— Во всяком случае, — продолжал он надменно, — она не любит вас. Я не женился бы и на царствующей особе, не будучи уверен, что сердце ее свободно. Но, Лайонел! Королевство означает могущество, и сладко звучит все связанное с королевской властью. Разве величайшие люди былых времен не были монархами? Монархами были Александр52 и Соломон53, мудрейший из людей. Монархом был Наполеон; Цезарь погиб, пытаясь стать им;54 и даже Кромвель, пуританин и цареубийца, стремился к трону55. Отец Адриана выпустил из рук сломавшийся скипетр английских королей. Я выхожу это растение и вознесу его превыше всех цветов земли. Не удивляйтесь, что я охотно сообщил вам, где находится Адриан. Не думайте, что я так подл или так глуп, чтобы идти к власти через обман, и при этом обман столь легко раскрываемый, как правда или ложь о безумии графа. Я только что побывал у него. Прежде чем решиться на брак с Айдрис, я хотел еще раз увидеть графа Виндзорского и самому судить о его возможном выздоровлении. Безумие Адриана неисцелимо.
У меня перехватило дыхание.
— Не стану, — продолжал Раймонд, — приводить печальные подробности. Вы увидите его и сможете судить сами. Впрочем, боюсь, что ваше посещение, бесполезное для него, будет для вас весьма тягостно. У меня самого с тех пор тяжело на сердце. Хотя Адриан мил и кроток даже с помраченным рассудком, я не благоговею перед ним, как вы. Но я отдал бы все надежды на корону и правую руку в придачу, если б это могло его исцелить.
Голос Раймонда выражал глубочайшее сочувствие.
— Необъяснимое создание! — воскликнул я. — Куда же все-таки ведут твои действия в лабиринте, где ты, как видно, блуждаешь?
— В самом деле, куда? Надеюсь, что к короне, золотой короне, усыпанной драгоценностями. И хотя я мечтаю о ней во сне и наяву, неугомонный демон нашептывает мне, что она — всего лишь шутовской колпак и что, будь я мудрее, я отбросил бы ее и выбрал то, что ценнее всех корон Востока и президентских кресел Запада.
— Что же это за ценность?
— Узнаете, если я изберу ее, а сейчас я и говорить, и даже думать об этом не смею.
Он снова умолк, а помолчав, обернулся ко мне уже смеясь. Когда смех его не был презрителен, но был вызван искренней веселостью, красота Раймонда становилась поиспше божественной.
— Вернэ, — сказал он, — первое, что сделаю я, став королем Англии, будет объединение с греками, взятие Константинополя и покорение всей Азии. Я намерен стать воином, завоевателем; слава Наполеона померкнет перед моей, и почитатели, вместо того чтобы посещать его могилу на скале и славить побежденного56, преклонятся перед моим величием и восславят мои свершения.
Я слушал Раймонда с живейшим интересом. И как было не слушать того, кто силой своего воображения мог править целым миром и отступал лишь тогда, когда пытался управлять собою. Итак, от его слова и от его воли зависело и мое счастье, и судьба всех, кто был мне дорог. Я старался разгадать скрытый смысл его речей. Имя Пердиты не было названо, однако я не сомневался, что именно любовь к ней заставляла Раймонда колебаться. И кто был более достоин любви, чем моя благородная сестра? Кто более заслуживал брака с этим претендентом на корону, чем та, чей взгляд был истинно королевским и которая любила его, как и он ее, хотя ее любовь сдерживалась обидой, а его чувство боролось с честолюбием?
