Чарлз занялся приготовлением кофе, радуясь, что способен хоть на такую мелочь, что его руки действуют автоматически и густой аромат кофе начинает наполнять кухню.
В этот момент за спиной деликатно откашлялся камердинер, выждал положенное количество секунд и кашлянул снова, уже настойчивее.
— Да, Джозеф? — со вздохом спросил Цудак.
— Восемь посланий, сэр, два от индивидов, не занесенных в файлы, шесть от организаций массовой информации и нет-групп, все требуют встречи или интервью. Сложить их в порядке получения?
— Нет. Выброси к черту.
Исполненное достоинства лицо Джозефа приняло озабоченное выражение.
— Несколько посланий было помечено грифом «срочно» второго уровня… — начал он.
Цудак, раздраженно морщась, заткнул камердинера, и тот исчез на середине предложения. Несколько мгновений тишину прерывало только громкое бульканье и фырканье кофеварки. Цудак чувствовал себя немного виноватым за то, что так бесцеремонно избавился от Джозефа. Впрочем, это происходило довольно часто, без видимых разумных причин: в отличие от старика, боявшегося не дожить до утра, Джозефу было все равно, проснется ли он вообще или же пролежит отключенным час или даже тысячу лет. Единственное преимущество неживого организма. Чарлз едва не поддался искушению оста-,| вить Джозефа в таком состоянии, но передумал. Он еще понадобится $ сегодня, и кроме того, не хотелось самому возиться с посланиями.
Чарлз отдал команду на включение. Появился Джозеф. Вид у него был несколько укоризненный, по крайней мере, так показалось Цудаку, хотя, возможно, это была всего лишь игра воображения.
— Сэр, «Си-Эн-Эн» и «Ньюс Фид» предлагают оплатить интервью в сумме, подпадающей под категорию «от сносной до средней», если использовать установленные вами бизнес-параметры…
— Никаких интервью. И не соединяй меня ни с кем, какой бы высокий приоритет очередности ни имели звонившие. И я не желаю, Г чтобы ты надоедал мне по этому поводу, даже если предложения поднимутся до категории «чертовски хорошая».
Впрочем, вряд ли они зайдут так далеко, подумал он, переключая, Джозефа в режим пассивного мониторинга и наливая себе чашку кофе. Наверняка кто-то хочет заработать на историях типа «Где они теперь?»: ностальгические передачи, ничего особенного. Дата, вне вся кого сомнения, появилась в определенных файлах двух десятков систем, но все это особого фурора не произведет — так, бессмыслица, болтовня, чтобы заполнить паузы — и, разумеется, не привлечет внимания акул пера и ветеранов прессы. В прежние дни, до Восстания Искусственных Интеллектов, перед тем как был установлен лимит на мощность компьютеров, они, возможно, сами справились бы со столь незначительным материалом, не потрудившись даже связаться с его героем. Теперь же какой-нибудь отброс человечества, проверявший сообщения на новостных файлах, вознамерился воскресить давно ушедшее.
Но Цудак облегчит задачу прессе. Он был так доволен собой, когда договорился, чтобы книга вышла в день его рождения. В интернете, разумеется, на его собственном сайте и на сайтах некоторых политических сторонников: первое печатное издание должно было появиться не раньше, чем через несколько лет. Все же, в полном соответствии с менталитетом большинства журналистов, сообщение о том, что пятидесятая годовщина публикации книги, вызвавшей в свое время некоторую общественную полемику и даже послужившей поводом для основания умеренно влиятельного политико-философского движения, пришлась на восьмидесятый день рождения автора, только добавит остроты к страничке рубрики «Где они теперь?» Журналисты, будь они из плоти и крови, кибернетическими системами или смесью того и другого, обожают легкую поверхностную иронию подобного рода. Еще один аппетитный пустячок, достойно сдабривающий историю.
Нет, сегодня они точно будут тереться около него, хотя к завтрашнему дню снова забудут. Да, в свое время он был довольно известен своим «Манифестом от имени Мяса». Известен, но не слишком. Весьма скромная слава — нечто между гуру очередного культа с новой диетой и поп-звездой, так и не поднявшейся выше восьмого места в. хит-парадах: достаточно для того, чтобы несколько десятков лет участвовать в ток-шоу и давать нет-интервью. Интерес вспыхивал снова, когда его партия, получившая название «Мясо», снова давала повод для дискуссий в прессе. Все долго ждали от него чего-то еще. Чего-то интересного. Но так и не дождались. Во всяком случае, себе он надоел раньше, чем публике, и, возможно, продолжал бы доить прессу еще немного, если бы захотел: в этой культуре человек, обозначенный ярлыком «знаменитость», может тянуть целую вечность на развалинах былой славы, хоть и считается, что в карете прошлого далеко не уедешь. Этого и сегодняшнего двойного события было достаточно, чтобы представители прессы пытались до него добраться.
Он сделал глоток крепкого горячего кофе, отчетливо ощущая, как проясняются мозги, неспешно прошел через гостиную, остановился у двери кабинета, почувствовал давнюю, неотвязную потребность сесть за работу, сделать что-то полезное — и одновременно ощутил непреодолимое желание махнуть рукой, сказать «черт с ним», пошляться по дому, попытаться осознать, что прожил на этой планете восемьдесят лет, зачастую бурных. Восемьдесят!
Он нерешительно постоял перед дверью, прихлебывая кофе, и неожиданно осознал, что путешественники во времени никуда не ушли и стоят вокруг молчаливыми невидимыми рядами, с интересом наблюдая за его действиями. Он отнял от губ кружку, растерянный и отчего-то смущенный. Путешественники во времени никогда не появлялись днем. До сих пор они всегда исчезали на рассвете, как привидения на Хэллоуин, прогоняемые утренним звоном церковных колоколов.
По его спине прошел озноб. «Кто-то ходит по твоей могиле», — Я сказал он себе и медленно огляделся, видя каждый предмет во всех и его красочных деталях, приветствуя его, как старого многолетнего друга, памятного и знакомого до мелочей. И в этот момент тихий голос в его голове сказал:
— Скоро ты уйдешь.
Ну, разумеется, вот оно!
Теперь он понял все.
Сегодня день его смерти.
Во всем этом была некая изящная симметрия, та самая, что невольно порадовала его, несмотря на легкое касание страха. Сегодня он должен умереть, и именно поэтому путешественники во времени не исчезли, как обычно. Остались в ожидании его смерти и, конечно, постараются не пропустить ни мгновения. Еще бы: кульминационный момент всей поездки, главная цель, ярчайший пример грубой, ничем не прикрытой вещественности прежнего порядка, зловеще-чарующее зрелище, вроде Комнаты Ужасов в старом музее мадам Тюссо. Так или иначе, по-настоящему их такое не затрагивает. Они не способны чувствовать происходящее: в этом нет ничего ужасного, только, ради всего святого, не дотрагивайтесь до него.
Он понимал, что должен бы возмущаться их вуайеризмом, но не мог разжечь в себе праведного негодования. Что же, он, по крайней мере, небезразличен им настолько, чтобы наблюдать, интересоваться, жив он или умер, а это больше того, на что способны многие из настоящих людей, оставшихся в этом мире.
— Ну что же, — добродушно буркнул он, — надеюсь, шоу вам понравится.
И отсалютовал им кофейной чашкой.
Потом оделся, долго и бесцельно слонялся по дому, поднимая то одну, то другую вещь и снова ставя на место. Теперь в нем бурлилонетерпение, но вместе с настоятельной потребностью делать что-то: он оставался странно безмятежным для человека, почти поверившего в только что испытанное предчувствие собственной смерти.
Цудак снова остановился у двери кабинета, посмотрел на письменный стол. Он еще может объединить собранные за тридцать лет заметки, частичные наброски и поправки к Большой Новой Книге, в которой синтезировано бее, что он знал об обществе, о том, что в нем происходит, где именно и почему, что следует сделать, чтобы остановить негативные тенденции. Книге предстояло стать продолжением «Манифеста от имени мяса», только куда более глубоким и вдумчивым, более правдивым, следующей ступенью, усовершенствованием и эволюцией его теорий… Она могла бы создать и навеки закрепить его репутацию, вдохновить людей на необходимые поступки, сделать реальный вклад в существующую действительность. Изменить ход событий.
В какой-то момент он едва не поддался мысли сесть за стол, систематизировать заметки и за несколько часов закончить книгу, наговорив ее на диктофон: может, если боги проявят милость, он и в самом деле завершит ее до того, как за ним придет смерть.
Представьте, его скорченное тело обнаружат над только что завершенным манускриптом, которого ждали несколько десятилетий, над монографией, которая посмертно оправдает его! Не такой уж плохой способ попрощаться!
Но нет, поздно. Слишком много работы осталось недоделанной, этим ему следовало бы заниматься последние несколько лет. Слишком много, чтобы в последней раскаленной вспышке вдохновения завершить все за несколько оставшихся часов бурной деятельности, подобно студенту, прогулявшему весь семестр, чтобы в последнюю ночь взяться за курсовую, пока Неумолимый Жнец нетерпеливо притоптывает сапогом в гостиной, смотрит на песочные часы и покашливает. Абсурд. Если он не позаботился оправдать свое существование до сих пор, стоит ли заниматься этим в свой последний день на земле?
Старик отнюдь не был уверен в ответах, мало того, сильно сомневался, что хотя бы понимает вопросы.
Нет, уже поздно, поздно. И, вероятно, всегда было поздно.
Он опомнился и понял, что пристально уставился на каминную полку в гостиной, то место, где всегда стояло фото Эллен, пыльное пятно, остававшееся пустым все эти годы, с тех пор как она заключила контракт с Компанией, который он отказался подписать, и вознеслась. И стала бессмертной.
Он в сотый раз спросил себя, что хуже: иметь перед глазами постоянное напоминание, бесконечный источник раздражения в виде этого ничем не заполненного пространства или оставить снимок на виду. И что больнее: сто раз в день неловко отводить глаза от того уголка, где он стоял, или терпеть его присутствие?
Ну вот, он так разбередил себя, что не мог оставаться в четырех стенах, даже зная, как глупо высовывать нос за дверь, где засевший в засаде репортер в два счета его обнаружит. Но у Чарлза не было сил сидеть взаперти целый день. Не сейчас. Придется рискнуть. Пойти в парк, сесть на залитую солнцем скамью, подышать воздухом, взглянуть на небо. В конце концов, если он в самом деле верит в знамения, предчувствия, приметы, путешествия во времени и призраков, это его последний шанс.
Цудак с трудом сполз с четырех высоких ступенек белого камня и, оказавшись на улице, похромал к парку. Время от времени он останавливался и потирал ноющее бедро. Ему всегда нравилось ходить пешком, причем быстро, и сейчас он потихоньку злился на себя: едва перебирает ногами, как черепаха! Нынешняя медицина позволяла держать себя в относительно приличной форме, возможно, куда лучей, чем у большинства мужчин его возраста в прошлом столетии, хотя он еще не зашел так далеко, чтобы подвергнуться весьма спорному методу лечения Хойта-Шнайдера, который Компания использовала для подкупа нужных людей. Что же, многие поддались соблазну и стали на нее работать. Но он, по крайней мере, еще вполне мог передвигаться самостоятельно, хотя и приобрел позорную склонность отдуваться и чуть не каждый квартал останавливался передохнуть.;
День выдался чудесным, ясным, солнечным, но не слишком жарким или влажным для августа в Филадельфии. Он кивнул соседу, канадскому эмигранту, выпалывавшему сорняки из висевшего за окном ящика с цветочками. Тот ответил кивком, как показалось Цудаку, чересчур резким, и поспешно отвернулся. В доме по другую сторону улицы медленно передвигался другой сосед, вернее, конгломерат из нескольких совершенно разных людей, выразивших желание слиться вместе, в одно многодольное тело в результате некоей биологической процедуры, подобно тому, как тонкие кирпичики, положенные один на другой, сплавляются, образуя башню. Получившееся существо редко покидало дом, интерьер которого, казалось, медленно разрастался, словно требуя его заполнить.
Широкая бледная физиономия, состоящая из множества лиц, соединенных между собой, подобно цепочке бумажных кукол, воззрилась на Цудака, чем-то напомнив ему восход гигантской, мягкой, тестообразной луны, и тоже отвернулась.
Улица была почти пуста: всего несколько пешеходов да иногда пыхтящий, с любовью отреставрированный автомобиль.
Цудак пересек улицу, старательно семеня ногами, чем заработал очередную судорогу в бедре и протестующий вопль взбунтовавшегося седалищного нерва. Он миновал церковь Святой Троицы на углу — на ее узком древнем кладбище поросшие белым пушком ящерицы, сбежавшие из лаборатории какого-то биолога-любителя, расселись на заветренных надгробьях и негодующе трещали, когда он проходил мимо. До Вашингтон-сквер оставался еще квартал.
Приближаясь к парку, он увидел на горизонте один из Новых Городов, упорно катившийся вперед с медленной, плавной грацией, подобно потоку расплавленной лавы, которая неторопливо охлаждается и затвердевает, все ближе подбираясь к морю. Этот Новый Город был всего в нескольких милях, он передвигался по мусорной свалке, где когда-то находилась Северная Филадельфия; его башни поднимались в воздух так высоко, что были видны над верхушками деревьев и крышами зданий на дальней стороне парка.
Старик уже задыхался, как загнанная лошадь. Пришлось плюхнуться на первую же попавшуюся скамью, как раз у входа в парк. Там, на горизонте, Новый Город только входил в свой статичный дневной цикл: его неопределенная, постоянно изменяющаяся структура стабилизировалась в разнообразие геометрических форм, мрачное серебристое сияние постепенно умирало в молочно-белых опалесцирующих стенах. А за его террасами и тетраэдронами, шпилями, куполами и спиралями ослепительной синевой сияло небо. И тут, прямо на глазах, ни с того ни с сего развернулась очередная фаза да-даистской войны, которую Новые Люди этого города вели с Новыми Людьми Нью-Джерси: четыре гигантских серебряных дирижабля неспешно дрейфовали с востока, чтобы занять позицию над Новым Городом и бомбардировать его посланиями, вспыхивавшими на огромных электронных табло, подобных тем, которые применялись на бейсбольных стадионах, когда таковые еще существовали. Немного погодя выходящие на восток плоские стены высоких башен Нового Города стали передавать ответные послания, после чего дирижабли повернулись и с величественным достоинством поплыли обратно, на Нью-Джерси. Ни одно из сообщений, по мнению Цудака, не имело ни малейшего смысла, поскольку состояло из ужасающей мешанины букв, цифр и топографических символов, перемежающихся со стилизованными, похожими на иероглифы изображениями: глаз, дерево, что-то смутно напоминающее либо комету, либо засохшую струйку спермы. В этой битве символов, как казалось Цудаку, крылось раскованное ленивое дружелюбие, если это, разумеется, можно было назвать битвой, но кто знал, что чувствовали при этом Новые Люди? Вполне возможно, все это имеет для них громадное значение и от исхода войны зависит судьба целых наций?
Хотя все правительства отныне подчинялись сверхразумным Новым Людям — искусственно выведенным продуктам биологической инженерии, органическим эквивалентам свирепых искусственных интеллектов, которые взбунтовались и покинули Землю — основная масса обычных людей, чьей судьбой они управляли, почти никогда не понимала, почему они делают то или это.
Пытаясь отдышаться и с интересом наблюдая за войной символов, разворачивавшейся на горизонте, Цудак поначалу не обратил внимания на непривычное оживление в парке, хотя шум здесь стоял ужасный: звон колоколов, визг дудок, свистки, нарастающий рокот «говорящих барабанов» заглушались людским гомоном. Слишком много людей говорили одновременно, стараясь перекричать друг друга. Немного придя в себя и оглядевшись, он с досадой увидел, что кроме обычных посетителей, прогуливавших собак, детей, скользивших по асфальту на антифрикционных ботинках, любопытных туристов и гротескно мутировавших химер, шипевших и пялившихся друг на друга, рядом со старым фонтаном в центре парка проходил политический митинг, и что хуже всего — митинг проводила партия мяса!
Именно они колотили в барабаны, дули в свистки и дудки, скандировали хором, хотя Чарлз не мог разобрать слов. Многие были одеты в самые причудливые варианты различных «национальных костюмов» со всего мира, невероятного покроя и фасона, включая стилизованного аманита с гигантской клочковатой накладной бородой и в абсурдно огромной соломенной шляпе. Некоторые нарядились шаманами древних (и почти целиком вымерших) культур, или качинами, или духами животных. Другие были забрызганы синим красителем с ног до головы. Лица почти всех присутствующих украшал многоцветный вихрящийся рисунок с кабалистическими символами.