Я понял, что надвигается безумие, — и попытался стряхнуть его. Я бросился в самую середину толпы. Айдрис увидела меня и приблизилась своей легкой поступью. Я заключил ее в объятия; я обнимал то, что составляло для меня целый мир, но было вместе с тем не более чем каплей росы, которую полуденное солнце выпьет из чашечки водяной лилии. Глаза мои наполнились непривычными для меня слезами. Радостные приветствия моих мальчиков, нежные слова Клары, пожатие руки Адриана окончательно лишили меня мужества. Я сознавал, что они тут, возле меня, и что они в безопасности, однако мне казалось, что все это — обман. Земля подо мною закачалась, качнулись и могучие деревья — все закружилось вокруг, — и я опустился наземь.
Мои дорогие друзья встревожились, и встревожились так сильно, что я не решился произнести слово чума, готовое сорваться с моих уст, ибо они могли принять мое состояние за признаки болезни, которая уже лишила меня сил. Едва я оправился и своей притворной веселостью вернул улыбки на лица окружающих, как к нам приблизился Райленд.
Внешностью он несколько походил на фермера, то есть на человека, который обязан своим могучим сложением физическому труду и закалил себя пребыванием на воздухе при всякой погоде. Так оно и обстояло в немалой степени, ибо этот богатый землевладелец был также и предпринимателем, человеком весьма деятельным и в своем поместье сам занимался сельским трудом. В бытность свою послом Англии в Североамериканских Соединенных Штатах он одно время подумывал и вовсе туда переселиться и даже совершил несколько поездок на запад огромного континента, чтобы выбрать место для нового жилья. От этого намерения его отвлекли честолюбивые замыслы, которые после многих хлопот и преодоленных препятствий привели Райленда на вершину его надежд, сделав лордом-протектором Англии.
Лицо у него было грубоватым, но умным. Широкий лоб и быстрые серые глаза выдавали человека, знающего, чего он хочет, и умеющего противостоять противнику. Он обладал громовым голосом. Рука, которую он простирал, выступая в дебатах, своей мощью, казалось, внушала слушателям, чш слова не являются единственным его оружием. Лишь очень немногие сумели разглядеть под импозантной внешностью оратора некоторую трусливость и нерешительность. Никто эффективнее его не умел «подвергнуть мотылька колесованью»199. И никто так ловко не отступал перед сильным противником. Именно так он и отступил во время избрания лорда Раймонда. Эти качества Райленда угадывались и в его неуверенном взгляде, и в настойчивом желании узнать все мнения, и в нерешительном почерке; однако они были мало кому известны. Теперь он был нашим лордом-протектором. Во время избирательной кампании он очень старался понравиться избирателям. Свой протекторат он намеревался отметить всевозможными законами, направленными против аристократии. Эту задачу ему пришлось, однако, заменить на совершенно иную: на сопротивление бедствиям, вызванным эпидемией. Тут он не сумел найти должных мер. Он принимал одно решение за другим, но не проводил их в жизнь, пока они не оказывались запоздалыми.
Тот Райленд, что сейчас приближался к нам, мало походил на сильного, ироничного и по видимости неустрашимого претендента на высшую должность в Англии. Наш английский дуб, как называли его сторонники, явно пострадал от заморозков. Казалось даже, будто он сделался вдвое ниже ростом; он весь ослабел, ноги едва держали его, лицо было искажено, взгляд блуждал, и все движения выражали растерянность и самый жалкий страх.
В ответ на вопросы, которые мы поспешили задать, с его iy6 как бы невольно сорвалось одно лишь слово: чума.
— Где?
— Повсюду! Надо бежать! Всем бежать!
— Но куда?
— Этого не знает никто. Нет на земле спасения. Словно гонится за нами тысяча волчьих стай. Надо бежать. Куда вы побежите? Куда можно бежать?
Вот что говорил, дрожа, этот железный человек.
— Действительно, куда нам бежать? — сказал Адриан. — Все мы должны оставаться и всеми силами стараться помочь нашим ближним в беде.
— Помочь! — сказал Райленд. — Помочь не может никто! Великий Боже, что тут говорить о помощи! Ведь весь свет охвачен чумой!
— Значит, чтобы спастись, нам остается покинуть его, — ответил Адриан со своей кроткой улыбкой.
