Прибежали сразу два связных из дозора.
— С западной стороны доносятся выстрелы и гул моторов. С зенитных позиций слышны голоса, говорят по-немецки.
Что это может значить?
Прибежал третий связной:
— Туда, где лежат расстрелянные из четвертой пещеры, подъехали машины. Был слышен разговор по-английски. Машины уехали.
Старший лейтенант предложил послать вооруженную разведку— обследовать весь лагерь. Спустя несколько минут разведчики исчезли в темноте. Ушли на свои посты и связные дозоров.
Прошло, может быть, полчаса, и все услышали выстрелы. Баранников и старший лейтенант выбежали из штольни. Редкие одиночные выстрелы доносились с запада.
— Дема, быстрей беги туда!—приказал Баранников.— Если это стреляют наши разведчики, передай им приказ, чтобы не ввязывались в бой и быстро отходили сюда. У нас слишком мало оружия и боеприпасов.
Демка помчался через лес.
Оказалось, что это стреляли не разведчики. Вернувшись вместе с Демкой, они рассказали, что возле западных ворот оставлена группа эсэсовских солдат, человек десять, не больше. У них есть грузовик, который с заведенным мотором стоит чуть поодаль. С той стороны ворот по шоссе кто-то ехал к лагерю, и эсэсовцы начали стрелять. Вот и все.
— Дайте мне пятерых бойцов и одну гранату,— попросил, старший лейтенант,— я возьму эсэсовцев.
Сначала Баранников был категорически против— он был уверен, что поблизости есть еще гитлеровцы. Но старший лейтенант не отставал, он прямо дрожал от нетерпения по-военному схватиться с врагом.
— Пустячное же дело. Одной гранаты хватит,— почти умолял он.
И Баранников уступил.
Старший лейтенант провел эту операцию молниеносно и без потерь. Его пятерка захватила четверых эсэсовцев, грузовик и принесла десять автоматов, ящики с патронами, гранаты.
Заключенные потребовали немедленной казни эсэсовцев. Их окруяшла плотная, грозно гудящая толпа. Баранников чувствовал: достаточно одного слова или движения — и эсэсовцы будут растерзаны.
— Подождите, товарищи! — крикнул он, пробиваясь к эсэсовцам.— Их надо допросить и узнать у них обстановку.
Толпа расступилась. Эсэсовцев отвели в глубь штольни, и Баранников с Борсаком стали их допрашивать. Эсэсовцы рассказали, что оставлены в качестве заслона и должны были по крайней мере до утра не дать американцам войти в лагерь через западные ворота, а затем отступать на восток. Они рассказали о западне, которая ожидала узников на шоссе.
Баранников видел, что удержать заключенных от самосуда вряд ли удастся, они ждут только, когда кончится допрос. Но он твердо знал, что допустить этого не имеет права, хотя и сам не прочь был бы разрядить обойму в этих съежившихся от страха палачей.
Закончив допрос, он обратился к заключенным:
— Спокойно, товарищи, сейчас мы их будем судить.
— Зачем? — раздался возмущенный крик.— А они нас судили?
— Делать так, как они, мы не будем! — крикнул Баранников.— Приказываю прекратить разговоры!
В наступившей тишине Баранников обратился к эсэсовцам и потребовал назвать свои фамилии. Все четыре фамилии он предложил узникам запомнить, чтобы затем внести их в обвинительный документ. Сотни людей вслух и про себя повторяли четыре немецкие фамилии.
— Какой будет приговор? — спросил Баранников.
— Смерть! — на едином дыхании прозвучал многоголосый ответ.
Эсэсовцев вывели из штольни, и группа бойцов ударного отряда под командованием старшего лейтенанта привела приговор в исполнение.
— Правильно, русский! — кричали Баранникову со всех сторон.
Людям пришлось по душе, что все сделано достойно и по форме.
Начало светать. Во все стороны лагеря были посланы разведчики. К Баранникову подошел Шарль Борсак и с ним десятка полтора французов.
— У нас возникла идея,— волнуясь, заговорил Борсак.— Сесть на грузовик и попробовать спасти тех, кого погнали в западню. Вот мои товарищи— добровольцы на это дело. Ведь там наши соотечественники, надо спасти их.
Баранников и сам все время думал о тысячах товарищей, которые пошли за провокаторами, но как им помочь, он не знал. Там орудует большая банда эсэсовцев. А что могут сделать против них пятнадцать человек, из которых не все имеют оружие?
Он сказал об этом Борсаку.
— У нас четыре автомата, гранаты,— все больше волновался француз.— Мы налетим сзади, поднимем панику, а там видно будет.
— Что — видно будет? — безжалостно спросил Баранников.— Как вас всех перебьют гитлеровцы?
— Но зато мы будем знать, что сделали все для спасения товарищей! — крикнул Борсак, и французы горячо его поддержали.
Баранников видел, что их не остановишь. Он молча обнял Шарля Борсака.
— Мы увидимся, Сергей, мы увидимся! — бормотал француз.
А его товарищи, вздымая сжатые кулаки, кричали:
— Вив! Вив!
Спустя несколько минут грузовик промчался к восточным воротам. Стоявшие в его кузове французы пели «Марсельезу». Шарль Борсак стоял на подножке и махал рукой.
Баранников смотрел вслед машине, не замечая, что по лицу его текут слезы.
Над горизонтом показался слепящий диск солнца. Люди смотрели на солнце с таким выражением, будто видели какое-то радостное чудо. И вдруг все услышали жаворонка. Подсвеченный солнцем и оттого похожий на комочек золота, он трепетал над горой и пел свою беспечную песню. Люди смотрели на жаворонка, и то ли от непривычки к солнечному свету, то ли еще от чего, глаза их слезились.
Громкий треск с запада прозвучал, как взрыв. Люди вздрогнули.
— Танки, танки!—кричал бежавший из леса дозорный.
— Быстро все в штольню! — скомандовал Баранников,— У кого гранаты— остаться со мной.
Два танка снесли ворота, подкатили к подножию горы и остановились. Из открывшихся люков высунулись танкисты. Оглядевшись, они вылезли из башни и соскочили на землю. В пролом въехало несколько «виллисов» с солдатами.
— Это американцы!—крикнул кто-то и побежал к танкистам.
— Назад! — приказал Баранников.
Но остановить людей было уже нельзя. Бараьйшков бросился их догонять.
Увидев бегущих к ним заключенных, американцы построились полукругом и подняли автоматы.
— Свобода, свобода! — кричали бежавшие к ним люди.
И все же, увидев поднятые автоматы, толпа замедлила бег и остановилась. Между ней и американцами оставалось несколько шагов.
Вперед вышел американский офицер.
— Кто вы такие? — спросил он по-ангЛийски и по-немецки.
Баранников тоже вышел вперед, чувствуя за своей спиной разгоряченное дыхание товарищей.
— Мы заключенные этого лагеря, точнее сказать часть заключенных. Я командир этой группы.
— Где охрана?
— Бежала.
— Куда?
Баранников показал на восток:
— Они угнали туда несколько тысяч узников, вы их еще можете спасти.
Американец подозвал другого офицера, сказал ему что-то, и тотчас несколько машин с солдатами помчались на восток.
Американцы с нескрываемым ужасом смотрели на заключенных.
— Я попросил бы вас,—немного смущенно сказал офицер,— отвести ваших людей в какое-нибудь место. Это необходимо сделать из санитарных соображений.
— Мы здоровы,— чуть с насмешкой произнес Баранников.— Мы только очень голодны.
Лицо у офицера покраснело, он растерянно молчал.
— Вы не могли бы нас накормить? — спросил Баранников.
— О да! Конечно! Где ваша столовая?
Баранников улыбнулся:
— Никакой столовой здесь нет. Пусть нам дадут консервы и хлеб.
Из подъехавшей машины вылез тучный генерал. Он подошел к офицеру и тоже с испугом и любопытством посмотрел на заключенных. Потом он сказал что-то офицеру, и тот громко спросил:
— Есть ли среди вас американцы?
— Нет,— ответил Баранников.— В этом лагере ваших не было.
Генерал еще с минуту смотрел на заключенных, потом молча повернулся, сел в машину и уехал. Глядя ему вслед, офицер помолчал и сказал:
— Я все же попрошу отвести ваших людей в какое-нибудь определенное место. Еда будет доставлена туда незамедлительно.
— Хорошо, мы будем находиться у главного входа в подземный завод.
Баранников повернулся к товарищам. Он целую минуту не мог им ничего сказать. Впрочем, они всё слышали сами. Баранников видел бело-землистые лица, ввалившиеся глаза, в которых еще сияло счастье, и все они были устремлены мимо него — на спасителей.
Да, пришли свобода и спасение. Конечно, не таким виделся в мечтах этот счастливый час. И все же это были свобода и спасение.
В это время на территорию лагеря, непрерывно гудя клаксоном, ворвался открытый джип. С него на ходу соскочили два парня в военной форме. Только пилотки они засунули под погончики на плечах. В руках у них были киноаппараты. Остановившись в нескольких шагах от заключенных, они вскинули аппараты и начали съемку.
Все это произошло так быстро, что Баранников не сразу понял происходящее. И тут он заметил, что его товарищи смущенно отворачиваются от стрекочущих аппаратов, стараются скрыться за спинами друг друга. И вдруг Баранников безотчетно разозлился.
— Товарищи!— крикнул он сдавленным голосом.— Да здравствует наша свобода! Смерть фашизму!
И точно искру бросили в порох. К небу взметнулись сжатые кулаки, и над поляной взорвался могучий радостный крик. Русское «ура» слдлось с французским «вив». Люди кричали что-то каждый на своем языке. На Баранникова, чуть не сбив его с ног, бросился Гаек. Он обнимал друга, целовал его. И все вокруг тоже обнимались и целовались. Кто-то сзади обхватил Баранникова за шею. Он оглянулся и увидел счастливую физиономию Демки.
— Батя! Батя! — кричал он ему в самое ухо.
Теперь все жались к Баранникову. Со всех сторон к нему тянулись руки. Он видел устремленные на него влажно блестевшие глаза. Его подхватили и начали качать. Под восторженный рев он взлетал вверх, падал на пружинно сцепленные руки и снова взлетал.
Американские солдаты подбежали к толпе и включились в общее ликование. Офицер что-то кричал им, но голоса его не было слышно. Заключенные уже подбрасывали вверх американцев. Взлетая, они истошными голосами кричали: «О'кей!»
28
Освобожденных разместили в уцелевшей части дома дирекции. Они получили чистые солдатские постели и добротную одежду. Их хорошо кормили. Больными занимались врачи. По вечерам в бывшем кабинете генерал-директора им показывали кинофильмы. Но разговор в эти дни был только один — скорее домой.
Вот тут-то и началось непонятное. Американский офицер, оставшийся с заключенными, как только возникал разговор о возвращении домой, точно становился глухим. Сначала он потребовал, чтобы заключенные дали свои обвинительные показания об эсэсовских палачах, действовавших в их лагере. Показания были даны. Потом офицер стал говорить о необходимости соблюдения каких-то формальностей, связанных с отъездом заключенных в свои страны. Позже офицер ссылался на то, что война еще не кончилась и весь транспорт работает на войну.
Баранников, продолжавший чувствовать себя ответственным за товарищей, решил поговорить с офицером. Он зашел в его кабинет рано утром, до завтрака. Офицер пил кофе и слушал радио. Увидев Баранникова, он выключил радиоприемник.
— Прошу, прошу вас, мистер Баранников.
До этого они уже не раз беседовали, и офицер прекрасно знал, кто такой Баранников и кем он был в лагере. Баранников мог разговаривать с ним только по-немецки, и каждый раз их встреча начиналась одной и той же шуткой офицера.
— Переходим на язык нашего общего врага…— сказал он и сейчас.— Хотите кофе?
— Спасибо, меня ждет завтрак,— ответил Баранников, садясь к столу.
— Вы чем-то расстроены. Что-нибудь случилось? — спросил офицер.
— Все то же. Я не хочу говорить за всех, но что касается моих соотечественников, могу с уверенностью заявить — мы больше не можем здесь отсиживаться. Наша армия воюет, и мы хотим быть вместе с ней.
— Я только что слушал английское радио,— улыбнулся офицер,— ваши уже вплотную занялись Берлином.
— Ну вот видите!
— Но в то же время я не вижу никакой физической возможности перебросить вас через наш фронт.
— Хорошо. Мы пригодимся вашим войскам. Ведь речь идет о сотнях солдат, и мы союзники, как-никак.
Офицер покачал головой:
— Что касается нас, американцев, мы не можем допустить, чтоб вы, перенеся столь ужасные страдания, попали еще и на фронт.— Он улыбнулся: — Там иногда убивают. А это было бы чудовищной нелепостью.— Офицер снова улыбнулся и спросил: — А вы уверены, что абсолютно все ваши соотечественники хотят того, чего хотите вы?
— Да. За исключением одного.
— Мистер Карасев?
— Он волен поступать, как хочет,— сказал Баранников.
Зтого Карасева он узнал только теперь. Сперва он показался Баранникову попросту свихнувшимся от пережитого в лагере, но затем стало ясно нечто другое. Карасев был из крестьян, и, судя по всему, из кулацкой семьи, пострадавшей во время коллективизации. Сейчас он все более открыто говорил о своем нежелании возвращаться на родину, где, по его выражению, «с человека один спрос и никаких радостей». Он все время крутился возле американцев, его карманы были набиты сигаретами и жевательной резинкой.
Офицер улыбнулся:
— Сегодня Карасев, а завтра еще кто-нибудь? Я бы на вашем месте не говорил столь уверенно от имени всех. Это недемократично.
— Кроме Карасева, все хотят того же, что и я,— твердо сказал Баранников.— Мы просто требуем отправить нас немедленно.
Лицо офицера приняло официальное выражение.
— Я сообщу о вашем требовании своему начальству. Ответ получите в ближайшие дни.
Баранников встал и, не прощаясь, вышел.
После завтрака Баранников, Демка и Гаек уединились на лесной поляне. Баранников рассказал о своем разговоре с американским офицером.
— Лично я все уже решил,— сказал Гаек.— Отсюда до границы с Чехословакией совсем недалеко. Завтра на рассвете я отправлюсь домой.
— Мы тоже уйдем,— решительно произнес Баранников.
— Правильно, батя! — воскликнул Демка.
— Сегодня же поговорю со всеми нашими — и в путь…
Гаек вдруг засмеялся:
— А мне этот офицер прямо сказал— поезжайте в Америку. Вы инженер, получите хорошую работу. Он разговаривал со мной так, будто я сюда с Марса свалился, куда обратно дороги нет.
— В общем, решено: идем,— облегченно улыбнулся Баранников,— Далекая мне предстоит дорожка до родного Урала! Страшно подумать, как я постучу в дверь родного дома! Тебе, Демка, не страшно?
— Я и не знаю, куда стучаться. Буду искать мать. Да жива ли?
Баранников обнял Демку за плечи:
— Надейся, парень, на лучшее.
— А если выйдет, что я один остался на всем свете?— вздохнул Демка.
— Брось, Демка. Человек остаться один нигде не может. Ты только времени зря не теряй, иди учиться, работать.
— Куда идти-то? — Демка преданно смотрел на Баранникова.
— Идем со мной на Урал. Хочешь?
— Хочу,— тихо ответил Демка. Баранников рассмеялся:
— Подписано. Двинем вместе, не пожалеешь. И мамашу твою разыщем… А на Урале всем места хватит…
Было раннее утро. Солнце еще не взошло, над землей стоял голубой туман, и верхушки деревьев торчали из него, как из воды.
В этот час у подножия горы советские люди прощались с Гаеком. Он страшно волновался, нервничал и, не желая, чтобы товарищи видели это, торопливо пожал всем руки и быстро пошел на юг.
Через минуту он исчез в тумане.
Баранников оглядел стоявших возле него людей. Да, он не ошибался, с ним были все, кроме Карасева. Ну и черт с ним!
— А нам как идти? — спросил Демка.
В это время из-за леса блеснул первый луч солнца, и туман начал таять на глазах.
Баранников рассмеялся. У него было радостное и какое-то облегченное состояние души. Так бывало с ним, когда он кончал какое-нибудь трудное дело, еще не начав думать о новом.
— У нас направление простое,— сказал он, показывая туда, где из-за горизонта всплывало солнце,— все время туда. Где встает солнце, там и есть наш дом. Пошли, товарищи!