. Она покачала головой:
— Герр майор, у меня недавно умерла мама… Я не могу танцевать.
— Простите! — вежливо поклонился майор. — О, простите, пожалуйста, фрейлен…
Часы показывали четыре. Сейчас Ольга просто подойдет к приемнику и просто включит Москву!
Ольга встала, подошла к приемнику и перевела на волну станции Коминтерна.
— Простите! — кивнула она майору. — Интересно послушать, что творится в Москве. Вам переводить? Я могу сразу приступить к исполнению своих обязанностей? — мило улыбнулась она.
— О да! Это очень интересно!
Ольга держалась совершенно спокойно, но сердце у нее молотом стучало в груди, — она уже слышала знакомый голос московского диктора.
Это было очень трудно — слушать и переводить. Не потому, что Ольге трудно было поспеть за речью диктора, а потому, что она услышала совсем неутешительные вести. На всем тысячекилометровом фронте кипели ожесточенные бои, исход их был неизвестен. Но как далеки были географические координаты боев! Суровая зима приостановила наступление гитлеровской армии, сопротивление советских войск изматывало фашистские вооруженные силы, но этих сил еще было достаточно, чтобы продвигаться там, где обстоятельства им благоприятствовали, — гитлеровские армии продвигались на юге… Ольге трудно было переводить и потому, что гордость не позволяла ей передавать майору вести о неуспехе советских армий, и она, внимательно слушая про себя неутешительную сводку, в то же время по памяти пересказывала майору на немецком языке статью о весеннем севе в Казахстане, которую она слышала прошлый раз…
— О! — сказал майор. — Россия большая страна. Чтобы завоевать ее, нужно много времени. И у нее еще есть продовольствие. Чем дальше, тем труднее будет нам воевать. Но вы прекрасно переводите, фрейлен! Я очарован своей новой переводчицей!
— Да? — мило улыбнулась Ольга. — Ну, дальше уже неинтересно. Минутку! — Ольга послушала еще. Диктор перешел к известиям по советской стране. Знаменитый украинский шахтер Семиволос работал в Кузбассе и уже выполнил свой годовой план. Криворожский бурильщик Завертайло на рудниках Урала каждый день давал тысячу процентов выработки. Знатная трактористка Ангелина, эвакуированная в глубокий тыл, поднимала целину Казахстана и давала по двести процентов нормы… Семиволос, Завертайло, Ангелина! — сколько раз до войны слышала Ольга их имена! Она и тогда уважала их за трудовые подвиги, но сейчас сообщение об их героическом труде она слушала, как гимн. Диктор называл еще десятки подвижников труда во имя борьбы и победы. За победу боролась вся советская земля! Да, да, господин майор, чем дальше, тем вам будет труднее! А Ольге, чем дальше, тем будет легче. Ей уже становится легче.
Однако не следовало злоупотреблять любезностью майора, Ольга перевела регистр, и стрелка заскользила по другим странам Европы. Потом Ольга совсем выключила приемник.
— Довольно! — сказала она.
Майор на минутку задержал Ольгу у радиоприемника. Он сказал вполголоса, многозначительно и конфиденциально:
— Надеюсь, фрейлен, вы понимаете, что никому нельзя рассказывать о том, что вы слушали у меня Москву?
— Что вы! — воскликнула Ольга. — Разумеется!
Сердце у Ольги забилось от радости. Не бойтесь, господин майор, Ольга не станет злоупотреблять вашей любезностью и постарается похитрее пользоваться своей властью над вами!
— Прошу! — сказал майор, предлагая присесть на диван.
— Нет, — ответила Ольга, — спасибо. — Она посмотрела на свои часы. — Мне уже пора уходить. Я и так задержалась у вас, герр майор. Я очень вам благодарна, герр майор, извините, пожалуйста.
— О фрейлен!.. — начал было майор.
Но Ольга решительно подошла к подзеркальнику и взяла свое пальто. Майор перехватил его, чтобы помочь ей. На мгновение он задержал пальто в руках.
— Когда я опять увижу вас, фрейлен?
— Не знаю, — сказала Ольга. — «Завтра!» — хотелось ей сказать. Но надо быть осторожной. — Не знаю. Когда вы бываете у себя, герр майор?