…
А
Люди, специально не занимавшиеся этим вопросом, легко могут быть введены в заблуждение…
1
Амадис Дюдю без какой бы то ни было уверенности в собственной правоте шел по узенькой улочке, являвшей собой самую длинную из коротких дорог, ведущих к остановке 975-го автобуса. Каждый день у него уходило на транспорт по три с половиной билетика, ибо он на полном ходу выпрыгивал из автобуса не доезжая до своей остановки. Сунув руку в карман жилета, он проверил, есть ли они у него. Они были. На мусорной куче сидела птица и стучала клювом сразу по трем пустым консервным банкам — ей удавалось таким образом воспроизвести начало «Дубинушки». Амадис остановился, чтобы послушать, но птица сфальшивила и, рассвирепев, улетела, борморча сквозь полуклювья разные птичьи непристойности. Амадис же, подхватив мелодию, продолжил путь, но тоже сфальшивил и грязно выругался.
Солнце светило ярко, но не слишком. Оно освещало как раз то, что было у Амадиса впереди. Конец улочки тихо лоснился, ибо булыжники были покрыты тонким слоем сала. Однако это обстоятельство было скрыто от взгляда Дюдю, поскольку до этого места улочка поворачивала два раза — один раз вправо, другой раз влево. Мягкотелые женщины, объятые буйным пламенем желанья, выходили на порог своих домов в полураспахнутых халатах, сквозь которые легко можно было разглядеть полное отсутствие целомудрия, и выкидывали мусор прямо себе под ноги. Затем все они, одновременно покачивая в такт бедрами, начинали постукивать по дну помойных ведер, и, как обычно, Амадис зашагал в ритме стука. Именно поэтому он всегда и ходил этим путем. Ему вспоминались времена военной службы с америкашками, когда они вместе жрали арахисовую пасту прямо из жестяных банок — почти таких же, как у птицы, только побольше. Вокруг выброшенного мусора клубилось облако пыли, но это ему даже где-то нравилось, ибо благодаря этому можно было как следует разглядеть солнце. Судя по тени от красного фонаря на импозантном здании под номером шесть, где жили, скрываясь от внешнего мира, полицейские (это был полицейский участок, а чтобы никто не догадался, на находящемся рядом публичном доме красовался синий фонарь), сейчас было примерно восемь часов двадцать девять минут. Таким образом, в его распоряжении была еще минута, чтобы дойти до остановки, что, собственно, сводилось к шестидесяти шагам по секунде каждый, но пять шагов Амадиса укладывались в четыре секунды, и от слишком сложных подсчетов у него что-то расплавилось в голове — это что-то в дальнейшем выводилось из организма вместе с мочой, легко постукивая о белую поверхность унитаза, однако происходило это не сразу, а только потом, чуть-чуть погодя.
На остановке 975-го было уже пять человек, и все они сели в первый подошедший автобус. Амадиса, однако, кондуктор не посадил, несмотря на то, что тот протянул ему бумажку, неоспоримо свидетельствующую о том, что шестым был именно он. В автобусе оказалось всего пять свободных мест, о чем он и дал понять, пукнув четыре раза перед отправлением. Машина медленно отъехала от остановки, волоча свой тяжелый зад по земле, и от соприкосновения с круглыми шишками булыжников под ней вспыхивали яркие снопы искр. Иногда шоферы, чтобы было красивее, нарочно клали на булыжники кремень для зажигалок (этим всегда грешили водители идущих сзади автобусов).
Следующий 975-й остановился у Амадиса прямо перед носом. Он был набит пассажирами и тяжело пыхтел. Из него вышла толстая женщина и большая кондитерская лопатка, которую с трудом волочил на себе полумертвый господин небольшого роста. Амадис Дюдю вцепился в вертикальный поручень и протянул свой билетик кондуктору, но тот в ответ лишь постучал ему компостером по пальцам.
— Отпустите поручень! — сказал он.
— Но ведь три человека вышло! — возразил Амадис.
— Это был перегруз, — доверительно шепнул кондуктор и, омерзительно гримасничая, подмигнул Амадису.
— Неправда! — возмутился Амадис.
— Нет, правда! — сказал кондуктор и, высоко подпрыгнув, уцепился за шнурок, подтянулся и, сделав полустойку на одной руке, показал Амадису задницу. Автобус тронулся — водитель, почувствовав, как натянулась прицепленная к его уху розовая веревочка, тут же нажал на газ.
Амадис посмотрел на часы и сказал: «У-у-у-у», чтобы стрелки начали вращаться в другую сторону, но только секундная завертелась в обратном направлении — остальные же продолжали крутиться как прежде, и в итоге ничего не изменилось. Дюдю стоял посередине улицы и смотрел вслед удаляющемуся 975-му, когда появился еще один, третий по счету, автобус, буфер которого сильно толкнул Амадиса сзади. Дюдю упал, а водитель проехал чуть дальше, чтобы автобус оказался прямо над Амадисом. Открылся кран с горячей водой, и кипяток хлынул ему на шею. Тем временем двое ожидающих, пришедших позже Дюдю, сели в автобус, и, когда Амадис поднялся с земли, 975-й уже несся вдаль. Ошпаренная шея пылала, и Амадиса охватило чувство негодования: теперь он уже точно опоздает на работу. Между тем на остановке появилось еще четыре человека. Путем простого нажатия рычага каждый взял себе по номерку из автомата. Пятому — упитанному молодому человеку, причитался не только номерок, но и небольшая порция бесплатных духов, которыми компания в качестве премии орошала каждого сотого пассажира. Молодой человек вдруг страшно завыл и ринулся вперед: духи оказались почти чистым спиртом и, попав в глаз, нанесли ему весьма ощутимую травму. 975-й, двигавшийся в обратном направлении, услужливо задавил его, дабы положить конец его мучениям, и все увидели, что молодой человек совсем недавно поел клубники.
Подъехал четвертый 975-й. В нем было несколько свободных мест, и какая-то женщина, которая появилась на остановке позже Амадиса, протянула свой номерок кондуктору. Кондуктор начал выкрикивать:
— Миллион пятьсот тысяч девятьсот третий!
— У меня девятисотый…
— Ладно, — сказал кондуктор. — Первый есть? Второй?
— У меня четвертый, — сказал какой-то господин.
— А у нас пятый и шестой, — откликнулись двое других.
Амадис уже было сел в автобус, когда рука кондуктора крепко схватила его за шиворот.
— Небось чужой номерок подобрали? Выходите!
— Да! Да! — заорали остальные. — Мы все видели! Он под автобусом лежал!
Кондуктор набрал воздуха в легкие и скинул Амадиса с задней площадки автобуса, пронзив презрительным взглядом его левое плечо. Амадис взвился от боли. Четверо с остановки сели в автобус, и тот отъехал, немного ссутулившись от легкого чувства стыда.
Пятый был набит битком, и все пассажиры автобуса разом показали язык Амадису и остальным ожидающим на остановке. Кондуктор и тот плюнул в их сторону, но инерция не пошла плевку на пользу, поскольку он так и не смог приземлиться. Амадис попытался щелчком сбить его на лету, но промахнулся. Он весь вспотел от бешенства, и, когда ему не удалось вбиться ни в шестой, ни в седьмой 975-й, принял решение пойти пешком. Он попытается сесть в автобус на следующей остановке, где обычно выходит много народу.
Амадис намеренно шел боком, дабы окружающие поняли, что он действительно вышел из себя. Прошел он метров четыреста, и его все время обгоняли пустые 975-е. Когда наконец он очутился у зеленого магазинчика, не доходя десяти метров до остановки, прямо из ворот на него устремились семеро молодых священнослужителей и двенадцать школьников с богоугодными хоругвями и цветными лентами в руках. Все они столпились на остановке, а священники установили два облаткомета для отпугивания потенциальных пассажиров. Амадис Дюдю силился вспомнить пароль, но Закон Божий он изучал давно, и нужное слово так и не всплыло в его памяти. Он попытался приблизиться к остановке пятясь задом, но тут же получил в спину крученой облаткой, запущенной с такой силой, что у него тут же перехватило дыхание и он закашлялся. Священнослужители смеялись, суетясь вокруг бесперебойно паливших орудий. Прошли ещё два 975-х, и дети заняли в них почти все свободные места. Во второй, правда, еще можно было сесть, но один из священников остался сзади у входа и так и не дал Амадису подняться на площадку. И когда Дюдю в очередной раз направился за номерком, выяснилось, что перед ним уже шесть человек, и он окончательно пал духом. Что было сил он побежал к следующей остановке; далеко впереди маячил 975-й, из-под его колес вырывались снопы искр, и Амадису пришлось прижаться к земле, ибо священник на задней площадке нацелил на него облаткомет. Над его головой, потрескивая и шелестя как мятый шелк в огне, пролетела облатка и тихо скатилась в ручей.
Амадис встал на ноги. Он был весь в грязи и не знал, стоит ли являться в таком виде на работу. Но в любом случае надо было отметиться. Он почувствовал сильную боль с правого борта и всадил себе в щеку булавку, чтобы боль стихла: на досуге он изучал иглоукалывание по трудам доктора Акабыла Здохла. К несчастью, он не совсем правильно определил точку и вылечил себя от нефрита коленной чашечки, которым, правда, не успел еще заболеть, но время было потеряно. Когда он попал на следующую остановку, там опять же было полно народу, и люди грозной стеной окружили автомат с номерками.
Амадис Дюдю, почтительно держась на расстоянии, воспользовался минутой затишья, чтобы привести свои мысли в порядок.
С одной стороны, если он пройдет еще одну остановку, то садиться в автобус не имеет смысла, поскольку он уже так опоздает, ЧТО!!!
С другой стороны, если он пойдет назад, то обязательно опять наткнется на каких-нибудь священников.
С третьей стороны, ему хотелось покататься на автобусе.
Он очень громко хмыкнул, поскольку, чтобы напрасно не торопить события, он намеренно лишил свои рассуждения какой бы то ни было логики. Затем он направил свои стопы к следующей остановке. Шел он уже совсем боком, и было совершенно очевидно, что гнев его не столько утих, сколько возрос.
Очередной 975-й пропыхтел у него над ухом как раз в тот момент, когда он почти поравнялся со столбом на остановке, где никто автобуса не ждал. Амадис поднял руку, но было уже поздно — водитель его не увидел и проехал мимо, беззаботно нажимая на газ.
— Ох ты, черт! — воскликнул Амадис Дюдю.
— И в самом деле, — поддержал его господин, подошедший к остановке сразу вслед за ним.
— А ведь они это нарочно! — возмущенно продолжил Амадис.
— Ах! Ах! Неужели нарочно? — удивился господин.
— Голову даю на отсечение! — сказал Амадис.
— Вы действительно так считаете? — переспросил господин.
— Еще бы! Готов биться об заклад!
— А поклясться вы могли бы?
— Разумеется, черт возьми! Холера! Елки зеленые! — сказал Амадис. — Тысяча чертей! Конечно мог бы! Ладно, надоело все это!
— А вот вы поклянитесь!
— Клянусь! — сказал Амадис и плюнул по галльскому обычаю господину прямо в руку, которую тот поднес к губам.
— Свинья! — взревел господин. — Вы дурно отозвались о водителе 975-го. Вы будете оштрафованы.
— Что, правда, что ли? — сказал Амадис.
Понадеявшись на Бога, он позабыл о том, что плевать в колодец — дело опасное, ибо вылетит — не поймаешь, и сам оплошал.
— Я — государственный служащий: я был приведен к присяге, — сказал господин и повернул свою фуражку козырьком вперед. Это был инспектор 975-го маршрута.
Амадис быстро бросил взгляд вправо, затем влево и, услышав характерный шум, взял разбег, чтобы вспрыгнуть в очередной, пыхтевший рядом с ним 975-й. В прыжке, однако, он пробил заднюю площадку насквозь и на многие дециметры ушел в глубь шоссе. Он едва успел пригнуться — за десятые доли секунды задняя часть автобуса пронеслась прямо над его головой. Инспектор извлек его из образовавшейся ямы и заставил заплатить штраф. Тем временем прошло еще два автобуса. Увидев это, Амадис кинулся бежать к следующей остановке. Это может показаться странным, тем не менее так оно и было.
Благополучно добравшись до остановки, он внезапно осознал, что находится всего в каких-то трехстах метрах от своей работы. Ради этого толкаться в автобусе…
Он пересек улицу и пошел по тротуару в обратную сторону, чтобы сесть в автобус там, где это бы еще имело смысл.
