Круглое лицо Тулусун озарилось самодовольной улыбкой женщины, довольной действием своих чар. Не желая признаваться самой себе, что она всерьез увлеклась молодым красивым невольником, юная ханша была несказанно рада этому признанию Моисея.
Переполняемая этой радостью, Тулусун мягко притянула к себе Моисея за отвороты его тулупа и запечатлела нежный поцелуй у него на устах.
Затем с наивным прямодушием Тулусун вымолвила, не пряча от Моисея страстного манящего взгляда:
– Я давно мечтала о таком жеребце, как ты, Мосха. Так, как ты объездил меня сегодня, никто еще меня не объезжал!
* * *
Яков пробудился от криков и топота ног за стенкой юрты. Сначала он подумал, что уже наступило утро и татары сворачивают стан, вновь выступая в путь. Однако, глянув в круглое отверстие для выхода дыма, Яков увидел черные ночные небеса.
Он огляделся.
На низеньком столе, мигая, горела масляная плошка. Над очагом вился слабый дымок от потухших углей. Постель Моисея была пуста, не было и его теплой одежды, которая обычно лежала рядом с ложем.
«Та-ак, – подумал Яков, – Моисей опять заночевал в ханской юрте. А этот малый не промах! Что же там творится?..»
Шум за стенкой юрты ширился и рос, растекаясь по всему стану, подобно бурной реке. Теперь Яков явственно расслышал помимо торопливого топота ног и беспокойных выкриков мунгалов также ржание напуганных степных коней, звон оружия и грохот сталкивающихся щитов. Определенно, в лагере хана Кюлькана шла битва, но почему ночью и с каким врагом?
Яков выбрался из-под теплого стеганого одеяла и громко окликнул стражей, которые день и ночь дежурили у входа в юрту, где жили русские пленники. На его окрики никто из стражников не отозвался.
Схватив свою потрепанную овчинную шубейку, Яков хотел было выглянуть из юрты, но в этот миг совсем рядом прозвучал громкий властный голос, отдающий приказы на русском языке. Яков даже замер, не поверив своим ушам!
Он рванулся к выходу и налетел на кого-то, ворвавшегося в юрту, словно вихрь. Яков упал, сбитый с ног.
– Еще один нехристь! – воскликнул вбежавший.
– Руби его, Тимоха! – отозвался кто-то другой, заскочивший в юрту следом за первым.
– Эй, соколик, не губи! – громко и радостно завопил Яков, подымаясь на ноги. – Свой я! Русич я! В плену тут мыкаюсь!..
Два молодых русских ратника медленно опустили мечи, изумленно разглядывая в полумраке юрты длиннобородого незнакомца с волосами, стянутыми на лбу бечевкой.
– Повезло тебе, человече, – промолвил один из воинов. – Ступай на волю! Кончились твои мучения!
Оба ратника выбрались из юрты, наклоняя головы в низком дверном проеме.
Яков поспешно последовал за ними. Его подвели к бородатому плечистому воеводе, сильный голос которого гудел, как труба.
– Из Костромы, говоришь, родом? Из купеческого сословия? – пробасил воевода, разглядывая щуплого Якова с высоты своего роста. – С сентября, значит, в неволе у татар пребываешь. Долгонько, брат! Натерпелся, наверно, притеснений от нехристей, а?
– Всякое бывало, друже, – молвил Яков, не в силах унять своей бурной радости. – Вы-то откуда будете? Какого князя вы ратники?
– Из Мурома мы, брат, – ответил могучий воевода. – Из полка князя Юрия Давыдовича. С нами здесь и белгородский князь Олег Игоревич со своим полком. А верховодит всем нашим воинством рязанский князь Юрий Игоревич, его рать во-он там нехристей истребляет!
Воевода указал рукой в степную даль, там, в низине, тоже шла битва среди пылающих яркими факелами татарских юрт. В разные стороны из охваченного пожарами становища разбегались татарские воины, слуги и визжащие женщины. Быстрыми стайками уносились в степную даль испуганные татарские кони, с беспокойным ревом метались долговязые верблюды, топча убитых воинов и рассыпавшихся повсюду блеющих овец.
– Ну и дела! – проговорил Яков, пораженный увиденным. – Не убоялся, стало быть, рязанский князь орды Батыевой, пришел поквитаться с мунгалами за смерть своего сына! Храбрец, одно слово!
– Чей там белый шатер? Не Батыги, случаем? – Воевода указал Якову на огромную юрту хана Кюлькана.
– Стан Батыя дальше в степи, верстах в трех отсель. – Яков махнул рукой на юг. – Этот лагерь принадлежит хану Кюлькану, Батыеву дяде. И шатер сей ему принадлежит. Там должен быть еще один пленник, из Рязани родом. Моисеем его кличут.
Сделав решительный жест в сторону ханского шатра, муромский воевода бросился вперед, увлекая за собой своих опьяненных быстрой победой ратников. Яков устремился туда же вместе со своими освободителями. Ему казалось, что происходящее вокруг просто какой-то удивительный сон! Однако сильный жар от горящих татарских юрт был настолько осязаем, что Якову приходилось закрывать лицо рукавом своей шубы. Ему в уши лезли истошные вопли умирающих под русскими мечами и копьями мунгалов. Он то и дело спотыкался о тела изрубленных татар, которые лежали повсюду на окровавленном снегу.
* * *
Эти поспешные сборы и этот стремительный поход в Дикое поле пробудили в Юрии Игоревиче ратный пыл, его уже не волновала численность врагов, удаленность их становищ от Рязани. Юрий Игоревич был весь во власти данного самому себе зарока – отомстить мунгалам за смерть старшего сына! На душе у него было спокойно, ибо смерть его не страшила. Ненависть к татарам и желание мести уничтожили в душе Юрия Игоревича все страхи и беспокойства по поводу грядущего столкновения с заведомо сильнейшим врагом. Сильная воля, являющаяся основой характера этого человека, в сочетании с сильнейшей злобой против мунгалов превратили внутреннее состояние Юрия Игоревича в некое подобие сжатой пружины.
Когда рязанские и пронские полки, разгоняя разбросанные по степи табуны татарских лошадей, обрушились на становище хана Бури, то эта невидимая пружина в душе Юрия Игоревича наконец распрямилась, превратив рязанского князя в беспощадного убийцу. Юрий Игоревич, спрыгнув с коня, метался по татарскому лагерю с развевающимся за спиной красным плащом, безжалостно рубя татар мечом направо и налево. Старшие дружинники не отставали от Юрия Игоревича, прикрывая его щитами от летящих татарских стрел. Их мечи тоже не знали жалости. Татар было гораздо больше, чем русичей, однако застигнутые врасплох степняки пребывали в сильнейшем смятении. К тому же многие из татарских военачальников нашли свою смерть от русских мечей, многие обратились в бегство, даже не пытаясь организовать сопротивление.
Самому хану Бури и находившимся вместе с ним Кюлькану и Урянх-Кадану пришлось тоже бежать столь поспешно, что Бури вскочил на коня босым и без ханской шапки, а Кюлькан в спешке оставил в юрте свой дорогой пояс с саблей. Урянх-Кадан запрыгнул не на своего коня и был сброшен им наземь, едва не сломав себе шею. Одна из жен хана Бури, проносясь мимо барахтающегося на снегу Урянх-Кадана, придержала своего скакуна и подхватила хана к себе на седло.
Едва ханы умчались из стана в ночь, как в шатер хана Бури ворвались рязанцы, перебив слуг и нукеров, подвернувшихся им под руку. Кто-то из гридней приволок за косы одну из наложниц хана Бури и швырнул ее к ногам рязанского князя.
Забрызганный кровью порубленных им татар, Юрий Игоревич стоял посреди огромной юрты, устало опираясь на длинный меч, окрашенный кровью по самую рукоятку.
– Где Батый? Это его шатер? – грозно спросил Юрий Игоревич.
Княжеский толмач заговорил с молодой узкоглазой наложницей, перескакивая с одного степного наречия на другое.
Монголка тряслась как осиновый лист, испуганно озираясь на стоящих вокруг нее плечистых русичей в блестящих кольчугах и островерхих шлемах с окровавленными мечами и топорами в руках. Толмач дергал наложницу за рукав ее длинного халата, вновь и вновь обращаясь к ней то на булгарском, то на половецком наречии.
Стоящая на коленях монголка непонимающе хлопала своими темными раскосыми глазами. Было видно, что ей чужды местные степные говоры.
– Вот тварь косоглазая! – сердито усмехнулся гридничий Супрун. – Какого же она роду-племени? Из каких далей ее сюда привезли?
Толмач, объясняясь с монголкой на языке жестов, сумел выяснить, что она из племени хори-туматов и зовут ее Уки.
– Спроси, как зовут ее господина? – повелел толмачу Юрий Игоревич.
Толмач, опустившись на одно колено, опять заговорил с наложницей, помогая себе жестами рук. Ему удалось выяснить, что господином этой монголки является хан Бури, который доводится двоюродным племянником Бату-хану.
– Про Батыево становище у нее спроси, где оно? – нетерпеливо бросил толмачу Юрий Игоревич.
Однако все усилия толмача ни к чему не привели. Наложница не знала, где находится стан Бату-хана. Она лишь неопределенно указывала рукой куда-то в степь.
– Кого вы мне притащили? Что эта дуреха может знать? – рявкнул на своих приближенных Юрий Игоревич. – Ищите какого-нибудь бея татарского! Живо!
Дружинники бросились исполнять княжеское повеление, гурьбой выбежав из юрты. С князем остались лишь толмач и гридничий Супрун, который занялся перевязкой своей пораненной стрелой правой руки.
Ханская наложница поспешно отбежала к войлочной стенке юрты и присела там на какой-то тюк, обхватив голову руками. Ее по-прежнему трясло от страха.
Юрий Игоревич бесцельно бродил по просторной юрте, оглядывая нехитрую обстановку степного жилища. На деревянном низком столе стояли блюда с вареной бараниной, круглые серебряные чаши с недопитым кумысом, два изящных медных светильника, пламени которых не хватало, чтобы осветить все внутреннее пространство шатра.
Вокруг стола были разбросаны круглые обтянутые разноцветным шелком подушки. Тут же валялись чьи-то сапоги из добротной кожи с загнутыми носками, рядом был брошен пояс, украшенный золотыми пластинами, с пристегнутой к нему саблей.
В очаге догорали сосновые поленья.
Подобрав из-под ног тонкое белое покрывало, Юрий Игоревич старательно обтер им свой меч, затем швырнул измазанную кровью накидку в пышущий жаром очаг. Упав на раскаленные уголья, ткань вспыхнула и быстро сгорела.
«Что, нехристи, не ждали гостей? – мрачно усмехнулся Юрий Игоревич, воткнув свой узкий длинный меч в стоящее на столе серебряное блюдо с мясом. – Разбежались кто куда, даже барахлишко свое не прихватив! Здесь явно не рады рязанскому князю. Ох как не рады!»
Князь подозвал толмача и велел ему взять сапоги и пояс с саблей.
– Да еще пошарь тут по сумам и торобам, – сказал князь. – Не с пустыми же руками тебе в Рязань возвращаться. Можешь и невольницу эту себе взять. – Князь небрежно кивнул на ханскую наложницу.
– Эге! Да тут добра всякого навалом! – воскликнул гридничий Супрун, вытряхнув себе под ноги содержимое одного из больших кожаных туесов.
На ковер со звоном высыпались серебряные круглые зеркала с тонкими ручками, серебряные и золотые монеты с дыркой посередине, ожерелья из драгоценных камней, маленькие статуэтки из оникса и белой кости…
– Эй, Шестак! – окликнул Супрун толмача. – Бери что хочешь!
Толмач опустился на колени и стал перебирать ожерелья, браслеты, зеркала и золотые цепи… Его заинтересовали костяные статуэтки, он внимательно разглядывал каждую из них: это были мастерски вырезанные крепостные башни, пешие воины, всадники и даже боевые слоны.
– Слышь, Супрун, – удивленно проговорил Шестак, – это же фигурки для игры в тавлеи. Надо же! Неужто мунгалы знают эту игру?
Тавлеями на Руси называли шахматы.
– Вряд ли мунгалам ведома эта мудреная игра, – отозвался Супрун, копаясь в другой походной суме. – Видишь, фигурки свалены в одну кучу с драгоценностями и деньгами? Эти мунгалы, скорее всего, просто хватают все, что им приглянется в разоренных ими землях, и возят потом с собой повсюду.
Вскоре вернулись княжеские дружинники, притащив на руках истекающего кровью знатного татарина.
Но едва толмач приступил к допросу израненного пленника, как тот потерял сознание и через несколько минут испустил дух.
Юрий Игоревич досадливо чертыхнулся и, убирая меч в ножны, рявкнул на своих гридней:
– Убрать эту падаль! Разыщите мне имовитого мунгала, живого и здорового!
Дружинники вновь бросились на поиски, удалившись из ханского шатра. Двое гридней за ноги выволокли мертвого татарина наружу, оставив его лежать у самого входа в юрту.
Не прошло и часа, как полки Юрия Давыдовича и Олега Игоревича, опустошив лагерь хана Кюлькана, соединились с рязанскими и пронскими полками в разоренном становище хана Бури. Князья собрались в ханской юрте, чтобы решить, куда направить главный удар своих объединенных полков. Кто-то говорил, что вернее всего обрушиться на татарский стан, огни которого виднеются за холмом, примерно в полуверсте от них. Множество татар из опустошенных русичами становищ бежали именно туда. Кто-то настаивал на том, чтобы, вновь разделив силы, одновременно напасть на вражеский стан за холмом и на другой лагерь мунгалов, расположенный в степи у оврага.
Однако Юрий Игоревич, прислушавшись к мнению Апоницы, решил вести полки к татарскому стану, раскинутому близ Черного леса. Апоница хорошо запомнил, что рязанское посольство, подъезжая к ставке Батыя, обогнуло лесную опушку. Апоница был уверен, что стан Батыя лежит где-то в той стороне.
На восточной бледно-голубой окраине неба наливался багрянцем медленный зимний рассвет.
В безветрии и морозной тишине движение конных и пеших русских полков, устремившихся к Черному лесу, разносилось по округе грозным шумом, это бряцали кольчуги, хрустел снег под тяжкой поступью пеших ратников, звякали уздечки на идущих рысью лошадях, тут и там звучали громкие окрики воевод и сотников. Полки на ходу выстраивались подковообразным строем, дабы обрушиться на вражеский стан у лесной опушки сразу с трех сторон.
В рассветной серой мгле из степной дали долетали смутные, но все более явственные звуки, которые не могли не встревожить русских князей. Это был дробный глухой гул надвигающейся несметной вражеской конницы. В этот монотонный гул то и дело вклинивался рев многих тысяч человеческих глоток, переходящий в устрашающее завывание. Казалось, там, за холмами, не конное войско собирается, а мечется в поисках добычи стая неведомых кровожадных чудовищ.
– Туда бы нам следовало полки вести, брат, – сказал рязанскому князю Всеволод Михайлович, кивнув в сторону нарастающего грозного гула. – Где-то там конный полк братьев Ингваревичей должен находиться. Задавят их татары своим множеством!
– Нельзя не потревожить это поганское становище у леса, брат, – отозвался Юрий Игоревич, придержав рвущегося в галоп коня. – Коль повернем полки в степь, нехристи из этого стана нам же в спину ударить могут.
Всеволод Михайлович покивал, сознавая правоту Юрия Игоревича.
Татарский стан у Черного леса русичи захватили так же быстро, как и предыдущие два. Воины Урянх-Кадана, оставшись без своего предводителя, который из лагеря хана Бури бежал прямиком в становище Бату-хана, недолго оказывали сопротивление русским полкам. Несколько сотен татар укрылись в чаще леса, несколько тысяч разбежались по равнине, ища спасения в близлежащих становищах чингизидов.
Бату-хан встретил этот декабрьский рассвет в разгневанном состоянии. Немало злобных и язвительных слов было брошено им в лицо Бури, Кюлькану и Урянх-Кадану, представших перед ним в обличье беглецов, постыдно бежавших от небольшого рязанского войска. С ханом Байдаром, тоже бежавшим от русской конницы, хан Бату не стал даже разговаривать.
– С кем я затеял этот далекий поход?! – в бешенстве кричал Бату, метаясь по своей юрте, как рассерженный лев в клетке. – Меня окружают трусы и негодяи! В первой же стычке с войском русов мои ханы и нойоны мигом растеряли всю свою доблесть! Прибежали ко мне, как побитые собаки!
Родные братья Бату, Берке и Тангут, пытались его успокоить.
– Русы опрокинули лишь наши головные тумены, пользуясь темнотой и внезапностью, – молвил Берке. – Наши основные силы русам все равно не одолеть, поскольку их очень мало. Барсук, даже очень злой, никак не одолеет медведя!
– Конный отряд русов, напавший на стан хана Байдара, уже окружен воинами хана Менгу, – вторил брату Тангут. – Русы храбры, но вместе с тем и безрассудны, коль отважились в столь малом числе напасть на наше огромное войско!