Вечером мы вместе отправились в парламент. Раймонд, знавший, что в предстоящих дебатах будут обсуждаться и решаться все его планы, был тем не менее беззаботно весел. Войдя в зал заседаний, мы были оглушены шумом, подобным жужжанию десяти тысяч ульев. Парламентарии, собравшись кучками, озабоченно и громко переговаривались. Фракция аристократов, наиболее богатых и влиятельных людей Англии, казалась менее взволнованной, чем другие, ибо вопрос должен был обсуждаться без их участия. У камина стоял Рай-ленд со своими сторонниками. Райленд был человеком низкого происхождения, владевшим огромным богатством, унаследованным от отца промышлен-ника. На годы его молодости пришлось отречение короля и слияние двух палат парламента — палаты лордов и палаты общин. Он сочувствовал этим демократическим переменам и делом своей жизни избрал их упрочение и дальнейшее расширение. Однако с тех пор влияние землевладельцев усилилось, и Райленд сперва ничего не имел против интриг лорда Раймонда, отвлекших многих членов из враждебной Райленду фракции. Но теперь дело зашло слишком далеко. Обедневшее дворянство тоже готово было приветствовать реставрацию монархии, надеясь опять обрести утраченные права и силу. В людях вновь ожил почти угасший монархический дух. Добровольные рабы готовы были подставить шеи под ярмо. Немногие гордые и мужественные души еще оставались столпами общества. Но обывателю наскучило само слово «республика», и многие — были ли они большинством, еще предстояло узнать — стосковались по мишурному блеску монархии. Райленд начал сопротивление. Он заявил, что монархическая партия усилилась лишь благодаря его попустительству, но долее такой снисходительности не будет. Одним мановением руки он смахнет паутину, опутавшую сознание его соотечественников.
Когда в зал заседаний вошел Раймонд, друзья шумно его приветствовали. Столпившись вокруг него, они пересчитывали единомышленников и объясняли, почему к ним теперь примкнут те или иные парламентарии, до тех пор колебавшиеся. Покончив с некоторыми текущими делами, лидеры фракций заняли свои места в палате. Шум голосов продолжался, пока Райленд не поднялся, чтобы произнести свою речь, и тогда стало так тихо, что можно было расслышать малейший шепот. Все глаза устремились на мощную фигуру Райленда, обладавшего весьма звучным голосом и впечатляющей, хотя и лишенной изящества, манерой говорить. С его лица, словно выкованного из металла, я перевел взгляд на Раймонда, скрывавшего свою озабоченность улыбкой; но губы его порой вздрагивали, а рука конвульсивно сжимала край скамьи, на которой он сидел.
Райленд начал с восхвалений нынешнему состоянию Британской империи. Он напомнил слушателям былые годы, постоянные раздоры, во времена наших отцов доходившие едва ли не до гражданской войны, отречение покойного ко роля и основание республики. Описывая эту республику, он показал, что каждому жителю она дает возможность достичь высокого положения вплоть до положения главы государства Он сравнил монархическую и республиканскую идеи; показал, что первая духовно порабощает людей, вторая же способна поднять последнего из граждан до великих и добрых дел. Он показал, что Англия сделалась могущественной, а жители ее — отважными и мудрыми именно благодаря свободе, которой они пользуются. Во время его речи все сердца наполнялись гордостью, все лица сияли радостью от сознания того, что каждый был англичанином, а значит, участвовал в создании благоденствия, о котором говорил оратор. Воодушевление Райленда возросло, глаза его загорелись, голос зазвучал страстно.
— Есть человек, — продолжал он, — который желает изменить все это и вернуть нас ко временам наших раздоров и нашей слабости, который одному себе стремится присвоить честь, принадлежащую каждому рожденному в Англии, который свое имя хочет поставить выше имени страны.
Тут я увидел, что Раймонд изменился в лице; он отвел взор от оратора и потупился. Взгляды слушателей обращались то на одного из них, то на другого; но голос выступавшего наполнял их слух, гром его разоблачений влиял на умы. Сама смелость речи Райленда придавала ей вес; каждый знал, что он говорит правду, — правду, которую все сознавали, хотя и не признавали. Он срывал с реальности маску. Раймонд, до тех пор действовавший келейно, оказался приперт к стенке, как увидели все, кто следил за выражением его лица. В заключение Райленд предложил объявить всякую попытку восстановить королевскую власть государственной изменой а всякого, кто попытается посягнуть на существующую форму правления, — изменником. Конец его речи был встречен аплодисментами и громкими приветственными возгласами.