2
Он довольно быстро добрался до того места, где каждое утро садился в автобус, но решил пройти дальше, ибо плохо был знаком с начальным отрезком маршрута 975-го. В этой части города, как ему казалось, было на что посмотреть. В то же время он не забывал и о своей непосредственной цели, а именно сесть в автобус. Тем не менее ему хотелось все-таки извлечь что-нибудь полезное из всех тех неудач, которые преследовали его с самого утра. Маршрут 975-го был растянут во всю длину улицы, и перед взором Амадиса представали поочередно интереснейшие объекты для наблюдения. Но гнев так и не утихал. Чтобы понизить артериальное давление, приближающееся, по его внутреннему ощущению, к критической точке, он начал считать деревья, регулярно сбиваясь со счета. Одновременно он выстукивал на левой ляжке мелодии популярных военных маршей, дабы придать прогулке размеренный характер. Впереди он увидел большую площадь со средневековыми зданиями, которые, однако, с тех пор уже успели обветшать. Здесь и находилась конечная остановка 975-го. Амадис воспрянул духом и угловато запрыгнул на ступеньку автобуса. В этот момент служащий перерезал сдерживавшую машину веревку, и Амадис почувствовал, что автобус тронулся.
Обернувшись, он увидел, как конец веревки хлестнул служащего прямо по лицу и выдрал у него кусок носа, который, в фонтане угрей, отлетел в сторону.
Мотор мерно посапывал: его только что накормили полной тарелкой костей кошачьих рыб. Примостившись в правом дальнем углу салона, Амадис в одиночестве вкушал прелести городского транспорта. На задней площадке кондуктор машинально вертел в руках компостер для гвазданья билетиков: он только что запустил находящуюся у него внутри музыкальную шкатулку — пять нот, не более, — и под ее однообразную мелодию Амадиса начало клонить в сон. Он еще слышал жужжание автобуса, когда машина задней своей частью задевала за булыжники, а потрескивание искр удачно обрамляло незамысловатую песенку шкатулки. Магазины чередовались за окном в переливах сияющих красок. Ему нравилось следить за своим отражением в больших зеркалах витрин, однако он густо покраснел, когда увидел, как оно сперло, воспользовавшись ситуацией, пару разложенных за стеклами вещей. Он отвернулся и начал смотреть в другую сторону.
То, что автобус шел без остановок, ничуть его не удивляло: в это время дня все служащие уже были на своих рабочих местах. Кондуктор на задней площадке заснул и во сне сполз на пол, где тщетно пытался улечься поудобнее. Амадис почувствовал, как им овладевает какая-то непреодолимая сонливость, которая, как смертоносный яд, быстро расползалась по всему его телу. Он согнул ноги в коленях и переложил их на противоположное сиденье. За окном зеленая листва переливалась под солнцем, под стать ярким витринам магазинов. Ветви деревьев задевали крышу автобуса, и шелест их был подобен шуршанию водорослей, обвивающих корпус плывущего суденышка. Бортовая качка убаюкивала Амадиса. Автобус так ни разу и не остановился. Уже засыпая, Амадис понял, что проехал свою остановку, однако осознание этого факта ни в коей мере его не смутило.
Когда он открыл глаза, автобус, как и прежде, мчался вперед, но было уже не так светло, как раньше, и Амадис выглянул в окно. По обе стороны дороги тянулись каналы с серой водой, и он понял, что находится на шоссе Дальних Странствий, и стал просто наблюдать за происходящим: интересно, хватит ли ему билетиков, чтобы оплатить столь дальний маршрут? Он повернулся и стал искать глазами кондуктора. Разволновавшись под действием широкоформатного эротического сна, кондуктор метался из стороны в сторону и, наконец, лианой обвился вокруг никелированной балки, поддерживавшей крышу автобуса, и в таком положении застыл, так и не очнувшись ото сна. Амадис подумал, что жизнь кондукторов, должно быть, очень утомительна, и встал с места, чтобы поразмять ноги. По всей видимости, автобус с тех пор так ни разу и не остановился, ибо Амадис, как и прежде, был единственным пассажиром в салоне. Можно было расхаживать между сиденьями сколько душе угодно. Амадис перешел из задней части автобуса в переднюю, затем из передней в заднюю, но споткнулся о ступеньку, и кондуктор от шума проснулся. Он вскочил на колени и, как бы прицелившись, с криком: «Д-д-д-д-д-д-д» — начал бешено крутить ручку компостера.
Амадис похлопал его по плечу, а кондуктор тут же расстрелял его в упор, тогда Амадис крикнул: «Чур!» Хорошо, что все это было только в шутку, понарошку. Кондуктор протер глаза и встал на ноги.