Райленд застонал; на лбу его выступил холодный пот. Побороть этот приступ страха было невозможно, но мы все же стали успокаивать его, и спустя некоторое время он более связно объяснил нам причину своей тревоги. Беда в самом деле подошла к нему вплотную. Один из его слуг, прислуживая ему, внезапно упал и тут же скончался. Врач заявил, что это чума. Мы продолжали успокаивать Райленда, но и сами вовсе не были спокойны. Я увидел, что Айдрис тревожно смотрит то на детей, то на меня, как бы гтрося что-то решить. Адриан погрузился в задумчивость. Что до меня, то, признаюсь, в ушах моих звучали слова Райленда: «Чума уже повсюду!» Так где же, в каком нетронутом уголке могу я укрыть моих любимых, пока тень смерти витает над землей? Наступило молчание, и в этом молчании мы лучше осознали мрачные сообщения и прорицания нашего гостя.
Отдалившись от толпы, мы по ступеням террасы поднялись к замку. Перемена в нашем настроении была замечена теми, кто стоял к нам ближе, и через слуг Райленда скоро стало известно, что он бежал из Лондона от чумы. Веселье угасло. Люди собирались кучками и шептались. Праздничный дух отлетел, музыка смолкла. Молодежь оставила забавы и собралась вместе. Беззаботность, которая нарядила веселившихся в маскарадные костюмы, украсила их шатры и сочетала их живописными группами, теперь казалась грехом и могла накликать на них страшную судьбу, которая цепенеющей рукой сковывает надежды и самую жизнь. Сегодняшнее веселье показалось кощунственной насмешкой над человеческими бедствиями. Чужеземцы, бежавшие от чумы со своей родины и укрывшиеся среди нас, увидели, что она подступает и к последнему их убежищу. От страха сделавшись разговорчивыми, они описывали жадно внимавшим слушателям все ужасы, какие видели в городах, настигнутых чумою, и рисовали страшные картины коварной и неисцелимой болезни.
Мы вошли в замок. Айдрис, став у окна, выходившего в парк, материнским взором отыскивала в толпе молодежи своих детей. Некий итальянец собрал там вокруг себя слушателей и, усиленно жестикулируя, описывал какую-то ужасную сцену. Альфред, поглощенный его рассказом, неподвижно сшял подле него. Маленький Ивлин пытался оттащить за руку Клару, чтобы она поиграла с ним, но рассказ итальянца привлек и ее; она подошла, устремив на рассказчика свои блестящие глаза. Наблюдая из окон за собравшимися в парке или погрузившись в печальные раздумья, все мы молчали. Райленд стоял в амбразуре окна, в стороне от нас. Адриан ходил по залу, обдумывая какую-то новую и всецело поглотившую его мысль. Внезапно он остановился и сказал:
— Я давно ожидал этого. Почему мы надеялись, что наш остров один будет избавлен от всемирного бедствия? Оно пришло и к нам. И нечего нам прятаться от судьбы. Каковы же ваши намерения, милорд протектор, в отношении нашей страны?
— Ради Неба, Виндзор! — вскричал Райленд. — Не насмехайтесь, величая меня этим титулом. Болезнь и смерть уравнивают всех. Я не держусь за власть над больницей, в которую скоро обратится вся Англия.
— Значит, в это грозное время вы намерены уклониться от своих обязанностей?
— Обязанности! Говорите же разумно, милорд! Каковы будут мои обязанности, когда я стану трупом, испещренным чумными пятнами? Сейчас — каждый за себя! И к черту титул протектора, если он подвергает меня опасности!
— Малодушный! — воскликнул в негодовании Адриан. — Ваши соотечественники доверились вам, а вы их предаете!
— Не я предаю, — сказал Райленд, — это меня предает чума. Малодушный? Хорошо вам похваляться, запершись от опасности в вашем замке. Пусть протекторат берет себе кто хочет, а я перед Богом отрекаюсь от него!
— Тогда я перед Богом принимаю его! — с жаром воскликнул противник Райленда. — Никто сейчас не станет добиваться этой чести и не позавидует моим трудам на опасном послу. Передайте власть мне. Я долго сам боролся со смертью и немало (он простер свою исхудалую руку) в этой борьбе претерпел. Не бегством можем мы победить врага, но встретив его лицом к лицу. Сейчас мне предстоит мой последний бой, и, если я буду в нем побежден, что ж, пусть так! А вы, Райленд, опомнитесь! До сих пор вас считали мудрым и великодушным. Неужели вы отрекаетесь и от этих званий? Подумайте, какое смятение вызовет ваш отъезд. Возвращайтесь в Лондон. Я поеду с вами. Своим присутствием вы должны ободрить народ. Всю опасность я беру на себя. Какой позор, если первое лицо в Англии первым откажется от своих обязанностей!
Между тем у наших гостей в парке исчезло всякое желание веселиться. Точно летние мухи, рассеянные дождем, эти люди, недавно шумные и счастливые, разошлись, переговариваясь между собой печально и тихо. В сгустившихся сумерках парк почти опустел. Адриан и Райленд продолжали совещаться. В нижнем зале замка у нас было приготовлено угощение. Туда мы с Айдрис и направились, чтобы принять немногих оставшихся. Нет ничего печальнее, чем пиршество, омраченное бедой; даже веселые наряды и праздничное убранство обретают вид траурных. Если такая перемена печальна и в менее серьезных обстоятельствах, то сейчас она легла на нас непосильной тяжестью, ведь мы узнали, что ходившая по свету беда, подобно архиврагу, «одним прыжком» одолела все наши ограждения и водворилась в самом сердце нашей страны200. Айдрис сидела в верхнем конце полупустого зала. Бледная и заплаканная, она даже забывала обязанности хозяйки и не отводила взгляда от детей. Альфред был серьезен и, как видно, не мог забыть страшный рассказ молодого итальянца. Из всех присутствующих весело было лишь маленькому Ивлину: сидя на коленях у Клары, он громко смеялся собственным забавным выдумкам. Бедная мать, которая долго терзалась страхом, но старалась не подавать виду, вдруг залилась слезами; схватив ребенка на руки, она выбежала из зала. Клара и Альфред последовали за ней. Тут заговорили и оставшиеся и всё громче стали выражать тревогу.
Молодежь окружила меня, спрашивая совета. Те, у кого были друзья в Лондоне, беспокоились больше других и хотели знать, насколько эпидемия там распространилась. Я ободрял их всем, что приходило мне в голову; сказал, что до сих пор эпидемия вызвала очень мало смертей; а также обнадежил их тем, что нас она достигла последними и поэтому могла утратить часть своей смертоносной силы. Наша чистоплотность, любовь к порядку и само построение наших городов говорили в нашу пользу. Эпидемия черпает силу в дурных свойствах воздуха, а значит, не принесет большого вреда там, где воздух от природы чист и здоров. Сперва я говорил лишь с теми, кто стоял рядом, но скоро возле меня собрались все, и все слушали.
— Друзья мои! — сказал я. — Опасность грозит нам всем, значит, общими должны быть наши заботы и предосторожности. Если мужество и упорное сопротивление может спасти, мы спасемся. Мы станем биться с врагом до конца. Чума не найдет в нас легкую добычу; мы будем защищать от нее каждую пядь нашей земли. Строго следуя установленным законам, мы воздвигнем на пути врага невидимые преграды. Быть может, нигде в мире он еще не встретил столь решительного и упорядоченного сопротивления. Быть может, ни одна страна столь надежно не защищена от него самой природой; и нигде еще человек не помогал в этом природе столь усердно. Не будем же отчаиваться. Мы не трусы, но и не фаталисты; мы верим, что Господь вложил средства к спасению в собственные наши руки. И мы используем эти средства, сколько хватит наших сил. Помните, что лучшими лекарствами будут у нас чистоплотность, трезвость и даже бодрость и доброе отношение друг к другу.
К этим общим наставлениям я мало что сумел добавить, ибо, хотя чума была уже в Лондоне, до нас она еще не дошла. Я отпустил гостей, и они ушли, скорее задумчивые, чем печальные, ушли ждать того, что уготовила им судьба.
Затем я отправился к Адриану, узнать, чем окончился его спор с Райлен-дом. Кое-чего моему другу удалось добиться. Лорд-протектор согласился вернуться на несколько недель в Лондон, а далее устроить все так, чтобы его отъезд не испугал никого своей внезапностью. С Адрианом была и Айдрис. Уныние, в какое повергла Адриана весть о чуме в Лондоне, исчезло; избранная им цель вдохнула в него силы; лицо ею было озарено радостным сознанием своего долга; он словно стряхнул с себя телесную слабость, подобно тому как в древнем мифе божественный возлюбленный Семелы сбрасывает оболочку смертного человека201. Адриан старался ободрить сестру и заставить ее взглянуть на его намерение менее трагически; он горячо и убедительно излагал ей свои планы.
— Прежде всего, — говорил он, — я хочу избавить вас от всякого страха за меня. Я не стану обременять себя сверх моих сил и без нужды подвергаться опасности. Я уверен, что знаю, какие именно должны быть приняты меры, и, так как для их осуществления необходимо мое присутствие, я стану оберегаться с особенной тщательностью. Сейчас я берусь за дело, к которому более всего пригоден. Я не умею плести интриги или пробираться кривыми путями в лабиринте человеческих пороков и страстей; зато я способен с терпением, сочувствием и всем, чем располагает врачебная наука, подойти к постели больного; я могу утешить убитого горем сироту и вселить новую надежду в сердце вдовы, замкнувшейся в своей скорби. Я сумею заключить чуму в некие границы и поставить предел страданиям, которые она способна причинить людям; мужество, терпение и бдительность — вот с чем берусь я за это большое дело. О, теперь я наконец стану кем-то! С самого рождения я стремился воспарить как орел, но крылья были не орлиные и отказывали мне. Не было орлиным и зрение. Разочарования и телесная немощь, родившиеся вместе со мной, доныне решали мою судьбу. Мое «сделаю» постоянно бывало сковано двумя деспотами, говорившими: «не сделаешь». Молодой пастух, стерегший в горах стадо глупых овец, получил в обществе больший вес, чем я. Поздравьте же меня с обретением того, к чему я призван. Мне часто хотелось предложить свои услуги пораженным чумою городам Франции и Италии, но меня удерживала боязнь огорчить вас; к тому же я предвидел, что беда придет и к нам. Теперь я посвящу себя Англии и англичанам. Если я сумею спасти от смертельной стрелы хоть один из ее великих умов, если мне удастся отвратить чуму хотя бы от одного из ее уютных домов, жизнь моя не пройдет напрасно.
Не правда ли, необычная цель для честолюбивого стремления? Но таков уж был Адриан. Он всегда казался созерцателем, врагом всякой суеты, скромным служителем науки, визионером. Но, как видно, стоит предоставить человеку достойное его поприще,
Так поднялся и он от меланхолии и бесцельных раздумий к высочайшей вершине человеколюбивых свершений.
Уехав, он унес с собою энтузиазм, решимость и взор, смело глядящий в лицо смерти. Нам остались печаль, тревога и томительное ожидание беды. Человек, у которого есть жена и дети, говорит лорд Бэкон, дает заложников судьбе203. Тщетными были все философские рассуждения, тщетной вся стойкость, тщетными все упования на возможность счастливого исхода. Я мог загрузить весы до предела и логикой, и мужеством, и смирением перед неизбежностью; но стоило положить на другую чашу страх за Айдрис и за наших детей, как та перевешивала, и притом настолько, что первая чаша взлетала под потолок.
Чума пришла в Лондон! А мы, глупцы, не предвидели этого. Мы оплакивали гибель огромных стран Востока и опустошения на Западе, но воображали, будто узкий пролив между нашим островом и остальным миром сохранит нас живыми среди мертвецов. Так ли уж труден прыжок из Кале в Дувр? Даже глаз легко различает оттуда соседнюю страну; когда-то мы не были и вовсе разделены; пролегающий между нами пролив на карте кажется всего лишь тропинкой в высокой траве. И эта малая преграда должна была спасти нас, а море — стать несокрушимой стеною. За ней — болезнь и страдания, а здесь — укрытие от всех бед, уголок райского сада, частица небес, куда нет доступа злу. Поиспше мудро было наше поколение, чтобы все это вообразить!
Но сейчас мы очнулись. Чума пришла в Лондон, воздух Англии отравлен; ее сыны и дочери распростерты на зараженной земле. И море, недавняя наша защита, кажется теперь стеною нашей тюрьмы; окруженные морем, мы будем умирать, как умирают от голода в осажденном городе. Другие народы станут братьями в смерти, а нам, отгороженным ото всех, самим хоронить своих мертвецов204. И маленькая Англия станет большой-пребольшой могилой.