Когда предложение Райленда было поддержано, поднялся лорд Раймонд. Лицо его было спокойным и ласковым, все движения — как бы успокаивающими, мелодичный голос зазвучал словно флейта после громкого органного голоса его противника. Он сказал, что поддерживает предложение уважаемого члена парламента, с одной лишь небольшой поправкой. Он также готов вспомнить былые времена — борьбу наших отцов и отречение короля. Славный последний монарх Англии с истинным благородством и величием принес себя в жертву тому, что называли благом страны, сложив с себя власть, удерживать которую можно было лишь ценою крови его подданных. В благодарность ему эти подданные — называемые не подданными, но друзьями и равными — навечно присудили ему и его семье некоторые привилегии. Им было отведено обширное поместье и отдано первое место среди пэров Англии. Можно, однако, предположить, что венценосное семейство не забыло прошлого своего положения, и было бы жестокостью, в случае попытки его наследника вернуть себе то, что принадлежит ему по праву наследования, карать его наравне с другими претендентами, Оратор не говорит, что одобряет такую попытку, но считает, что она была бы проступком извинительным и если бы не доходила до объявления войны, то заслуживала бы снисхождения. В предлагаемой поправке он просит, чтобы в законе было сделано исключение для любого, кто стал бы претендовать на престол, основываясь на правах графов Виндзорских.
Прежде чем закончить свою речь, Раймонд живыми и яркими красками изобразил великолепие королевства в сравнении с коммерческим республиканским духом. Он заверил, что при монархии, как и ныне, любой человек в Англии может достичь высокого положения и власти — кроме одного лишь единственного поста, более высокого и благородного, чем те, какие может дать робкое правительство торговцев. И кроме этого исключения, в чем было бы отличие от нынешнего положения вещей? Сейчас список кандидатов на пост протектора поневоле ограничен немногими богатыми и влиятельными лицами и можно опасаться, что раздражение, возникающее каждые три года в борьбе за этот пост, для беспристрастного взора перевешивает все преимущества. Едва ли сумею я передать плавное изящество выражений и остроумные шутки, которые усилили впечатление от этой речи. Вначале звучавшая несмело, она сделалась уверенной; изменчивое лицо Раймонда засияло каким-то сверхчеловеческим светом; голос его очаровывал, словно музыка.
Мне незачем описывать дебаты, последовавшие за его речью. Представители фракций облекли вопрос в принятый лицемерный жаргон, скрыв простой смысл сказанного Раймондом в целом потоке слов. Предложение Райлен-да было отвергнуто; он удалился в ярости и отчаянии, а ликующий Раймонд ушел мечтать о своем будущем королевстве.
Глава пятая 57
Бывает ли любовь с первого взгляда? А если бывает, чем отличается она от любви, медленно выросшей из долгого общения? Быть может, она не столь длительна, но, пока длится, выражается с такой же силой. Мы блуждаем среди людей как в лабиринте, не зная радости, пока не обрели ключ, выводящий из лабиринта в рай. Все существо наше, бесформенное и темное, точно незажженный факел, пробуждается от этого огня, огня жизни; от него светит нам луна и сияет солнце. Не все ли равно, будет ли огонь высечен из кремня, заботливо раздут и медленно передан темному фитилю или сила его, мгновенно перейдя к родственной силе, сразу вспыхнет нам надеждой и путеводной звездой? Что-то забилось в самой глубине моего сердца, и со всех сторон окутала меня, точно плащом, цепкая Память. В каждом наступавшем мгновении чувства мои были новыми, не теми, что в прошлом. Дух Айдрис реял в воздухе, которым я дышал; глаза ее все время смотрелись в мои; запомнившаяся мне улыбка ослепляла меня; я шел, нет, не во тьме и не в пустоте, но в пространстве, освещенном новым, ярким светом, слишком ярким для зрения смертного. На каждом листке, на каждой малой частице вселенной (как на гиацинте слово at58) начертан был мой талисман: «Она ЖИВЕТ! Она ЕСТЬ!» Я не успел еще разобраться в своем чувстве, не заставил себя обуздать неукротимую страсть; в одной мысли, в одном чувстве была вся моя жизнь.
А между тем жребий был брошен — Айдрис станет женой Раймонда. В ушах моих уже звучали веселые свадебные колокола; я слышал, как приветствует новобрачных народ; честолюбец орлиным полетом взлетел к трону. Ему достанется и любовь Айдрис. Но нет! Она не любит его; она меня назвала своим другом, мне улыбнулась и мне вверила свои надежды, судьбу Адриана. Эта мысль растопила ужас, леденивший мою кровь, я ожил, прилив любви и жизни поднялся высоко, чтобы смениться отливом при новых изменениях в моих мыслях.
