— Странно, — ответила Мари, — здесь, в глубине острова, шторм слышится совершенно по-другому. Он будто течет, сливаясь с чем-то в единый поток, кажется, будто звучит долгий поющий звук — однажды ты попыталась записать его на кассету — и получился один-единственный шуршащий бесконечный… без конца и края звук…
Юнна резко спросила:
— Как лодка?
— Думаю, хорошо. Почти ничего не видно…
— Ты ведь можешь написать о том, как звучит шторм, — посоветовала Юнна, — тебе нравится вставлять шторм почти во все, что ты пишешь. Ты проверила кормовые лини?
Мари ответила:
— Думаю, они уже под водой. Вода поднимается.
Они сидели за столом друг против друга, не разговаривая.
«Мой папа, — думала Мари, — как он любил бурю… Он так радовался, когда она налетала вместе с ветром, тогда он не впадал больше в меланхолию. Он ставил шпринтов и брал нас с собой в море…»
Юнна сказала:
— Я знаю, о чем ты думаешь: вы всегда надеялись на непогоду, потому что тогда он радовался. А если ненастья не было, он обычно говорил: «Спущусь-ка я ненадолго вниз и взгляну на лодку». Но поверь мне, он шел лишь взглянуть на волны!
— Мы это знали, — промолвила Мари. — Но мы ничего не говорили.
Юнна продолжала:
— Право, твоему папе не составляло никакого труда вытащить наверх свою лодку, для него это была попросту игра. Не съесть ли нам что-нибудь?..
— Нет, — ответила Мари.
— Может, мне стоит спуститься вниз и посмотреть снова?
— Едва ли. Лодка стоит на том же месте, где стоит.
Юнна спросила:
— Когда это было, что мы вдруг заметили — дальше она не поплывет? Пару лет тому назад?
— Возможно, и так. Жизнь идет своим чередом.
— Когда ты вытаскивала камни из воды в гавани?
— Пожалуй, тогда, — подтвердила Мари. — Но вот что было интересно: ты не в силах была поднять и покатить дальше камни… Понимаешь, тут в голову приходят такие идеи… О подъемной силе… О том, чтобы применить вагу. Чтобы вычислить баланс, угол падения и попытаться схитрить…
— Да, да, — подтвердила Юнна, — попытаться схитрить… я знаю. Но не говори со мной о подъемной силе именно сейчас. Что-нибудь еще осталось в той бутылке?
— Думается, глоток.
Мари пошла за бутылкой с ромом. Ноющие, дребезжащие звуки бури заполнили всю комнату, неумолкающие, усыпляющие, будто едва заметное дрожание, как будто ты на борту большого парохода.
— Он очень много путешествовал, — сказала Юнна.
— Ну да, когда получал стипендию.
Юнна сказала:
— Я говорю не о твоем папе, я говорю о моем. Он рассказывал нам о своих путешествиях. Никогда, бывало, не узнаешь, что он выдумал и что произошло на самом деле.
— Тем лучше, — промолвила Мари.
— Подожди… Это были ужасные вещи, о бурях тоже, хотя он ведь никогда не плавал на судах.
— Тем лучше, — сказала Мари.
— Ты перебиваешь меня! А когда он, бывало, заговорится и не знает, как закончить свой рассказ, он только добавлял: «А потом полил дождь, и все отправились по домам».
— Замечательно! — воскликнула Мари. — Очень хорошо! Именно конец бывает трудно придумать.
Она сходила за сыром и хрустящими хлебцами и спустя время продолжила:
— Мой папа… Он рассказывал не для нас. Теперь, когда я думаю об этом, я понимаю: вообще-то он говорил совсем мало…
Юнна разрезала сыр на ломтики и сказала:
— Мы ходили в библиотеку и брали книги на дом. Он и я. Только мы. Это было словно сидеть у папы в кармане.
— Я знаю. Он, мой отец… знал грибные места, он брал нас с собой, зажигал свою трубку и говорил: «Семейство, собирайтесь!» Но больше любил ходить один. Он прятал корзинки с грибами под елкой и приводил нас ночью, с карманным фонариком… ты понимаешь — это было жутко и чудесно! Он делал вид, будто забыл, под какой елкой лежали корзинки… А потом мы сидели на веранде и чистили грибы, и ночь была на дворе, и керосиновая лампа горела…
— Об этом ты рассказывала в какой-то заметке в газете, — сказала Юнна и вылила остатки рома в бокалы. — Мой был старый контрабандист! Хочешь подробностей, спрашивай, а я намерена соблюсти приличия.
— Он всерьез занимался контрабандой? — спросила Мари.
— О, он всерьез занимался чем угодно.
— А мой папа был законопослушным, — высказалась Мари. — Ты помнишь, когда запретили спиртное и к нам хлынула эстонская водка, а все кинулись запасаться… Знаешь, что они делали? Они продавали целые канистры по сумасшедшим ценам! А он никогда этого не делал. Я была тогда совсем маленькой, но мне приходилось искать водку вместе с ним по всем берегам. Этого я не забуду. Мы прятали бидоны в тростнике. Папа был любителем авантюр.
— Ошибаешься, — сказала Юнна, — авантюристом. Это большая разница.
— Ты имеешь в виду своего папу?
— Разумеется. Ведь я говорю о нем. Ты сама знаешь. Он был золотоискателем, валил громадные деревья в парке «Редвуд», строил железную дорогу… Ты видела золотые часы, которые он получил в Номе, когда служил там в рыбнадзоре, ну те, с надписью?
— Да, — ответила Мари. — Подлинные часы от Гамильтона.
— Точно. Подлинные часы от Гамильтона.
Пошел дождь, и это было не очень хорошо. «Виктория» осядет под дождем, и это повредит ей, если усилится волнение на море. Мари пыталась пошутить и сказала:
— А потом полил дождь, и все отправились по домам…
Но Юнна не засмеялась. Через некоторое время Мари спросила:
— Он никогда не тосковал по дому?
— Да! Но когда возвращался, то снова стремился прочь.
— Мой тоже, — сказала Мари.
Дождь лил все сильнее и сильнее, это был настоящий ливень.
Мари продолжала:
— Знаешь, что он сделал, когда получил государственную премию: он купил себе пальто, ну, приличное пальто, оно было новое, черное и длинное и ему совсем не нравилось. Он говорил, что это пальто заставило его почувствовать себя одной из статуй, которые он лепил. Вот он и пошел в Хеспериа-парк, и повесил его там на дерево.
Они прислушались к шуму дождя.
— «Викторию» зальет, — сказала Мари. — А мы не сможем выйти, чтобы вычерпать воду.
Юнна произнесла:
— Не говори о том, что и так понятно.
Они знали очень хорошо: дождь идет и идет, лодка начнет тонуть. Море затопит корму. Лодка опустится на лини. Но насколько глубоко она опустится, и разобьется ли она, если упадет на каменистое дно, и спокойно ли там внизу, хотя штормит, и какая там глубина, сколько метров…
Юнна спросила:
— Ты восхищалась им?
— Разумеется. Но ему нелегко было быть отцом.
— И моему тоже, — сказала Юнна. — Странно, в сущности, мы так мало знаем… Лишний раз ничего не спросили, не попытались узнать то, что в самом деле было важно… Не было времени. О чем это мы беседовали, собственно говоря?
Мари ответила:
— Предположительно о работе. И о том, что влюбленность отнимает уйму времени. Но все-таки можно было бы расспросить…
— Пойдем-ка спать, — предложила Юнна. — Лодка, пожалуй, справится сама… во всяком случае, теперь слишком поздно что-то предпринимать.
К утру ветер стих. Свежевыкупанная и сверкающая, «Виктория» стояла на якоре, словно вообще ничего не случилось.
Звездное небо
У брата Мари, Тома, и у Юнны было особое отношение друг к другу. В городе они встречались редко, зато гораздо чаще на острове. Там они легко находили общий язык. Том переправлялся к Мари и Юнне на остров, чтобы поучаствовать в дискуссиях о лесоматериалах, об инструментах, о генераторе, к примеру, который не желал работать. Едва ли три морские мили разделяли их острова. Вообще-то Юнна и Мари сами заставляли свои машины работать; это придавало Мари надежное ощущение того, что здешняя жизнь все-таки может наладиться.
Всякий раз, когда Том уплывал обратно, оставляя за собой прямой, как стрела, кильватер, она долго стояла, глядя ему вслед. В июне остров Тома покоился посреди солнечного заката, потом солнце садилось за островами дальше к югу.
Однажды, к великому удивлению, но это правда истинная, Том и Мари задумали эмигрировать на острова Тонга в Тихом океане. Они не выказали ни разочарования, ни облегчения, когда Her Majesty's Service весьма учтиво ответила, что по причине того, что тайфуны в последнее время случаются чрезвычайно часто, невозможно уделить должного внимания иммигрантам. Том и Мари отыскали остров намного севернее и там построили свой дом, и жили там много лет. Тому хотелось, чтобы окна у него были на потолке, он мог бы тогда, засыпая, смотреть на звезды, но это оказалось обременительным, так как окно не выдерживало дождей. Потом они купили подзорную трубу по объявлению, к сожалению, чересчур старую модель, которая давала не слишком большое увеличение.
Но все это было давным-давно.
Теперь солнце садилось довольно далеко к югу от острова Тома, дело было уже в конце августа. Ни одного судна не было видно в море, только утром и вечером рыбаки проплывали мимо их острова с развевающимися на корме флагами черного и розово-желтого цвета. Но Том часто выходил в море и греб в свое удовольствие. Мари видела, как его шлюпка появлялась в море ранним утром и поздним вечером.
— Юнна, послушай меня, в то время мы любили грести, Том и я, мы подгребали к каждой шхере, к самому маленькому скалистому островку, все дальше и дальше. У тебя никогда не было желания отправиться к далеким островам?
— Но мы и так на острове. А острова повсюду одинаковы. И нельзя растрачивать целый рабочий день, играя в экскурсию.
Однажды утром Том явился за шпаклевкой и краской для окна. У него были с собой питьевая вода и почта. Юханнес написал Мари… Одно из редких писем, которые она когда-либо получала от него.
— Юнна, — сказала она, — Юханнес хочет приехать сюда, ты ведь помнишь Юханнеса… Всего на пару дней.
— Но ты знаешь, что домик у нас слишком маленький. А палатка порвалась от ветра.
— Я знаю, знаю, но он вообще не хочет жить в доме, он хочет пожить на необитаемом острове и ночевать в спальном мешке, он об этом часто говорил, но из этого так ничего и не получилось.
Том хотел что-то сказать, но промолчал.
Юнна промолвила:
— Не кажется ли тебе, что Юханнес стал слишком стар для спального мешка? Скоро наступит осень. Когда он хочет приехать?
— Завтра, — вмешался Том, — с одиннадцатичасовым автобусом из города. Он позвонил в лавку. Я могу поехать туда и привезти его.
Они немного подумали.
— Есть у вас спальные мешки? — спросил Том.
— Конечно есть, — ответила Юнна.
Она положила жестянки со шпаклевкой и краской в корзинку и проводила Тома вниз, к его шлюпке. Они согласились друг с другом, что самый лучший необитаемый остров — Вестербодан, туда легко причалить. Сводка обещала ясную погоду.
Юнна сказала:
— Я соберу немного еды для него.
— Прекрасно! — воскликнул Том. — О таких вещах, насколько я припоминаю, он обычно думать не думает.
— Тогда пока!
— Пока!
Вечером Мари рассказала Юнне историю, которую Юнна давным-давно знала, но именно теперь это вновь оказалось важно.
— Понимаешь, у нас с Юханнесом были великие планы и идеи, а одна из самых великих — жить естественной жизнью, отбросив все ненужное, а лучше всего обитать в пещере или где-нибудь еще и попытаться найти самое существенное. Знаю, что ты скажешь, но не надо говорить… Во всяком случае, Юханнес придумал это задолго до того, как появились дети цветов.
— О, это было в пятидесятые годы!
— Думаю, в конце сороковых. Но ведь у него никогда не было времени для такой жизни. А тогда мы собрали деньги, чтобы купить заброшенный дом в Южной Франции, и хотели пригласить туда друзей — писателей и художников, которые нуждались в том, чтобы работать в мире и покое. Но всякий раз, когда мы что-то собирали, он отдавал все в кассы забастовщиков… И все время носился с идеей уехать на необитаемый остров.
— А как живут на необитаемом острове? — спросила Юнна.
— Не глупи! Я сказала: в спальном мешке.
— Он верил во все это?
— Разумеется! Естественно! Но времени никогда не находилось.
— А теперь у него есть время?
— Нет! Нет, не думаю!
— Надеюсь, все будет хорошо! — сказала Юнна. — Как бы там ни было, я пошлю с вами бутерброды и кофе, и кое-чего из еды. Есть ли что-то, что он особенно предпочитает?
Мари тут же ответила:
— Коричневые бобы. И он не любит кофе с порошковым молоком.
— Замечательно, порошковое молоко кончилось! Схожу посмотрю в погребе.
Мари вышла на косогор.
Я знаю, я помню, чего бы он хотел: лежать на спине в вересковых зарослях и всю осеннюю ночь разглядывать звезды, и прислушиваться к шуму моря, не нуждаясь в том, чтобы произнести хотя бы слово. Но времени никогда не было… Только бы не стало пасмурно. Однажды он обещал, что мы будем жить в палатке на Оланде целую неделю, и я все ждала и ждала, и вот он сообщил наконец, что у него чрезвычайно много работы в редакции… Я взяла напрокат велосипед и всю ночь проездила, это было в июне, когда совсем светло, повсюду цвели кусты шиповника, я нашла селение, где жила его мама, и она сказала:
— Вот как, ты подруга Юханнеса! Заходи и выпей немного кофе. Можно покататься на велосипеде когда-нибудь еще, говорят, это незабываемо, это все равно что уметь плавать…
Мари и Юнна проснулись рано. Погода была ясная и довольно холодная.
— Так ты не хочешь взять с собой примус?
— Нет, нет, — ответила Мари. — Это должен быть обычный костер. Это очень важно — просто костер.
Том приплыл точь-в-точь, когда должен был… черная точка шлюпки на прямой линии против острова. Очень скоро стало видно, что на борту только один человек. Он спрыгнул на берег и пришвартовался. Юханнес позвонил в лавку и сказал, что, к сожалению, в газете много работы и что он очень огорчен.
— Ну да! — промолвила Мари. — Это не важно.
Она круто повернулась и пошла к дому.
Юнна довольно долго молчала.
Том сказал:
— Помнишь, ты говорила о старых бревнах? Посмотрим на них?
Она пошли взглянуть на бревна. Часть из них годилась только для распилки на дрова, но довольно многое можно было использовать, чтобы построить новый причал на острове Тома.
Юнна произнесла:
— Со мной творится что-то странное. Я никогда по-настоящему не понимала все эти затеи с вылазками на природу. Твоя сестра, пожалуй, бывает чересчур романтичной. И еще один вопрос: именно сейчас у тебя есть какие-то неотложные дела?
— Только зашпаклевать окна.
— А ты давно ночевал в спальном мешке?
— Думаю, лет двадцать тому назад.
Когда Мари и Том уплыли к острову Вестербодан, Юнна, стоя на берегу, смотрела им вслед до тех пор, пока шлюпка не исчезла за выступами скал. Стало пасмурно, наступило безветрие.
Ночью она вышла на косогор… ни единой тучки, что нарушила бы красоту безоблачного звездного неба.
Все было хорошо.
Сборник "Письма Клары" (1991)
В поезде
Боб был на год старше Антона, они учились в одной школе. Собственно говоря, его звали как-то иначе. Имя Боб — краткое и мощное, как удар биты или пинок ногой по футбольному мячу, — ему дали поклонники. Он обладал завидным качеством относиться ко всему небрежно и снисходительно презирать весь белый свет. Боб не пользовался своей возможностью дубасить товарищей, он лишь пожимал плечами и рассеянно улыбался. Он был великолепен в своем умении морально уничтожать людей.