Дебаты окончились лишь к трем часам ночи. Душа моя была в смятении. Я быстро шагал по улицам, сам поистине безумен в ту ночь. Моя любовь, которую я с минуты ее зарождения назвал гигантом, боролась с отчаянием. Сердце мое — поле этой битвы — было ранено железной пятой одного из сражавшихся, увлажнено слезами второй. Взошла заря, ненавистная мне; я вернулся к себе, бросился на постель и заснул, — но был ли то сон? — ибо мысль моя не уснула, любовь и отчаяние все еще боролись, и я метался в нестерпимой муке.
Пробудившись, я не сразу пришел в себя. Я ощущал какой-то тяжкий гнет, не понимая его причины. Мне казалось, что я вхожу в зал совета собственного мозга и допрашиваю собравшихся там министров мысли. Но скоро, слишком скоро я вспомнил все — и существо мое содрогнулось от мук; я понял, что был рабом!
Внезапно, не дав доложить о себе, ко мне вошел лорд Раймонд. Он был весел и напевал тирольскую песню о свободе;59 приветливо кивнув мне, он раскинулся на оттоманке, напротив копии бюста Аполлона Бельведерского00. После нескольких незначащих замечаний, на которые я отвечал весьма сухо, он воскликнул, глядя на бюст:
— Говорят, я похож на этого победителя! Неплохая мысль! Пусть его голову чеканят на новых монетах. Для моих верных подданных это будет знаком моих грядущих успехов.
Он произнес это весело и добродушно и улыбнулся, но не презрительно, а словно подшучивая над собой. И вдруг лицо его омрачилось, и резким тоном, иногда прорывавшимся у него, он вскричал:
— Славно я вчера сражался! Такой победы я не одерживал и в Греции. Теперь я первый человек в государстве; я — герой всех песен, распеваемых на улицах, и за меня молятся все старушки. А что думаете вы? Ведь вы полагаете, что можете читать в человеческой душе, подобно тому как озеро на вашей родине отражает каждую складку и расщелину окружающих холмов. Скажите же, что вы думаете обо мне? Кто я? Будущий король? Ангел или демон?
Его иронический тон ранил мое исстрадавшееся сердце. Я был уязвлен дерзостью Раймонда и ответил с горечью:
— Есть такой дух, не ангел и не демон, и место его — в преддверии ада.
Лицо Раймонда побледнело, побелели даже задрожавшие губы. Его гнев лишь распалил мой собственный, и я ответил ему решительным и твердым взглядом; но он вдруг отвел глаза, опустил их, и его темные ресницы увлажнились слезами. Я смягчился и добавил, невольно смущаясь:
— Но вы-то не таковы, милорд.
Сказав это, я умолк, видя его волнение.
— Нет, — вымолвил он наконец, поднимаясь и кусая губы, чтобы сдержаться, — нет, я именно таков! Вы не знаете меня, Вернэ. Ни вы, ни вчерашние наши слушатели, ни кто-либо другой во всей Англии не знает обо мне ничего. По-видимому, я буду избран королем, рука моя готова взять скипетр, голова уже чувствует на себе корону. Кажется, что я обладаю силой, мощью и победой, что я стою крепко, словно колонна, держащая свод; а между тем я — тростинка! Я честолюбив и достигаю цели; сбылось то, что я видел во сне, на что надеялся наяву; меня ждет королевство, мои враги повержены. Но вот, — и он с силой ударил себя в грудь, — вот где мятеж, вот где препятствие, вот где деспот! Я могу выпустить из него всю кровь, но, пока оно бьется, я его раб.
Голос его прерывался; он опустил голову и заплакал, закрыв лицо руками. Я еще страдал от собственной потери, но это зрелище ужаснуло меня; и я не в силах был прервать такой приступ отчаяния. В конце концов он миновал; упав на оттоманку, лорд Раймонд несколько минут оставался неподвижен, и только изменчивые черты его лица отражали сильную внутреннюю борьбу. Наконец он поднялся и сказал обычным своим тоном: